Богиня победы - Нина Васильевна Пушкова

по указанному адресу, Шон взял с собой любимое оружие. Больше он ничего брать не стал — какой смысл? Русская девчонка выложит бриллианты как миленькая. Нож даже не потребуется доставать из специальных кожаных ножен, которые Шон носил под пиджаком.

Он долго наблюдал за входом в скромный домик, который был увит плющом. Он уже второй раз сюда приходил, но девчонку пока не видел.

Глава 43

Сергей Францев вот уже несколько дней находился в Санкт-Петербурге. В Ленинграде — этот город в его сознании так и остался Ленинградом — он не был очень, очень давно. Прошло не просто два с лишним десятилетия — это было в другой, счастливой жизни. Он бродил по сумрачным улицам, узнавая и не узнавая их. В вестибюле метро теснились «однорукие бандиты» — игровые автоматы. Черные окна ДК пищевиков скалились осколками выбитых стекол. Тусклые фонари горели через один, почти не освещая пустынных улиц. Над подвальчиком — бывшей пышечной, где они с Анюткой, стоя за высоким мраморным столиком, с наслаждением впивались зубами в хрустящее тесто и сахарная пудра с немудреного лакомства сыпалась на рукава, — красовался кролик, символ плейбоя, и подмигивала красными буквами вывеска Sex-shop.

От Пяти углов он вышел к Фонтанке. На мосту остановился и, войдя в правую башенку, оперся на парапет. Черная жирная вода плескалась под ним, качая мусор. Францев, зажмурившись, застонал — так явственно всплыла в памяти картинка: Анюта сидит перед ним на этом самом парапете, а за ее спиной искрится, блещет на солнце ленивая гладь Фонтанки. Он держит ее за руки, а она хохочет, щуря зеленые, полные смеха глазищи. Анютины глазки… «Ты что, не знаешь? Анютины глазки не такие!» — «Такие, такие! Я теперь знаю, какие они — Анютины глазки…» Он тянет ее на себя, и она съезжает с высокого парапета прямо в его объятия. Глаза ее, потемневшие, ставшие вдруг серьезными, так близко, что он видит в них себя. Они соприкасаются лбами и смотрят, смотрят друг другу в зрачки — до самого донышка — и тянут навстречу, ловят горячие, пересохшие от волнения губы. Это — как пить, жадно, нетерпеливо. И они пьянеют от счастья, качаясь, словно на носу корабля, над искристыми волнами городской реки…

Тем вечером Францев долго не мог заснуть — все время вставал, слоняясь по гостиничному номеру, глотал ледяную воду из-под крана. Вспоминались полные тягучей боли стихи Бродского:

Я дважды пробуждался этой ночью.

И брел к окну, и фонари в окне,

Обрывок фразы, сказанной во сне,

Сводя на нет, подобно многоточью,

Не приносили утешенья мне…

Забылся он под утро, когда за окном начал сереть подслеповатый рассвет.

Он снова бежал по дымным разрушенным улицам, и рот его забивал горелый песок. Опять грохотало и взрывалось небо, взметались вверх огненные фонтаны. И снова сквозь оглушительный шум он явственно слышал ее встревоженный голос: «Сережа, где наша девочка?» И впервые за все эти годы бесконечного, жуткого, опустошающего марафона он смог ей ответить: «Она с нами. Я нашел ее…»

Третий день он следил за заказчиком. Тот почти все время проводил в собственном ресторане «Руставели». У входа постоянно дежурили рослые парни, а внутри ресторан ими буквально кишел. Ликвидировать его здесь было невозможно. Идти напролом равносильно самоубийству, а в его планы вовсе не входило отбывать в мир иной. Именно сейчас Францеву захотелось жить, как никогда, — впервые за долгие годы он воспрянул духом. У него есть дочь! Ему больше не нужно было сопоставлять факты и даты. Он был уверен, что это она. Это знание вошло в него так естественно и просто, как вера в Бога.

Он вел себя максимально осторожно. Однажды зашел в «Руставели», заказал себе лобио и бастурму, бутылку вина, причем сел так, чтобы в поле зрения находился весь зал и вход в отдельный кабинет в глубине зала. Это, видимо, был «штаб» Сосо. Там кипела жизнь: постоянно входили и выходили бритоголовые личности, иногда приезжали делового вида мужчины в темных костюмах с «дипломатами». И конечно, у массивных дубовых дверей постоянно торчали двое, а то и трое охранников. Спустя час он окончательно убедился в том, что в кабинет никак не проникнуть. Оставался еще призрачный шанс — использовать те несколько секунд, когда Сосо двигался от двери ресторана к массивному джипу с тонированными стеклами. Но в эти секунды его всегда плотным кольцом окружала охрана, и успешный выстрел произвести было крайне трудно.

Францев знал — достаточно одного выстрела. Но он должен быть смертельным. По сути, уязвимым Сосо становился только на пути от ресторана к его загородному особняку в Комарово. Но где выбрать позицию для засады? Джип в сопровождении машин охраны наверняка ехал на большой скорости, не сбавляя ее до самого дома. А там опять куча охранников — короче, не подступиться…

Сергей поймал себя на мысли, что его не тяготила взятая на себя роль киллера. Заказчик представлялся ему некой безжалостной машиной, перемалывающей, как мясорубка, человеческие судьбы и жизни. И сейчас эта машина была нацелена на уничтожение Ники, его единственной дочери. Он должен был остановить заказчика любой ценой.

Помог случай. Сосо был для одних бандитом, а для других — уважаемым бизнесменом. С ним общались и депутаты, и работники аппарата Смольного. Иногда он получал приглашения на официальные мероприятия, которые устраивало руководство города. В тот день Сосо как раз и должен был пойти на такой прием.

Об этом Францев узнал, когда во второй раз за два дня пришел пообедать в ресторан. Он рисковал, но несильно — в конце концов, ему могла понравиться местная кухня. Сергей надеялся что-то узнать или услышать, хотя бы обрывок информации, который стал бы для него руководством к действию.

И он услышал. Произошло это, когда он зашел в туалет и заперся в одной из кабинок. Не успел он выйти, как раздались голоса двух охранников, решивших побеседовать у писсуаров. Вероятно, они посчитали, что в туалете никого нет.

— Сегодня шеф на банкет вроде идет?

— Ну да, собирается…

— А где он будет?

— В Мариинском дворце, где ж еще! Правда, сказал, что нам гулять там не придется — ему засвечивать