Кухонный бог и его жена - Тан Эми

На следующее утро Хулань рассказала, что же произошло. По словам Цзяго, они выехали за город, со стороны ворот Южной стены, перебрались через небольшой холм, спустились по длинной узкой дороге и свернули, как думалось Вэнь Фу, в открытое поле. Муж ехал очень быстро, гоняясь за кроликом, и воображая, что кролик — это японский самолет. Но кролик оказался шустрее и постоянно менял направление бега. Он взбежал на возвышенность, и машина последовала за ним. Вдруг дно автомобиля резко зацепилось за камни, и он застрял на них, словно одна черепаха на другой.

Муж попытался съехать с камня, Цзяго вышел и попробовал подтолкнуть машину. Тогда Вэнь Фу нажал педаль газа до упора, заставляя колеса крутиться в воздухе, а машину рычать. И вдруг — бах! Из-под капота повалил черный дым и показались языки пламени.

Оба выскочили из машины и стояли, глядя, как она горит на груде камней. Пламя поднялось выше, и им пришлось отойти подальше. И тогда, ища взглядом, чем потушить огонь, в его отсветах они увидели, где оказались. Все поле вокруг них покрывали такие же кучи камней, словно сотни черепах — дно давно пересохшего моря.

Еще до того, как Хулань это сказала, я поняла, что сделал Вэнь Фу. Он заехал на деревенское кладбище!

Хулань скрестила руки на груди.

— Разумеется, я отругала Цзяго. Как можно быть таким беззаботным! Следовало внимательнее руководить твоим мужем!

Я должна была заплакать, когда она рассказала мне, как Вэнь Фу разбил ту злосчастную машину.

Я должна была сходить с ума от злости из-за того, что он так глупо потерял мои четыреста юаней.

Но вместо этого я смеялась. Хулань подумала, что я и вправду сошла с ума, потому что я так хохотала, что у меня потекли слезы из глаз. У меня просто не было сил что-то ей объяснять.

Поэтому мне не пришлось описывать ей, что я чувствую. Как представляю себе выражение лица мужа, когда он понял, что попал на кладбище, и маленький «фиат», догорающий на камнях, — там, где плакальщики приносят дары усопшим. И как я рада, что погибший кантонский пилот вернул себе свою машину.

Тем же утром мы с Хулань отправились в город.

Я надела длинное зеленое пальто и повседневную обувь, потому что до центра города было три или четыре ли[12]. Что такое «ли»? Наверное, половина вашей американской мили. Добирались мы пешком, но это было так же привычно, как тебе, скажем, сесть в машину, чтобы проехать два квартала до продуктового магазина.

По дороге я зашла на почту, чтобы отправить еще одну телеграмму, на этот раз Пинат, которая уже была замужем за богатым мужчиной в Шанхае, как и предсказала гадалка. Я попросила Бетти написать все тоже: «Мы скоро таонань». Но на этот раз добавить: «Отправь четыреста юаней прямо Цзян Уэйли, лично». Бетти не стала спрашивать, что случилось с предыдущими четырьмя сотнями, но, думаю, она и так это знала.

После почты мы направились на рыночную площадь за продуктами. Было очень холодно, и я помню, как смотрела на серое, затянутое облаками небо со словами:

— Может, сегодня опять пойдет снег?

Хулань тоже посмотрела на небо.

— Мало облаков, — заметила она. — Во всяком случае, я слышала, что снег падает только один или два раза за зиму, и уж точно не два дня подряд.

На рынок мы пришли около десяти часов, а торговцы стояли возле своих товаров с самого восхода. Поэтому они были очень рады поторговаться, просто чтобы разогнать кровь. На краю торговой площади мальчишки сидели на корточках возле овощей, аккуратно сложенных прямо на земле. А в центре стояли ряды столов с корзинками с тофу и весами, горками сладкого картофеля и белой репы, коробами сушеных грибов, мисками с живой рыбой, пресноводными крабами с мягким панцирем, пшеничной, яичной и рисовой лапшой.

Мимо, выдыхая клубы пара, шел людской поток длиной с дракона. В этот утренний час люди были еще веселы, полны сил и размышляли, что бы сегодня приготовить на ужин.

