Княжна Дубровина - Елизавета Салиас-де-Турнемир

— Пожалуста, Маша.

Результатъ разговора былъ тотъ, что Долинскій уступилъ и Митѣ поручено было звать своихъ товарищей именемъ отца въ гости въ Спасское. Черезъ недѣлю двое Томскихъ и Новинскій пріѣхали. Они мало измѣнились. Оба Томскіе похожіе другъ на друга были также неуклюжи и также добродушны какъ прежде, но умственно очень развились, не смущались какъ прежде и разговаривали умно и свободно. Новинскій похорошѣлъ чрезвычайно, былъ веселъ, забавенъ, оживленъ и понравился всей молодежи, тогда какъ оба Томскіе прельстили пожилую часть общества. Это собраніе столь молодыхъ лицъ внесло въ Спасскій домъ ту жизнь, то движеніе, которыя сопутствуютъ только беззаботно веселящейся молодежи. Съ утра раздавались разговоры, смѣхъ, шутки, затѣивались гулянья до обѣда, катанья въ лодкѣ, прогулки въ дальніе лѣса, куда возили самовары и гдѣ располагались на какой-либо полянѣ, пили чай, ѣли фрукты и ворочались домой, весело разговаривая. Нельзя сказать, кто въ этихъ прогулкахъ былъ счастливѣе другихъ, едва ли не быстроногая, быстроглазая попрыгунья Лиза и столь долго жившая въ одиночествѣ Анюта. Всѣ мечты ея осуществились и ей часто казалось, что она еще дитя и живетъ дѣтскою, беззаботною веселою жизнію, какою жила когда-то въ К*. Еслибъ у ней спросили, чего она еще желаетъ она бы призналась съ восторгомъ что ей желать нечего. Она обладала счастливою способностью вполнѣ сознавать свое счастіе и вполнѣ имъ пользоваться!

Однажды вечеромъ собравшаяся на крыльцѣ молодежь разсуждала о томъ, куда направить путь на другой день, когда кто-то предложилъ прокатиться на лодкѣ вечеромъ при свѣтѣ луны. Она стояла во всей красѣ своей на безоблачномъ небѣ и подъ ея холоднымъ свѣтомъ сосѣдняя роща и группы деревьевъ смотрѣли таинственно, облитыя лучами фантастическаго свѣта.

— Сейчасъ! ѣхать сейчасъ, сію минуту, воскликнула Лиза.

— Сейчасъ, сію минуту, воскликнули молодые люди и готовы были бѣжать къ двумъ лодкамъ привязаннымъ у маленькой пристани.

— Погодите, сказала Анюта, — я пойду и спрошусь у папочки.

Всѣ пошли на верхъ вмѣстѣ съ Анютой. Анюта подошла къ дядѣ, который игралъ въ пикетъ съ княгиней, миссъ Джемсъ и Маша шили что-то за круглымъ столомъ. Долинскій выслушалъ Анюту серьезно и даже положилъ на столъ свои карты.

— Что ты, дружочекъ! Господь съ тобою, какъ это можно? воскликнулъ онъ.

— Мы возьмемъ миссъ Джемсъ, сказала Анюта.

— Я считаю это совсѣмъ неудобнымъ; еслибъ и Маша поѣхала, я считаю неудобнымъ молодымъ дѣвицамъ бродить по ночамъ и кататься на лодкахъ. Да еще, сохрани Боже, бѣда можетъ приключиться. Нѣтъ, нѣтъ, и не думай.

Анюта покраснѣла, но обратясь къ княжнамъ сказала спокойно:

— Оставимъ это, папочка не позволяетъ мнѣ ѣхать на лодкѣ вечеромъ.

— Развѣ вамъ мало дня, сказалъ Долинскій смѣясь. — Право, какъ вы это въ цѣлый-то день не умаетесь.

