Записки старого хрыча(зачеркнуто) врача - Михаил Копылов

закатать пулю, закрыть пыжом, прицелиться в желаемую цель и через дырку порох поджечь. Можно было сделать и «бомбочку» — в пузырек крепкого — допустим, из-под чернил — стекла закладывался порох, сквозь пластмассовую крышку продевалась негаснущая «охотничья» спичка. Ну а потом всё ясно без дальнейших объяснений — после хорошего взрыва осколки пузырька так славно лупили по листьям!

Но самым опасным из того, что я видел и чем мне пришлось в свое время владеть, по-моему, был пистолет, переделанный из стартового — ствола у него не было, просто обойму распиливали под мелкокалиберный патрон, кусок этого патрона откусывали кусачками, а то, что осталось патрона, летело по произвольной траектории, наматывая на себя кишки «потенциального противника». Патронов было восемь.

К моему счастью, пистолет этот у меня отобрал какой-то хрен «в штатском».

Я сначала очень жалел об нем, ведь я его купил, как сейчас помню, за немалую сумму в рассрочку — был у нас такой коммерсант во дворе, который доставал всякую дрянь и в рассрочку ее продавал. Но, подумав, жалеть перестал. Словом, легко отделался.

Я и спорт. О перемене фамилии

Ребенка полагалось всячески развивать и оздоровлять.

Лет в шесть меня — неуклюжего, упитанного, полностью лишенного музыкального слуха ребенка по фамилии Райсбаум — попробовали отдать в спортивную секцию. И секция родителями была выбрана исключительно ориентированная на мои личные данные: на мою ловкость, стройность и музыкальность. Это было очень модное тогда фигурное катание.

А еще кошмаром моего детства были модные в ту пору лыжи. В коридоре полгода пылились на специально для этой цели вбитых колышках комплекты семейных лыж. Накануне — при одном-то выходном дне в неделю! — узнавался прогноз погоды, лыжи надо было перед выходом «просмолить» — иногда в специальном хитром месте под названием «Металлоремонт», а иногда отец смолил их сам. В квартире пахло остро, но довольно приятно. Готовились бутерброды, чай в термосе, утром просыпались довольно рано, но иногда всё же слушали по самодельному детекторному, в мыльнице собранному приемнику передачу «С добрым утром». Потом мы ехали куда-то — сначала на метро, а потом на электричке, причем сложенные и связанные в сложную конструкцию лыжи, увенчанные мешком — чтобы никого не оцарапать, — вечно из этой связки выворачивались, конструкция рассыпалась и лыжи в конце концов приходилось тащить, взяв в охапку. Первые крепления отец мне сделал из старых сандалий, как-то приколотив их к лыжам — естественно, вся конструкция тут же развалилась, что вызвало у отца страшное раздражение — ему необходимо было пробежать какое-то количество километров, чтобы получить нужную для здоровья «нагрузку», а тут пришлось заниматься мной.

По ассоциации припомнились эти безумно модные в начале шестидесятых детекторные приемники, собранные на дому, — на этот раз воняло канифолью и что-то паялось, а потом эта штука регулярно не работала, по крайней мере у нас. Тогда это казалось просто чудесами портативной переносной техники — целый радиоприемник всего лишь размером с мыльницу, к тому же сделанный своими руками!

За городом, в толпе таких же энтузиастов, надо было обязательно устать и насквозь промочить ноги, а затем замерз-

нуть, ожидая электричку. Мне понадобилось лет тридцать, что бы осознать — этот столь любимый городской популяцией вид оздоровления я на самом деле ненавижу.

Но вернемся к фигурному катанию. Перед тем как выпустить на лед, меня и прочих будущих звезд тренировали в физкультурном зале. Для этих занятий бабушка сшила мне специальные тапочки, типа бальных. А до льда меня так и не допустили — как-то после занятия ко мне подошла тренер и сказала: «А ты, Райсбаум, можешь больше не приходить». И мне стало жутко обидно почему-то за тапочки — куда же их теперь девать?

«Скоро, скоро, очень скоро кончилась моя карьера».

А вместе с карьерой кончилось время, когда я был Райсбаумом. Начался по сию пору продолжающийся копыловский период.

Произошло это так: отец мой, будучи рожден в незарегистрированном браке, носил фамилию моей бабушки — Райсбаум, а году в 58-м, уж не знаю, на каком основании, он поменял фамилию Райсбаум на фамилию своего отца — Копылов. Итак, сын Райсбаумов и Лифшицев стал Копыловым. Был такой анекдот — про трагедию одной японской семьи: «отец — рикша, мать — гейша, а сын — Мойша». Просто копия моего случая! Отца моего звали Юлиан, и меня при рождении чуть было не назвали Марком. Но, на мое счастье, отец свято чтил память деда Копылова — личности полумифической, который сгинул в годы Большого террора. В честь него меня и назвали Михаилом. А для того, чтобы выжить в нашем Пролетарском районе Марку Юлиановичу Райсбауму, ему надлежало быть в школе не троечником пикнической конституции, а математическим гением со скрипочкой. Население нашего двора, разумеется, к комплекту моих недостатков прибавила и фамилию Райсбаум, тем более что советское телевидение щедро подкинуло им для этого материал: когда-то был эстрадный дуэт, который не слезал с экранов, — Шуров и Рыкунин, они выступали с сатирическими куплетами. И был у них в репертуаре такой куплет — «в тему», что называется: «Плевков фамилию сменил, Алмазовым назвался, но так как он болваном был, болваном и остался!»

Ну, и разумеется, эти строчки были переделаны на злобу дня.

Вскоре после очередного праздничного киноконцерта мой сосед — выходец из актерской семьи, Леша Рыжков, тоже не лишенный актерских способностей, стоя посередине клумбы, громко и с выражением читал такой текст:

Райсбаум фамилию сменил, и Копыловым назвался, Но так как он евреем был, евреем и остался.

Шила в мешке не утаишь!

Хочется добавить о смене фамилий — году этак в 2018 м я совершенно случайно узнал, что у меня есть огромный клан французских родственников, которые нашли меня исключительно из-за фамилии Райсбаум — я писал что-то в Живом Журнале об этом и походя помянул эту фамилию. В 1918 году брат бабушки бежал во Францию, а в 1952 году его потомки сменили фамилию на Рейнкурт. Из-за антисемитизма.

Про институт

В институте особых склонностей ни к какой области медицины я не проявлял — откровенно говоря, учиться мне было, как всегда, скучно. И вообще, после того как я перешел из старой школы-восьмилетки в новую — десятилетку с биологическим уклоном, я не уставал удивляться, как много в одном классе собралось умных и начитанных ребят. Школа вовсе не была элитарной — просто это была первая биологическая школа в Москве. Студенты же мне представлялись какой-то суперэлитой