Том 1 - Григорий Анисимович Федосеев

Болезни Мошкова не было конца, и это все больше и больше тревожило меня. Палец стал темнеть, опухать. Чего только бедняга не прикладывал к пальцу: и еловую серу, и печенку, и хлеб с солью, но ничего не помогало — и мне пришла страшная мысль: не гангрена ли у него?!

Об этой болезни я имел отдаленное понятие, но знал, что она очень опасна для жизни, что без хирурга дело не обходится. На этот раз я не пришел ни к какому определенному выводу.

Мы с Павлом Назаровичем, взяв Черню, ушли из лагеря последними. В рюкзаках имелся запас продовольствия на три дня, главным образом мяса, небольшое полотнище брезента, два котелка, топор и прочая походная мелочь. Мы намеревались пройти по реке Белой до ее истоков и подняться на белок Окуневый, одну из значительных вершин хребта Крыжина.

Река Белая берет свое начало совсем недалеко от Кизыра, в образовавшейся в глубине гор котловине. С юга котловина граничит с несколько пониженным в этой части хребтом Крыжина, а справа и слева ее обнимают отроги. Они почти сошлись у Кизыра, их разделяет небольшая щель, по которой и протекает река Белая.

Невысокие отроги, что прикрывают выход Белой к Кизыру, уже освободились от снега. Образовавшийся между ними проход охраняется кедрами. Старейшие из них давно уже упали на землю и даже успели сгнить. Их бугроватые могилы, прикрытые толстым слоем зеленого моха, еще долго будут напоминать о погибших великанах. Чтобы освежить этот старый лес, природа вырастила в нем стройные березы.

Пройдя по лощине не более получаса, мы увидели широкую котловину. Нависшие над ущельем горы вдруг раздвинулись, и река, разбившись на несколько ключей, затерялась в густом лесу. Вправо, высоко над нами, виднелся белок[7] Окуневый. Его тупая вершина и крутые отроги, спадающие в котловину, покрыты белизною еще не тронутого солнцем снега и только кое-где на нем, будто тени, лежали полоски снеговых обвалов.

Мы свернули вправо и по кедровнику стали подбираться к Окуневому белку. По пути нам часто попадались следы диких оленей, места их кормежек и бесконечное количество лежек. Надо полагать, что котловина служила им постоянным местом пребывания, и Черня, не без основания, нервничал. Он то, натягивая поводок, влажным носом «глотал» воздух, улавливая в нем среди многочисленных запахов тот, который был предметом его внимания; то вдруг останавливался и, замирая, прислушивался к звукам, доносившимся из глубины леса. А мы, путаясь в догадках, напрасно присматривались и прислушивались: нигде ни единого живого существа, ни единого звука.

— Тут, тут, близко, — шептал взволнованно Павел Назарович, следя за собакой; Черня, захваченный азартом, вдруг сделал прыжок, струной натянул поводок и будто в нерешительности остановился. Метрах в трехстах, на краю редколесья, стоял вполоборота к нам встревоженный изюбр. Мы осторожно стали подвигаться к зверю. Подняв голову, он прислушивался, всматривался, как бы стараясь разгадать, кто так громко ходит по лесу. Зрение у него слабее человеческого, на таком расстоянии он плохо различает предметы; но его слух и чутье в минуты напряжения чрезвычайно остры.

Мы не собирались стрелять, а хотели лишь рассмотреть его поближе. Изюбр сделал несколько прыжков и остановился, повернув голову в нашу сторону. Засмотревшись на него, я споткнулся о колоду и сломал маленький сучок. Этого незначительного звука было достаточно, чтобы через мгновение изюбр уже мчался по склону горы. Метров через двести он вспугнул большое стадо диких оленей, видимо, тех, чьи следы мы часто встречали на пути. От стада изюбр свернул вправо и исчез в расщелине, а олени скрылись в лесу.

В этот день мы не ожидали солнца. Отяжелевшие облака ползли медленно, лениво и, казалось, вот-вот разразятся дождем или снегом.

Часа в три дня миновали верхнюю границу леса, которая здесь проходит на высоте примерно 1400 метров, и стали узким распадком подниматься на верх отрога. Брели по снегу. Но чем выше поднимались, тем снег становился глубже и суше, а распадок все больше сужался и закончился гранитными скалами, с трех сторон нависшими над ним. Туда, видимо, никогда не заглядывало солнце. Избегала этого уголка и растительность — только лишайники, украшающие потемневшие от времени скалы, нашли себе на них приют. Склоны же боковых отрогов были покрыты снегом, на котором там и здесь виднелись следы соболей и колонков. Эти лесные бродяги не оставляют без своего присмотра даже безжизненные уголки гор.

Между скалами мы разыскали щель и, цепляясь за обломки пород, кое-как выбрались наверх, но подняться дальше нам не удалось. Снег, покрывающий крутые склоны отрога, оказался настолько твердым и скользким, что при первой же попытке подняться по нему мы чуть не скатились под скалу. Пришлось возвращаться, чтобы заночевать в тайге.

В лесу мы развели костер, обсушились, пообедали и тронулись дальше.

Маршрут решили изменить: сначала выйти на вершину хребта, огибающего котловину, с восточной стороны, и уже оттуда подниматься на белок Окуневый.

— Надо поспешить, буран будет, вишь, как там вверху завывает, — говорил Павел Назарович, с тревогой посматривая на горы. Только теперь я заметил на их вершинах как бы полоски тумана, это, вздымая снежную пыль, гулял ветер. Он скоро спустился к нам и зашумел по вершинам деревьев.

Мы уже подумывали о ночлеге, не было только поблизости подходящего места.

— Опять чего-то унюхал? — сказал Павел Назарович, показывая на Черню.

И действительно, собаку охватило беспокойство. Она то останавливалась, то рвалась вперед. Сдерживая кобеля, мы шли за ним. Хорошо, что это было по пути. За первым ложком идущий на своре Черня, вдруг свернул влево и стал подниматься на верх незначительной возвышенности. Он совсем разволновался, начал семенить ногами, крутить хвостом и напряженно всматриваться в окружающие нас предметы. Он даже начал спотыкаться. Теперь мы не сомневались, что где-то близко был зверь. Мы только вышли на верх гребня, как вдруг Черня остановился и, отбросив голову вправо, замер. Я осторожно приподнялся и увидел в сорока метрах крупного медведя. Он стоял задом к нам и так был занят своей работой, что не заметил, как мы оказались возле него. Павел Назарович присел, а Черня, впившись глазами в зверя, оставался недвижимым, только белый кончик его хвоста дрожал, это, видимо, от чрезвычайного напряжения.

Я приложил к плечу штуцер, но не выстрелил. Уж очень интересно было наблюдать за работой медведя. Его внимание привлекала щель между камней. Запустив в нее свою морду, он старался просунуть ее как можно дальше и что-то достать. Но щель была узкая, и от неудачи медведь злился, принимался рыть землю, намереваясь проникнуть