Анюта и княжны вышли, а княгиня сказала Долинскому:

— Я очень рада, что вы не позволили имъ кататься ночью въ лодкахъ, но признаюсь въ своей слабости, еслибъ Анюта поѣхала на лодкѣ, я бы не имѣла духу не пустить дочерей моихъ, но очень бы за нихъ боялась.

Скрѣпя сердце, но не показывая тѣни неудовольствія Анюта покорилась волѣ дяди. Многое стѣсняло ее. Она знала, что княжны Бѣлорѣцкія и молодые люди любили вечеромъ сидѣть поздно, разговаривать, иногда читать стихи, но нельзя было оставаться. Папочка и Маша считали своимъ долгомъ оставаться въ гостиной пока всѣ не расходились, но съ десяти часовъ вечера глаза папочки и Маши начинали слипаться. Привыкнувъ въ К* ложиться рано, Долинскій съ великимъ усиліемъ боролся съ одолѣвавшею его дремотой. Однажды Анюта сказала Машѣ, отчего папочка не уходитъ спать. Я не могу видѣть, что сонъ клонитъ его и потому встаю и прощаюсь, но мнѣ такъ же хочется спать, какъ лѣнивому школьнику остаться въ классѣ за урокомъ.

— Онъ считаетъ неприличнымъ идти спать, когда ты съ гостями сидишь въ гостиной.

— Но вѣдь я не осталась бы одна. Княгиня, правда, уходитъ рано, но миссъ Джемсъ всегда со мною.

— Онъ не хочетъ, Анюта. Онъ говорить, ты поручена ему, и его долгъ пещись о тебѣ и стараться чтобы никакое нареканіе не коснулось тебя.

— Но вѣдь это преувеличеніе, сказала Анюта, — какъ будто можно уйти отъ пересудовъ людей и ихъ злаго языка.

— Конечно нельзя, но папочка говоритъ, что не надо подавать повода къ пересудамъ и что сидѣть по ночамъ не прилично.

— По ночамъ? воскликнула горячо Анюта, — по вечерамъ, а не по ночамъ.

— Онъ прожилъ почти до шестидесяти лѣтъ считая, что въ одиннадцать часовъ надо ложиться спать. Въ его лѣта понятія сложились и ихъ передѣлать нельзя.

— Однако въ К*, возразила Анюта не безъ одушевленія, — онъ никогда ничего подобнаго не говорилъ.

— Ахъ Анюта! сказала Маша, — какая разница. Въ К* вы были дѣти, своя семья, ни гостей, ни постороннихъ; мы жили уединенно и скромно. А теперь гости у княжны Дубровиной и сама княжна съ семьей…

— Такъ по тому что я княжна Дубровина, я не могу веселиться и жить какъ прежде.

— Веселиться можешь, а жить попрежнему не можешь. Ты ужь не дитя, да и положеніе твое видное и на тебя обращено вниманіе сосѣдства. Еслибы ты была Богуславова, тоже не могла бы. Положеніе обязываетъ и требуетъ строгаго соблюденія приличій.

— Но приличія не мѣшаютъ читать до полуночи.

— Папочка думаетъ, что приличнѣе расходиться въ одиннадцать часовъ, а читать вмѣстѣ можно и по утру.

Анюта покорилась не безъ легкой досады; вообще она замѣтила, что папочка заботливо и даже ревниво слѣдилъ за ней. Онъ не любилъ чтобъ она разговаривала долго съ однимъ изъ молодыхъ людей и подходилъ къ ней самъ или маневрировалъ такъ, что вскорѣ разговоръ дѣлался общимъ. Однажды Анюта, въ лѣтнюю тихую теплую лунную ночь возвратилась по обыкновенію заведенному Долинскимъ въ свою спальню въ одиннадцать часовъ, но спать ей не хотѣлось. Она раскрыла окно и сѣла у него. Вдругъ съ крыльца вышла высокая фигура. Она узнала Ваню.

