Записки старого хрыча(зачеркнуто) врача - Михаил Копылов

поутру, хватая впопыхах мною же помытые детские бутылочки, мчался на молочную кухню, где, подменяя жену, частенько работал ее муж-милиционер, из-под халата которого торчали форменные брюки.

Днем с Юркой сидела теща, ночами — я. Было страшновато — а вдруг заорет и я не буду знать, как его успокоить?

От еды с молочной кухни пучило живот, Юрка сучил ножками и во весь голос орал.

Как-то раз он поел и успокоился, но выключать свет в комнате мне на всякий случай не хотелось — поэтому я набросил свой единственный пиджак на пластмассовую трубу торшера. Через пару часов я проснулся — воняло чем-то горелым и мерзким. Надо же, подумал я, простой пиджак — а так воняет. И выключил свет. При свете дня выяснилось, что торшер под весом пиджака перекосило и лампа прожгла пластмассу насквозь, превратив торшер в некое подобие фригийского колпака.

Пожар почему-то не произошел.

Постепенно пришел май, жена приспособилась по коридору выбегать на свидание со мной в другой корпус. На территории больницы желтыми бляшками цвели одуванчики. Простой цветок одуванчик — а настроение поднимает.

История эта, конечно, со счастливым концом. Жену выписали из больницы, она вернулась домой, совершенно уже отвыкнув от малыша, и, что забавно, — я инструктировал ее по уходу и кормлению Юрика. Обычно в жизни наблюдается обратная картина — инструкции мужу дает женщина, на время отлучаясь из дома…

Артек

Кода-то я поклялся себе в том, что наш сын не поедет на лето ни в одно детское учреждение, как бы не был нужен «свежий воздух» городскому ребенку. И особенно я укрепился в этом мнении, когда работал в детском саду в качестве врача (в этот детский сад меня привело суровое студенческое безденежье).

Но вот моему сыну откуда-то сверху выдали путевку в «Артек» на очень востребованный месяц — апрель, и жена решила, несмотря на мои ярые протесты, оздоровить ребенка, которому тогда было лет 11–12.

Конечно же, ребенок сразу подцепил какую-то инфекцию, с которой так и не смог расстаться до конца сезона.

Перед отправкой сына в «Артек» мы отыскали там, в Крыму, каких-то знакомых, которые обещали приглядывать за ребенком. Они и сообщили о том, что он болеет и находится в изоляторе.

«Ничего, — сказала жена, — позвоним завтра». «Завтра они должны нас встретить в Симферопольском аэропорту», — заявил я, но жена уговорила меня пока оставить ребенка в «Артеке», там же в апреле всё пахнет и цветет, море тихое, ласковое и красивые закаты…

В те нечастые дни, когда сын выходил из изолятора и возвращался в свой пионерский корпус, его соседями по палате были дети из среднеазиатских республик. Русский они знали плохо. Один из ребят постоянно приставал к Юрке с одним и тем же вопросом: «Драться будешь?» Юра отвечал, что будет, если он к нему полезет. Тот и лез. Потом Юра понял, что парень очень плохо понимает русский, и на очередной вопрос «Драться будешь?» ответил: «Не буду!» И парень тут же отстал.

Перед сном дети хором должны были прокричать такую «кричалку»:

Спокойной ночи, девочки, Спокойной ночи, мальчики, До светлого утра!

«Светлое утро» наступило, когда мы наконец встретили приехавшего из Артека сына.

Когда дети высыпали из вагона, они сразу к родителям не побежали — сбившись в кружок, тесно обнявшись, они хором прокричали какую-то «кричалку» и только после этого побежали к своим родителям.

Нам запомнилась очень грязная рука нашего сына на плече какой-то девочки.

Послесловие

Я вдруг понял, что не знаю, как мне закончить написанное. Ведь это не повесть, не рассказ, а так, лоскутки без претензий. Может, закончить просто одним из эпизодов?

А потом решил всё же написать о том, как мы уезжали — можно сказать, почти в неизвестность. Но очень уж было страшно — вдруг выезд запретят? И снова захлопнется дверь из СССР…

Израиль был тогда — в 1980-х — для советских жителей похож на обратную сторону Луны: какая-то информация была, но временами очень странная — почему-то советовали везти с собой белую краску, дверные глазки и деревянные поделки, так как в Израиле плохо с древесиной.

Еще говорили, что всех приезжих сразу сажают в автобус и везут на «оккупированные территории».

А еще ходили слухи, что все квартиры на съем уже разобрали и в Иерусалиме осталось 35 квартир, а в Тель-Авиве и того меньше.

Если бы моя энергичная жена не поставила вопрос круто — или мы едем, или разводимся, — то черта лысого я бы уехал. Человек я ленивый, как кошка привязан к дому, и даже слухи о погромах и крупная надпись желтой краской «KILL JEWS» на стене соседского дома прямо напротив наших окон меня не очень пугала.

Квартира у нас была близко к центру Москвы, довольно большая и удобная, а главное — привычная.

Но вдруг что-то стронулось — случилось, изменилось, дернулось, не знаю, какое слово больше подходит, — и мы подали документы на отъезд. Мы — это моя мама, моя жена Наташа и наш сын Юра. Ну и я.

Нам с Наташей было по 38 лет, сыну — 15 с половиной, маме — 64 года.

Некоторое время пред отъездом мы были в еврейском, так сказать, активе — квартира у нас была большая и было где собираться большому количеству людей, но самое главное — Наташа хорошо знала английский, а это тогда было очень важно.

Прямого сообщения между Израилем и СССР тогда не было, и лететь мы были должны через Будапешт.

И началось длиннейшее оформление документов на выезд.

Сначала — отказ от гражданства, и за то, чтобы оказаться людьми без гражданства, мы заплатили на каждого из членов семьи по четыре моих месячных зарплаты. Столько же стоил ремонт квартиры, которую возвращали государству. Так было положено — квартира нам не принадлежала, это уже потом стало можно ее приватизировать. И еще нам разрешили купить у государства по 146 долларов на брата. Таким образом наши расчеты с государством закончились.

В день отъезда я сидел на диване, ждал такси и читал какой-то увлекательный триллер. Такси приехало, и я отложил книжку, вставив в нее закладку… Мы сели в такси и уехали в аэропорт.

Иногда мне кажется, что эта книжка так и лежит, оставленная на том же диване и с той же закладкой. Лежит себе и ждет, когда я ее дочитаю.

А было это 16 июня 1990 года…