Мы с Хулань пошли на сладкий запах жарящихся каштанов и оказались возле торговца, помешивавшего в корзинке темные плоды. Миновало три часа после завтрака, и мы решили себе не отказывать в лакомстве. К тому же горсть теплых каштанов с легкостью согрела бы руки.

— Вовремя вы, — сказал торговец. — Я всего полчаса назад, когда полопалась шкурка, добавил мед. — И он насыпал по шесть каштанов в два бумажных рожка.

Я только очистила один, собираясь отправить в рот его дымящуюся мякоть, как раздался истошный крик:

— Японские самолеты! Беда!

И вскоре издалека действительно донесся гул моторов, походивший на раскаты грома.

Все, торговцы и покупатели, бросились врассыпную. В суматохе корзина с каштанами опрокинулась на землю. Курицы кудахтали и бились в своих клетках. Хулань схватила меня за руку, и мы тоже побежали, словно надеясь перегнать самолеты. Рокот моторов становился все громче, пока самолеты не нависли у нас прямо над головами. Мы знали, что скоро посыплются пули и бомбы. Потом все вокруг нас одновременно упали, как от сильного ветра пшеница в поле. Я тоже стала падать. Хулань тянула меня вниз.

У меня был уже большой живот, и мне пришлось свернуться на боку.

— Нам конец! — закричала Хулань.

Я повернулась лицом к земле и прикрыла голову руками. Самолеты грохотали так громко, что я не слышала криков вокруг себя. Я чувствовала, как дрожат руки Хулань, лежащие на моих плечах. Или это я так сильно дрожала, что заставила дрожать и ее руки?

И тут звуки стали уходить. Сердце колотилось в груди — значит, я была все еще жива. Как и остальные, я принялась осторожно приподниматься. Я чувствовала себя настоящей счастливицей и была очень благодарна за свое везение. С разных сторон до меня доносились голоса:

— Благодарю тебя, Богиня милосердия!

— Спасибо!

А потом самолеты вернулись, и благодарность быстро превратилась в проклятия. Мы снова опустили головы, и я уже думала, что эти слова проклятия станут последним, что я услышу. Самолеты так и летали туда и обратно, и людские головы то поднимались, то опускались, словно мы кланялись этим страшным летающим машинам.

Я была так рассержена! И так напугана… Мне хотелось вскочить и побежать, но мое тело затекло и отказывалось повиноваться. Я отчаянно желала жить, но мысли мои были только о смерти. Может, из-за того, что люди вокруг меня плакали и тянули речитативом: «Амитаба! Амитаба!», призывая буддистского проводника в загробную жизнь.

Я подумала: а вдруг я уже умерла? Как определить? Кажется, я перестала дышать, вот только мысли по-прежнему лихорадочно бьются в голове, а руки ощущают холодную жесткую землю. И я все еще слышу звук летящих самолетов, который, похоже, уносится все дальше и дальше.

Речитатив оборвался, но никто не отваживался подняться. Все лежали тихо, не шевелясь. Прошло несколько долгих минут, и я услышала чей-то шепот. Я чувствовала, как люди вокруг меня постепенно выпрямляются. Кто-то стонал, где-то плакал ребенок. Я не хотела поднимать глаза, чтобы не видеть, что случилось. Хулань трясла меня за плечо:

— Ты не ранена? Вставай!

Но я не могла двинуться и не доверяла своим органам чувств.

— Вставай же! Да что с тобой?

Она помогла мне встать. Мы все медленно поднимались на ноги — снова как стебли пшеницы на большом поле. И все шептали вслух одно и то же:

— Крови нет.

А затем Хулань воскликнула:

— Крови нет! Только снег!

Во всяком случае, так ей сначала показалось. И, услышав ее слова, я тоже подумала, что это снег. Крупные хлопья покрывали улицу, лежали на спинах людей, скорчившихся на земле.

Но потом, подняв глаза, я увидела, как каждая снежинка, упавшая с неба, превращается в тонкий лист бумаги. Рикша, стоявший перед нами, подхватил один из этих листов и протянул его мне:

— Что тут сказано?

На листе был нарисован японский солдат, держащий на плечах маленькую китайскую девочку.

— Это от японского правительства, — ответила я. — Тут сказано, что если мы не будем сопротивляться, нам нечего бояться, нам не причинят вреда.