Записки старого хрыча(зачеркнуто) врача - Михаил Копылов

Но вера в то, что «сквозь зимы и вьюги к Москве подступает весна», с легкостью разбивалась о сугробы и сосульки.

А мы метались между листами капусты и уколами пенициллина, притаскивали какой-то дурацкий молокоотсос — что-то вроде большой клизмы со стеклянным наконечником.

Теща отыскала какую-то затухающую гинекологическую «звезду» прошлых поколений. «Звезда» даже слушать не стал — сказал, что для лечения мастита вполне достаточно полкового фельдшера. Осталось неясным, отчего и у кого в полку мог быть мастит.

Судьба порой подает нам удивительно верные знаки, только мы читать их не умеем, и хотим, чтобы не просто так было, а по блату.

В общем, желание понятное и объяснимое. Но зачастую наказуемое.

Когда нашему сыну — будущему профессору медицины — исполнилось 17 дней, стало ясно, что без больницы мы не обойдемся.

Было у нас направление в 36-ю горбольницу, но кто-то сказал, что там долго держат больных, а вот в 1-й Градской всех дел — на неделю, и есть ясли для малышей. Хорошо, что какие-то проблески сознания у меня оставались и вопрос о ясельках был сразу похерен.

Итак, ранним февральским закатом, багровым от приближающихся холодов (во как красиво написал!), вел нас нечистый в старую-престарую 1-ю Градскую больницу — огромную, полутемную и неуютную.

Из приемного покоя по отделениям больных развозила старая «Волга» — еще «Газ-21», приспособленный для медицинских нужд. При «Волге» был водитель и очень пьяный санитар, который нежно пробовал приставать к Наташе и еще к одной такой же несчастной маститной лимитчице.

Лимитчица явно нравилась ему больше — может, от того, что мужа при ней не было.

Почему-то для того, чтобы попасть в отделение, надо было открыть несколько запертых на ключ дверей. Отделение было не старинным — оно было советским типовым, в подобном и я когда-то лежал и успел глубоко возненавидеть эти типовые архитектурные недоноски.

В отделении было мутно и темно. Под потолком в двух плафонах (надо было написать про плафоны «засиженных мухами», но во-первых, это банально, а во-вторых — не до плафонов было мне тогда) горели лампочки ватт по сорок каждая.

На банкетках в коридоре сидели, по-уголовному поджавши ноги, мужички и курили «Беломор». На полу перед ними стояла стеклянная банка с плавающими в воде окурками. Прямо напротив мужичков на раскладушках сидели и лежали женщины и сцеживали в баночки молоко.

Первым же моим желанием было схватить жену в охапку и бежать из 1-й Градской сломя голову. К сожалению, я не поддался этому порыву, а вместо этого пошел говорить с дежурным врачом.

Дежурный оказался огромным евреищем, этаким материализованным бесом гитлеровских карикатур, настолько типично иудейского вида, что описать его внешность было так же трудно, как внешность новорожденного младенца. Надо сказать, что я, и сам не очень маленький, всю жизнь тайно завидовал таким великанам — рядом с ними я чувствовал себя очкариком-заморышем (впоследствии таких называли «ботаниками»).

Подавленный габаритами коллеги, я что-то слабо пропищал, взывая к его коллегиальности.

Евреище ухмыльнулось и слабо кивнуло головой.

Я не знаю, используют ли в мире так широко, как в СССР, местную анестезию. Если ее делать хорошо — то есть не пожалеть новокаина и дать ему после укола чуть-чуть подействовать, — то кроме боли от входящей в тело первый раз иглы почти никаких неприятных ощущений нет. «Почти» я добавил, чтобы напомнить, что лежать на операционном столе всегда неприятно, это не домашний диван.

Со слов жены, дежурный доктор работал конвейерным образом — положил ее и лимитную девушку параллельно на две каталки, девушке сделал два укола, а жене — четыре, и первым стал драть по живому лимитчицу.

Бедная ужасно орала, и ее можно было понять.

Зачем нужны были эти «подвалы гестапо»? Видимо, причинами «подвалов» являются врачебный пофигизм и врачебная же многолетняя усталость.

Это так, в сторону.

Я рассказываю, а не ищу виноватых.

Из операционной жену вывезли на каталке, согнали с банкетки курящих мужичков, которые быстро загасили свои «беломорины» и «примы» (как же они воняли!).

На освобожденное место был положен матрас, откуда-то принесенный ватник был превращен в подушку (его обернули простыней), второй ватник — в одеяло… Так было сооружено спальное место.

Отделение было перегружено, нормальных мест на всех не хватало.

К утру действительно грянули морозы под тридцать, и Наташу перевели в палату, на лучшее место у окна. Правда, одно стекло было выбито, поэтому из окна тянуло задорным таким морозцем. Из нашего дома было доставлено дополнительное одеяло, но проходить в отделение стало тяжелее — в связи с эпидемией гриппа посещения больных были отменены.

Меня неоднократно пытались выставить, но у персонала это как-то не очень получалось.

Температура у жены скакала от сорока до почти нормальной, а я — почти врач, меньше чем через полгода выпускные экзамены, — почему-то не догадывался, что так идет гнойный процесс. Нас этому не учили.

В конце концов я пробился к хмурому и похмельному человеку — заведующему отделением, и посулил ему мзду.

Видимо, ему очень хотелось выпить, потому что он тут же выписал Наташу. А дома у нее тут же поднялась температура.

Черта лысого он у меня получил, этот завотделением! Пусть рассолом опохмеляется!

Но проблема как была, так и осталась. Был найден какой-то чудодейственный антибиотик по огромному блату, но и он не помог.

Понесло меня на свою, институтскую кафедру хирургии, к людям, которым я очень верил.

И они действительно были хорошими докторами, но лечение именно мастита требовало почему-то особого к себе подхода.

Стоит ли писать о том, как шофер такси бурчал что-то про жидов, когда мы ехали из Марьиной Рощи в Измайлово, — не хотелось ему подъезжать к подъезду и к больничному корпусу. И как я чуть не упал в обморок во время Наташкиной перевязки, когда увидел на груди пальцы врача, ИЗНУТРИ обследующие рану?

Наверное, не стоит, ерунда все это!

А кончилась вся эта беготня, все скоки-перескоки тем, что пришлось отправиться тем же путем, который предназначался в самом начале, — в 36-ю больницу, где было специальное «маститное» отделение. Там тоже водились свои черти — о том, что будет потом в дальнейшей жизни с женщиной и ее грудью, врачи забывали и делали, например, «розочку»: четыре разреза от соска к периферии по окружности — каждые 90 градусов. У женщин с маленькой грудью от груди практически ничего не оставалось.

Я в это время бегал за жуткой детской едой под названием «В-кефир», но он, этот кефир, был значительно лучше двух советских молочных смесей. И я