Том 9. Драматургия (86) - Алексей Николаевич Толстой

судом, то Гучков и другие негодяи воспользуются этим, чтобы забросать меня грязью… (Читает.) «Сухомлинова надо выпустить, а то неладно будет, не надо бояться выпустить узника, узники через страдания выше нас перед богом, молитвой пользу оказывают»…

Царь (вертит письмо). А Трепов говорил, что Сухомлинов работал в пользу Германии…

Царица. Тебя обманывают… Им хотят воспользоваться для других целей… И вот еще записочка от Григория… Он умоляет тебя помочь еще одному узнику… Этот несчастный умирает в тюрьме…

Царь (взглянув на записку). Он опять просит за Дмитрия Рубинштейна?.. Солнышко, но Дмитрий Рубинштейн – темный негодяй… Он играл на понижение рубля… Он в связи с германской контрразведкой…

Царица. У Рубинштейна были некрасивые дела, но и у других они были… Рубинштейн – несчастный человек, он раскаялся, он умирает в тюрьме… Григорий рыдал, как ребенок, когда просил за Рубинштейна… Он сказал: этот еврей отныне ваш преданный раб… (Подает бланк.)

Царь. Разумеется, если Григорий рыдал…

Царица (диктует. Царь пишет). «Повелеваю освободить Сухомлинова и Рубинштейна».

Царь. Ну, душка моя, я хочу тебе показать последнюю фотографию, – прислали из Галиции: поле после атаки, шесть тысяч трупов, замечательно редкая фотография…

Царица. Еще только одно… Мы должны вместе подумать, кем заместить Макарова.

Царь. Как – и Макарова?

Царица. Это – наш самый страшный враг…

Царь. Ничего не понимаю.

Царица. Как на отличного министра юстиции Григорий указывает на Добровольского.

Царь. Сана, милая, но это просто незаурядный мошенник…

Царица. Неправда, неправда, клевета… Он с восторгом отдаст жизнь за один твой милостивый взгляд. О нем мы поговорим вечером, когда я положу твою милую голову себе на грудь. Протопопов и Добровольский успокоят страну и наведут порядок… Верь мне, верь нашему другу.

Входит Вырубова.

Ты была в наших комнатах, Ани?

Царь. Их переклеили.

Вырубова. Прелестно. Бледно-сиреневые обои с букетиками. Горит камин. И множество фотографий.

Царица (целует царя). Спасибо за твои милые заботы… Можно позвать Протопопова?

Вырубова. Александр Дмитриевич умирает от нетерпения броситься к ногам его величества. (Отворяет дверь.)

Входит Протопопов.

Царь (подходя, здороваясь за руку). Рад видеть вас, Александр Дмитриевич. Много слышал о ваших продовольственных планах… Очень интересуюсь… Говорите.

Протопопов. Ваше величество, вопрос разрешается просто: через две недели в Петрограде не будет очередей у лавок. Нужно приказать продавцам предварительно, накануне, развешивать продукты питания в отдельные пакетики…

Царица. Это гениально просто.

Протопопов. Обыватель не будет дожидаться, покуда продавец ему отвесит мясо, хлеб, крупу… Он берет пакетик и уходит… Очереди уничтожаются, население успокаивается…

Царица. Лучший способ в самом начале подавить революционное брожение…

Протопопов. Затем увеличить подвоз продовольствия в столицу… Нужно дать самую широкую инициативу купечеству… Открыть клапаны, дать полную свободу торговли, чтобы здоровые силы русской частной промышленности пришли на помощь государству… Ваше величество, одним росчерком пера, уничтожая стеснительные законы торговли, вы подводите под трон мощный фундамент. В молодой русской буржуазии – будущее империи.

Отдаленный грохот. Все оборачиваются к окну.

Царь. Пристреливают на полигоне шестидюймовки… Через три-четыре месяца они заговорят.

Новый грохот.

