Империя законности. Юридические перемены и культурное разнообразие в позднеимперской России - Штефан Кирмзе

также прибегали к правовой системе, когда родственники и местные институты разрешения конфликтов не могли им помочь. Это происходило в тех случаях, когда человеку причинялся вред, который община таковым не признавала, но который мог классифицироваться как преступление в соответствии с российским законодательством. Как показывают следующие примеры, чаще всего это были похищение невест и самосуд.

12 марта 1896 года Казанская судебная палата рассмотрела апелляционную жалобу шести татар, осужденных за избиение до полусмерти своей односельчанки, Камалетдиновой (Валеевой). Дело обстояло следующим образом766. Однажды крестьянин Губайдуллин рассказал односельчанам, что он тайком встречается с замужней женщиной. Ответной реакцией стал сельский сход, на котором старики решили, что в соответствии с исламским законом Камалетдинов, муж этой женщины, должен развестись со своей неверной женой. Камалетдинов отказался, настаивая, что клеветник лжет ему назло. Однако сход его не послушал. Несколько крестьян ворвались в дом Камалетдинова, выволокли его жену на улицу, измазали ее лицо грязью и избили до потери сознания767. На следующее утро муж вернулся с местным урядником, и многих жителей деревни взяли под стражу. Шестеро из них потом предстали перед судом и получили тюремные сроки от восьми до двенадцати месяцев. Приговоры были логичны с юридической точки зрения: обвиняемыми были шесть человек, чью причастность к преступлению подтвердили исчерпывающие показания свидетелей. В этом деле нашли отражение две повторяющиеся темы этой книги. Во-первых, настаивая на формальном доказательстве каждого отдельного обвинения, новые суды не занимались произвольным осуждением толпы. Во-вторых, деревни не были едиными сплоченными общинами, в которых все друг за друга заступались и отказывались сотрудничать с представителями центрального государства.

Есть и другие важные выводы. Как и в предыдущих случаях, татарин нуждался в сторонней помощи, но на этот раз противостоять нужно было не неизвестным нападавшим, а представителям власти собственной деревни. Так как решение было принято сельским сходом, родственники или соседи едва ли могли им помочь. По их мнению, Камалетдинова (Валеева) была виновна в серьезном преступлении — «измене своему мужу». Существовали официальные правила рассмотрения дел о прелюбодеянии и других «преступлений против веры». Мусульмане могли сначала обратиться к исламским ученым для оценки степени вины, а затем в государственный суд для определения и назначения наказания768. Однако в этом случае сельский сход предпочел взять правосудие в свои руки. Но такой самосуд был незаконным, и в результате полиция, судебная палата, да и сам крестьянин смогли сместить фокус внимания на другое преступление, а именно на «причинение истязаний» женщине. Местные обычаи разрешали сечь женщин розгами за прелюбодеяние769, но, согласно уголовному кодексу, применение пыток было наказуемым и поэтому могло преследоваться государственными судами.

Если Камалетдинов обратился в полицию в минуту отчаяния, то многие другие татары, страдавшие от рук своих родственников или других людей, обращались в суд, все хорошенько обдумав. В мае 1873 года прокурор Симферопольского окружного суда получил письмо от четырех татар770. В нем говорилось, что Фатьму Ханым А., невесту одного из них и близкую родственницу остальных, родители насильно выдали замуж за другого мужчину. Четверка обратилась в прокуратуру якобы от лица Фатьмы Ханым А., чтобы инициировать расследование и вызволить ее. В ответ прокуратура отправила в деревню нескольких чиновников, чтобы они лично заслушали показания женщины. Но ее муж, сославшись на мусульманскую веру, отказался пускать к жене посторонних, тем более христиан. Прокуратура настояла на том, чтобы женщину выслушали, и в следующий приезд в деревню большого количества чиновников вместе с родственниками Фатьмы муж был арестован, а замок в женском крыле дома взломан. Фатьма Ханым заявила, что действительно не хочет оставаться со своим ненавистным мужем. Однако ее дядя, который пришел вместе с представителями суда, сказал прокурору: «Хотя вы и спасли несчастную девушку, но вместе с тем и погубили. <…> Кто на ней женится? По нашим обычаям она пропащий человек».

Прокурор резко ответил: «Я сделал свое дело. <…> Остальное меня не касается». К счастью, в этот момент вмешался мужчина, который организовал расследование, и забрал свою невесту.

Это дело в первую очередь любопытно не из‐за его счастливого конца, но, возможно, именно он объясняет, почему об этой истории напечатали в местной и общеимперской газетах. Интересно же здесь другое. Как и в случае с Камалетдиновым и его, предположительно, неверной женой, татарин-мусульманин обратился к российским властям тогда, когда от местных институтов было бы мало проку. Он мог обратиться к местным исламским судьям или в Духовное собрание (возможно, он так и поступил, но эта первоначальная попытка, видимо, не принесла желаемых результатов)771. Исламские судьи, избираемые на местном уровне, а затем утверждаемые российскими властями, рассматривали большинство семейных споров у мусульман. Однако исламский судья вполне мог одобрить брак по расчету: хоть некоторые из них требовали согласия невесты на брак, многие другие судьи ставили во главу угла родительскую власть. А вот прокуратура окружного суда была обеспокоена тем, имело ли место определяемое уголовным кодексом преступление. Похищение невест считалось делом на границе гражданского и уголовного права. Стороны, участвующие в подобном деле, могли начать переговоры о заключении брака и попросить местного религиозного судью одобрить его. Однако, если договориться не удавалось или третья сторона была не согласна (как, например, первый жених в приведенном случае), недовольные могли обратиться в окружной суд и добиться возбуждения дела о «насильственном похищении», которое каралось в соответствии с уголовным кодексом. Поэтому государственное право могло служить средством защиты для татар, которых ущемляли действия родителей или общины. В некоторой степени это позволило выбирать правовую площадку для рассмотрения дела, поскольку люди, недовольные фактическими или предполагаемыми решениями исламских судей, для решения своих дел могли обращаться в государственный суд772.

Другой случай похищения невесты доказывает, какому высокому риску подвергались те, кто осмеливался обратиться в суд773. В 1871 году Симферопольский окружной суд рассмотрел дело Ягьи Джеляль оглу, обвиняемого в ограблении и жестоком похищении Фатьмы Абдуразак кызы. Несколькими месяцами ранее отец похищенной девушки обратился в суд с заявлением, что ему разбили окно и вместе с 25 серебряными рублями выкрали дочь. Он сообщил полиции, что подозревает Ягью Джеляль оглу. Однако вскоре отец передумал. Он попросил прекратить расследование, заявив, что Фатьма добровольно покинула дом и что ничего не было украдено. Несомненно, он и «похититель» пришли к соглашению за пределами суда. Однако окружной суд не смог согласиться с такими внесудебными договоренностями. Суд утверждал, что изменение ранее данных показаний не может быть основанием для прекращения уголовного дела, и настаивал на продолжении расследования774. Это