Пост-оптимальный социум. На пути к интеллектуальной революции - Аркадий Юрьевич Недель

всего прочего, мощной политической силой, сдерживал социальную активность рабочего класса, т. е. по сути был инструментом общественного контроля[54], как и КПСС, которая держала под контролем всю страну.

Федеральный резерв и КПСС – это две разные формы того, что я ранее назвал метакапиталом.

И.В.-Г. Выход в виртуальное пространство – это революционное изменение?

А.Н. Вне всяких сомнений! Но это, говоря словами Мао, постепенная революция. Наш сегодняшний выход в виртуальное пространство сравним с выходом наших далеких предков, тиктааликов[55], из воды на сушу, произошедшим в результате пермского вымирания (примерно 250 млн лет назад). Задача, скажу вам, была не из легких. Тиктаалик понял, что вода, среда его привычного обитания, быстро испаряется, и если бы он не адаптировался к новым условиям, то… мы с вами бы сейчас не разговаривали. Но для того, чтобы рыбе стать земноводным, ему было необходимо научиться ходить, дышать воздухом без помощи жабер и вдобавок облегчить свое тело, которое прессовала гравитация (иначе его брюхо просто бы стерлось как ластик школьника). В позднем девоне многие рыбы одновременно и независимо пытались решить эти задачи, но именно тиктаалику удалось лучше всех с ними справиться. Именно он научился ходить на плавниках, которые могли находить определенные стабильные положения, благодаря чему тело животного оказывалось приподнятым над почвой. Кроме того, у тиктаалика большинство костей жаберной крышки исчезли, что дало возможность достаточно свободно вертеть головой, а это необходимо, когда ты живешь на суше. Думаю, тиктаалик вполне заслужил Нобелевскую премию!

И.В.-Г. Нобелевскую премию мира (смеется).

А.Н. Возможно, еще через 250 миллионов лет или раньше, телесных существ, как мы, не останется, и человечество (носители разумной жизни) полностью мигрирует в виртуальный мир, уже без компьютеров и серверов. Сегодня это кажется фантастикой, однако настоящая фантастика в том, что жизнь на Земле уже пережила пять гигантских катастроф. Полное впечатление, что кто-то испытывает нас на прочность.

И.В.-Г. Итак, время и политика. В Америке 1970-х время становится политическим инструментом…

А.Н. Дополнительным политическим измерением. В 1976 году в Америке было выведено важное уравнение: деньги есть слово. Это произошло в результате дела «Бакли vs. Валео»[56], после чего Верховный Суд США признал законным ограничения на финансирование президентской избирательной кампании.

Иными словами, ни один кандидат не может потратить сколь угодно много денег на покупку сколь угодно большого количества времени на свои высказывания. Исторически ограничение на финансирование президентской кампании отсылает к 1567 году, когда папа римский Пий V отменил продажу индульгенций, которую несколькими десятилетиями ранее начал Лев X, чтобы поправить финансовое положение Ватикана, а заодно и свое собственное. Если можно искупить грехи за деньги, то деньги – это уже не просто мера стоимости труда, услуг или товаров, а эквивалент божьего слова, ликвидное тело Бога. Если за деньги можно купить прощение за грехи, то есть можно откупиться от адовых мук и приобрести себе место в теле Господнем, то Бог теряет свой трансцендентный статус, его слово превращается в товар, у которого есть цена, не говоря уже о слове католического священника. Это было, наряду с возраставшими налогами, одной из главных причин Реформации.

И.В.-Г. Ну, хорошо, а начало Европы нашей мечты? Реформация, отмена индульгенций, Вестфальский мир…?

А.Н. Не совсем. В нашей прошлой беседе я упомянул о Рудольфе II – европейском монархе, без которого не возникла бы наука Нового времени (или возникла бы значительно позже). Другой европейский монарх, который создал условия для появления гражданской Европы – Фридрих II. Придя к власти, он первым делом отменил пытки (3 июля 1740), затем снял цензуру с прессы и, на унаследованные от отца деньги (8 миллионов талеров) – гигантская сумма по тем временам, – начал обустраивать центр Берлина. Что интересно: сорок лет спустя император Иосиф II предпримет похожие реформы, издав в 1781 году «Указ о веротерпимости» и упразднив те монастыри, которые уклонялись от просветительской деятельности для простого народа или презирали больных и людей не от мира сего. Это была крайне непопулярная реформа на удивление смелого и свободномыслящего монарха. Историк и политический аналитик Сол Пэдовер, поклонник политики Джорджа Фр. Кеннана в отношении Советского Союза, верно назвал Иосифа «революционным императором»[57].

Благодаря Фридриху II возникло здание Оперы и собор св. Ядвиги. Я не случайно сказал про «гражданскую Европу», поскольку если вы бывали в Берлине и видели здание Оперы, то могли заметить ту ее особенность, что Опера не связана с королевским дворцом, как это было принято в других европейских странах. Это означало лишь то, что Опера предназначалась не для короля и его приближенных, а для широкой публики. Что касается собора св. Ядвиги, что на Бебельплац, то это была первая католическая церковь в Германии со времен Реформации, больше напоминающая Пантеон – опять же символ удивительной веротерпимости прусского монарха. В этом же соборе, к слову, в 1938 году, после «Хрустальной ночи», каноник Бернхард Лихтенберг молился за евреев, за что и заслужил билет в Дахау.

Как бы то ни было, именно 1740-е, начальный период правления Фридриха II, – а не Французскую революцию, которой управляли серийные убийцы и психопаты, вроде Сен Жюста, – следует считать временем рождения не просто гражданских свобод в Европе (о которых забыли сегодня), а именно специфически (ново)европейского способа мышления. Он заключается в том, что усилия мыслящего субъекта направлены на выяснение возможностей и границ своего познания. И в этом усилии он и рождается как субъект – мыслящее «я», – без опоры на какой-то внешний источник, как правило, Бога (европейская философия вплоть до Декарта напрямую зависела от этого источника). Одновременно стояла задача концептуализировать это предельное знание таким образом, чтобы оно вышло на новый уровень абстракции, иначе говоря, дало возможность видеть за пределами феноменального мира. С этой задачей на тот момент справился Кант.

Парадокс или нет, но «Критика чистого разума» Канта оказалось во многом метафизическим эхом социальной политики Фридриха II. Если Кант исследовал границы разума, то Фридрих – границы монаршей власти, причем исследовал не только теоретически (король был политическим мыслителем, написавшим много интересных работ), но и на практике. Так, если функция разума, по Канту, состоит в том, чтобы работать с общими категориями рассудка, объединяя их в непротиворечивую интеллектуальную архитектуру, то разум монарха, по Фридриху, должен объединить главные социальные категории, такие как свобода, общая воля, государственный интерес и проч., в архитектуру этатическую таким образом, чтобы она приносила максимум выгоды народу и каждому в отдельности индивиду. Фридриха мало беспокоил тот факт, что Кант был внуком шотландца, Моисей