На семи холмах. Очерки культуры древнего Рима - Юрий Павлович Суздальский

грош с тобою ставить!

В небе солнце зайдет и снова вспыхнет,

Нас, лишь светоч погаснет жизни краткой,

Ждет одной беспробудной ночи темень.

Так целуй же меня раз сто и двести,

Больше — тысячу раз и сотню снова.

Много сотен и тысяч насчитаем,

Все смешаем потом и счет забудем,

Чтоб завистников нам не мучить злобных,

Подглядевших так много поцелуев!

(Пер. А. И. Пиотровского.)

Это замечательное стихотворение, вызвавшее подражания многих поэтов — от Горация до Байрона, кончается традиционным мотивом: влюбленные целуются в комнате, а в щелку подглядывают соглядатаи; нужно помешать им подсчитывать поцелуи, чтобы не сглазили они счастье сплетнями. Та же шутливая концовка и в другом стихотворении Катулла, где страстные любовные признания чередуются с мифологическими образами ученой поэзии:

Спросишь, Лесбия, сколько поцелуев

Милых губ твоих страсть мою насытят?

Ты зыбучий сочти песок ливийский

В напоенной отравами Кирене[32],

Где оракул полуденный Аммона[33]

И где Батта[34] старинного могила.

В небе звезды сочти, что смотрят ночью

На людские потайные объятья.

Столько раз ненасытными губами

Поцелуй бесноватого Катулла,

Чтобы глаз не расчислил любопытный

И язык не рассплетничал лукавый.

(Пер. А. И. Пиотровского.)

Конечно, жизнь влюбленных состоит не из одних любовных утех. Бывают обиды, размолвки, ссоры, чаще всего по пустякам. Такие размолвки мимолетны. Быстро наступает раскаяние. Вспышка гнева проходит, и грубость сменяется нежностью. Сильнее прежнего разгорается любовь:

Как, неужели ты веришь, чтоб мог я позорящим словом

    Ту оскорбить, что милей жизни и глаз для меня?

Нет, не могу! Если б мог, не любил так проклято и страшно…

(Пер. А. И. Пиотровского.)

Поэт знает цену мимолетным ссорам. Милые бранятся — только тешатся. Они, любя, ругают друг друга. Там, где гнев, нет места равнодушию:

Лесбия вечно бранит и бранит меня, не умолкая.

    Пусть меня гром разразит: Лесбия любит меня!

Сам я таков потому что: браню! оскорбляю! — однако…

    Да разразит меня гром, если ее не люблю!

(Пер. И. Л. Сельвинского.)

Но любящее сердце не бывает спокойно. Гнев сменяется нежностью, восторг — отчаянием. Сомнения терзают душу. Недоверие к словам любимой все чаще мучает поэта. Он обращается к Лесбии с горячей мольбой о любви на всю жизнь, до самой могилы:

Ты обещаешь, о жизнь моя, сделать любовь бесконечной,

    Нерасторжимой вовек, полной волнующих тайн.

Боги великие! Дайте ей силу сдержать обещанье:

    Пусть эта клятва звучит искренной клятвой души!

Сделайте так, чтобы мы навеки, до самой могилы,

    Дружбы священной союз свято могли сохранить!

(Пер. И. Л. Сельвинского.)

Однако счастье недолговечно. Наступает трагическая развязка. Лесбия изменила поэту. Она выбрала Руфа, который был лучшим другом поэта. Мучительная ревность, жажда вернуть любимую, гнев и обида обманутой дружбы и обманутой любви — все изливает в стихах несчастный поэт. Он пишет убийственные эпиграммы на своего соперника. Он проклинает обоих изменников. Он грозит Руфу ославить его в веках:

Даром я, Руф ненавистный, считал тебя братом и другом!

    Нет, ведь не даром, увы! Дорого я заплатил.

Словно грабитель, подполз ты и сердце безжалостно выжег,

    Отнял подругу мою — все, что я в жизни имел.

Отнял! О горькое горе! Проклятая, подлая язва!

    Подлый предатель и вор! Дружбы убийца и бич!

Плачу я, только подумаю: чистые губы чистейшей

    Девушки пакостный твой гнусно сквернит поцелуи!

Но не уйдешь от возмездья! Потомкам ты будешь известен!

    Низость измены твоей злая молва разгласит!

(Пер. А. И. Пиотровского.)

С горьким упреком обращается Катулл и к неверной Лесбии, напоминает ей, как страстно и преданно он ее любил, как они были счастливы:

Нет, ни одна среди женщин такой похвалиться не может

    Сильной любовью, какой Лесбию я полюбил.

Крепче, чем узы любви, которыми были когда-то

    Связаны наши сердца, не было уз на земле.

Ныне ж расколото сердце. Шутя ты его расколола,

    Лесбия! Страсть и печаль сердце разбили мое.

Другом тебе я не буду, хоть стань добродетельна снова.

    Но разлюбить не могу, будь хоть преступницей ты!

(Пер. А. И. Пиотровского.)

С большой эмоциональной силой изображает Катулл смешение противоречивых чувств, мучительную борьбу страстей. Наконец он находит слова для выражения своего душевного разлада. Слова, которые потом, вслед за Катуллом, повторят многие поэты Европы:

Да! Ненавижу и все же люблю. Как возможно, ты спросишь?

    Не объясню я. Но так чувствую, смертно томясь.

(Пер. А. И. Пиотровского.)

Катулл делает тщетные попытки вернуть утраченное счастье. Он готов простить измену. Он зовет свою любимую:

В тоске последней, смертной, я тебе крикнул,

Ответом, о жестокая, мне был смех твой!

Борьба с самим собой, со своей несчастной любовью с особенной силой звучит в торжественном отречении от любви, которым завершается этот цикл стихотворений Катулла, посвященный Лесбии:

Все, чем влюбленное сердце любимого словом и делом

    Может обрадовать, все сделал ты, все ты сказал.

Все, что доверчиво отдал, поругано, попрано, сгибло!

    Что же ты любишь еще? Что же болит твоя грудь?

Тратишься в чувстве напрасном, не можешь уйти и забыться.

    Или на зло божеству хочешь несчастным ты быть?

Трудно оставить любовь, долголетней вскормленную

                        страстью.

    Трудно, и все же оставь, надо оставить, оставь!

В этом одном лишь спасенье. Себя победи! Перемучай!

    Надо! Так делай скорей! Можно ль, нельзя ли, живи!

Боги великие! Если доступна вам жалость и если

    Даже и в смерти самой помощь вы людям несли,

Сжальтесь теперь надо мною и, если я жил непорочно,

    Вырвите эту напасть, ужас и яд из груди!

Вот уже смертная дрожь к утомленному крадется сердцу,

    Радость, веселье и жизнь — все позабыто давно.

Я не о том уже ныне молюсь, чтобы она полюбила,

    И не о том, чтобы скромною стала — не может она!

Нет, о себе лишь прошу, чтоб здоровым мне стать

                          и