Безрассудная Джилл. Несокрушимый Арчи. Любовь со взломом - Пэлем Грэнвилл Вудхауз

Нелли сейчас необыкновенно хороша — и впечатление это было вполне справедливо. Сегодня утром она впервые надела весенний костюм, который выбирала часами, бродя по дюжине магазинов, и вся светилась сознанием того, что выбор удачен. Счастье придало румянец ее щекам, а глазам — мягкий блеск.

— Как здорово, что вы здесь, мистер Рук!

Фредди ждал неизбежного вопроса, который прежде задала Джилл, однако, как ни удивительно, не дождался, отчего ощутил громадное облегчение. Долгих объяснений он терпеть не мог, к тому же сильно сомневался, порядочно ли по отношению к Джилл обсуждать ее личные дела с посторонними. Когда же он сделал вывод, что Нелли то ли нелюбопытна, то ли слишком деликатна, чтобы выспрашивать, на него нахлынула волна благодарности.

Причиной была как раз деликатность. Увидев Фредди на репетиции, девушка сложила, как бывает с простыми смертными, два и два и получила ответ четыре, то есть неверный. Подвели косвенные улики. Джилл, которую Нелли оставила в Лондоне богатой и благополучной, встретилась ей в Нью-Йорке без гроша в кармане, чему был виной биржевой катаклизм — тот же, от которого, как ей смутно помнилось из общей беседы, пострадал и Фредди Рук. Правда, тогда говорилось, что потерял он не так уж много, но присутствие в составе кордебалета свидетельствовало об ином масштабе катастрофы. Другой причины для его появления здесь Нелли придумать не могла, а потому с присущей ей деликатностью, не притупившейся от превратностей жизни, решила, как только увидела Фредди, про его беду не упоминать.

Так рассуждала Нелли, и сочувствие придало ее манере материнскую доброту, которая подействовала на Фредди, еще не отошедшего от урока мистера Миллера и взволнованного отповедью Джилл, как целительный бальзам. Разобраться в своих чувствах было трудно, однако в общем хаосе ясно выделялось одно: Фредди был рад видеть Нелли, как никакую другую девушку прежде, и она согревала ему душу, как не смог бы, наверное, никто. Они болтали о разных пустяках, и с каждой минутой он все более убеждался, что Нелли не такая, как все, и с ней хорошо бы встречаться почаще.

— Знаете что, — решился он, — а давайте, когда эта возня… ну, то есть репетиция закончится, где-нибудь перекусим?

— С удовольствием! Обычно я хожу в «Автомат».

— «Томат»? Не слыхал о таком.

— Это на Таймс-сквер… недорогое такое местечко.

— Я-то подумывал о «Космополисе»…

— Ой, да что вы, там дороже всего!

— Ну, не знаю, примерно как всюду…

Материнское сочувствие переполнило сердце девушки. Наклонившись, она ласково дотронулась до руки Фредди.

— Со мной можете не прикидываться! Мне все равно, богатый вы или бедный, и все такое. Конечно, очень жаль, что вы потеряли свои деньги, зато тем легче нам стать настоящими друзьями, правда?

— Я потерял деньги?

— Ну да, а зачем бы иначе вы нанялись в театр? Я не хотела об этом говорить, но, раз уж о «Космополисе» зашла речь, куда деваться. Вы же потеряли деньги так же, как Джилл? Я сразу догадалась, едва вас увидела. Да ладно, деньги — не главное в жизни!

От изумления Фредди потерял на миг дар речи, а потом воздержался от объяснений уже по доброй воле. Он принял ситуацию и наслаждался ею. Как многих других богатых и в то же время скромных молодых людей, его частенько терзало подозрение, что у девушек, благосклонных к нему, мотивы смешанные, а иногда и не очень. Но, черт возьми, вот перед ним та, которой он вроде бы нравится, хоть и дочиста, по ее мнению, разорен!

— Знаете, — чуть заикаясь, выговорил он — ему вдруг стало трудно владеть голосом, — вы чертовски милая!

— Мне очень приятно это слышать.

Наступило молчание — между ними, во всяком случае. Во внешнем мире, по ту сторону декораций, за которыми они стояли, стоял шум и гам. Там, похоже, разгорался бурный спор, и из невидимого зрительного зала доносился скрипучий голос Айзека Гобла. Однако молодые люди были слишком увлечены друг другом, чтобы вслушиваться.

— Как вы назвали то дешевое местечко? — спросил Фредди. — «Томат» вроде бы.

— «Автомат».

— Ага, вон как! Стало быть, туда и пойдем?

— Там отлично кормят. Опускаешь в автомат монеты и сам берешь еду.

— Мой любимый спорт в закрытых помещениях! — оживился Фредди. Он вдруг обернулся и прислушался. — Эй, что там у них творится? Режут-убивают, не иначе!

Ассистент режиссера громко объявлял, нервно чеканя каждое слово:

— Все джентльмены ансамбля — на сцену! Мистер Гобл хочет видеть на сцене всех джентльменов!

— Ну что ж, тогда до скорого! — бросил Фредди. — Пожалуй, мне стоит к ним заглянуть.

Он направился к сцене.

3

В атмосфере репетиций таится нечто губительное для лучших движений души участников музыкальной постановки. Разомлев с утра от нежной красоты весенней погоды, Айзек Гобл ехал в театр «Готэм» в превосходном настроении и твердо намеревался пребывать в нем весь день, однако через пять минут вернулся в обычное состояние.

К десяти минутам двенадцатого он с ожесточением жевал сигару и злобно пялился на сцену, лишенный остатков прежнего миролюбия. Когда в четверть двенадцатого явился Уолли Мейсон и опустился в соседнее кресло, Гобл встретил его ворчанием и даже не угостил сигарой, а у нью-йоркского театрального менеджера это верный признак расстроенных чувств.

Впрочем, его можно извинить. «Американская роза» могла бы поколебать душевное равновесие натур куда более терпимых, а то, что Отис Пилкингтон именовал «тонким абсурдизмом», раздражало Гобла донельзя. Он вырос на вульгарном юморе театральных постановок, где сюжет отодвигают в сторону после первого же эпизода и заполняют спектакль танцовщицами в экзотических нарядах и забавными репризами от мастеров водевиля.

Мюзикл был для него чем-то вроде сборного концерта с дрессированными тюленями, акробатами и чечеточниками, где что угодно на сцене, от дерева до абажура, может внезапно превратиться в хористку. Строгая композиция «Американской розы» выводила его из себя: закрученные сюжеты он терпеть не мог, а тут ничего, кроме сюжета, и не просматривалось.

Зачем же тогда столь приземленный Айзек Гобл связался с постановкой интеллектуальной пьесы? Дело в том, что идея возрождения комической оперы заразила его, как и других нью-йоркских коллег, и временами давала о себе знать. Порой за обедом в своем любимом уголке гриль-бара в «Космополисе» он, перегнувшись через стол, убеждал другого менеджера поверить ему на слово: время для комической оперы созрело или, во всяком случае, вот-вот созреет. Собеседник кивал, глубокомысленно потирая тройной подбородок, и соглашался: да, это самое время вот-вот созреет, и это так же верно, как то, что яблоки падают сверху вниз. Потом оба набивали животы деликатесами, закуривали длинные сигары и погружались в задумчивость.

У большинства