— Ваня, кликнула она, ты одинъ.

— Одинъ, Анюта. Совсѣмъ одинъ. Не хочешь ли погулять со мною. Обойдемъ садъ.

— Охотно бы, но я боюсь, что другіе увидятъ насъ, пристанутъ, и это будетъ неприлично.

— Увѣряю тебя, никто не увидитъ, да еслибъ и увидали, я скажу, что ты считаешь не приличнымъ гулять одной съ гостями. Я всегда люблю сказать все прямо, попросту, на чистоту.

— Иду! закричала ему Анюта, накинула черную косынку и сошла внизъ. Они взялись за руки и побѣжали по липовой аллеѣ, но достигши рѣки пошли тихо, по берегу ея, по вившейся дорожкѣ.

Ваня увидѣвъ лодку предложилъ покататься.

— Нѣтъ, ни за что, сказала Анюта. — Папочка уже однажды не позволилъ мнѣ, а я дала и себѣ и ему слово слушаться его во всемъ.

— Ну, какъ хочешь, сказалъ Ваня, а жаль, вечеръ чудный, что въ этомъ дурнаго?

— Конечно ничего, но когда папочка не желаетъ. Ахъ Ваня, Ваня довольно намъ и Мити, который его прямо не слушается и безпрестанно ему противорѣчитъ. И что это съ нимъ сдѣлалось?

— Мы замѣтили это еще въ первый разъ когда онъ воротился изъ Москвы. Въ К* ему ничто не нравилось, онъ надо всѣмъ и надо всѣми насмѣхался и держалъ себя какъ-то…

— Какъ теперь — самонадѣяннымъ хватомъ. Мнѣ иногда такъ досадно, когда онъ меня останавливаетъ. Антиподы сошлись, сказала вдругъ Анюта и расхохоталась.

— Что ты хочешь сказать, спросилъ Ваня.

— Ничего кромѣ того, что Митя терпѣть не можетъ тетушки Варвары Петровны, да и она по немъ не тоскуетъ, а между тѣмъ у нихъ у обоихъ многое общаго. Знаешь ли, что тетушка находила, что называть папочку папочкой вульгарно, по-мѣщански. Я никогда этому не покорялась, а всегда звала его папочкой. Это имя мнѣ дорого и мило. Онъ замѣнилъ отца бѣдной сироткѣ, хранилъ ее, любилъ, безпріютной далъ кровъ, одинокой далъ семью, мать. Онъ былъ, есть и будетъ моимъ милымъ папочкой. Я для приличія при прислугѣ зову его дядюшкой, и мнѣ это всегда непріятно.

— Но Митя-то тутъ при чемъ же?

— Какъ, развѣ ты не замѣтилъ, что онъ никогда, какъ мы всѣ, не зоветъ его папочкой, а съ какою-то аффектаціей папà а говоря о немъ: батюшкой, а по-французски всегда: mon père. Въ этомъ нѣтъ ничего дурнаго, но вотъ что дурно, онъ просилъ меня называть всегда папочку дядей, говоря что это имя смѣшно, ridicule, сказалъ онъ по-французски.

— Что жь ты?

— Я засмѣялась ему въ глаза и сказала, что мнѣ все равно и я готова быть ridicule!

— Что жь онъ?

— Какъ всегда, надулся и ушелъ. У него страсть умничать, читать нравоученія, учить общежитію. Онъ не даетъ Агашѣ и Лидѣ повернуться спокойно, а онѣ обѣ рабски ему покорны.

— Но Лиза, она дѣвочка еще, и притомъ очень своевольная и никакъ ему не поддается.

— Ну, что касается Лизы, то ее положительно надо воспитать, она совсѣмъ дикарка. Я ужь говорила съ Машей и съ миссъ Джемсъ, и мы рѣшили лѣтомъ ее помаленьку останавливать, а зимой серьезно засадить въ классную за уроки.