Царица. О нет… Нет… Мы не должны воевать… Мы не имеем права. Мы не можем…

Царь. Покуда мои войска не войдут в Берлин…

Дежурный офицер (вбегает, в волнении). Ваше величество, цеппелин над ставкой…

Занавес

Действие четвертое

Картина первая

Кабинет Юсупова. В нише, на диване, сидят: Феликс с мандолиной и Дмитрий Павлович. Перед ними стоит Пуришкевич.

В стороне – поручик С.

Пуришкевич. Еще раз спрашиваю: решаетесь или нет? Ваше высочество, позвольте быть резким.

Дмитрий Павлович. Разрешаю, Владимир Митрофанович.

Пуришкевич. Если мы завтра, – откладывать невозможно, – именно завтра не ликвидируем Распутина, – конец, кошмар, ужас. Я даю два-три месяца сроку, – мы все полетим к чертовой матери.

Феликс (трогая струну). А это далеко – к чертовой матери?

Пуришкевич. Да, ваше сиятельство, – в пасть революции.

Дмитрий Павлович. Ого!

Пуришкевич. Смертельная, неотвратимая опасность грозит монархии, порядку, православию… Мы, дворяне, помещики, цвет страны, будем растоптаны в первую голову. Еще на вершок отпустить вожжи, – и в армии хаос, и остервенелое мужичье разнесет по клочкам всю страну… Забастовки… Анархия!.. Ужас!.. Не дай боже нам положить оружие… Мир с немцами, это значит – через неделю революция, которой еще не видал мир. Нет, нет, нет… Мы должны победить на фронте и здесь, в сердце страны. Но где наше знамя? Кто вождь? Ныне царствующий государь, во имя блага, во имя бога, должен передать венец тому, кто силен и молод, кто поведет за собой нас.

Дмитрий Павлович. Владимир Митрофаныч, предупреждаю вас, я не могу и не должен слышать таких заявлений.

Феликс. Почему, Дими, – мы среди своих.

Поручик С. Моя шпага и моя жизнь у ваших ног, ваше высочество.

Пуришкевич. Ваше высочество, скоро закричу не я, вся Россия загремит кликами: «Да здравствует Дмитрий император».

Феликс заглушает его слова звуками мандолины.

Феликс. Все-таки у вас чертовски громкий голос, Владимир Митрофаныч.

Дмитрий Павлович. Так как же, господа, вернемся к нашему вопросу: что мы будем делать с нашим мужиком?

Пуришкевич. Когда нож у горла, нужно действовать… Распутин – это значит власть немки и германофилки, это – развал армии, это – близкая анархия… Это – козырь в руки красной сволочи. Теперь или никогда – за монархию, за православие. Боже мой, ваше высочество, ведь я же сам слышал, – солдаты смеются: «Царь с Егорием, а царица с Григорием». Это острит простой солдатишка.

Феликс. Надеюсь, вы дали ему по морде.

Пуришкевич. Нет, ваше сиятельство, я не дал по морде этому остряку, – я отошел, сгорел от стыда, потому что это – правда. В армии последний нижний чин знает теперь, что судьбою России и войны распоряжается пьяный мужик, конокрад, хлыст.

Феликс. Да, да. Я уважаю власть с хлыстом, но не уважаю власти, когда она под хлыстом.

Дмитрий Павлович. Браво.

Поручик С. Ваше высочество, не хлыстом, – шомполом должна поработать настоящая власть.

Феликс. А что, это больнее, – шомполом?

Дмитрий Павлович. Разумеется, мягкостью теперь ничего не поделаешь.

Пуришкевич. Ваше высочество, заклинаю вас на коленях, решим вопрос… Ваш голос, ваше решение. Убить Распутина, или – разойдемся, и все полетит к черту. Клянусь вам, ваше высочество, если когда-либо мне придется писать, я тысячу раз подчеркну, что ваши руки не были обагрены кровью, что вы были в стороне от этого грязного дела, вы чисты перед богом и перед нашим народом…

Дмитрий Павлович. Так как же, господа?

Пауза.

Надо решать.

Пуришкевич. Да, да, да…

Феликс. Дмитрий, я тебя уверяю, это совершенно безопасно,