Осада (СИ) - Кирилл Берендеев

– Вот сука, – смачно ругнулся он, подходя к убитой женщине. – Не, сдохла, гадина. Я ей всю морду разворочал. Всё. Надо тащить к остальным. Скажи, старое кладбище, а столько мертвяков ходит, … их всех.

– Сержант, ты бы поменьше выражался. Кладбище все же, – произнес его товарищ.

– … кладбище! – ответил он громко. – Мы уже четверых потеряли, а ты, …, кладбище!

– За … я тебе морду наквашу, – дернувшись вперед, ответил второй. Третий омоновец, до сих пор остававшийся в стороне, с трудом разнял товарищей, напомнив о бдительности.

– Да тут бдеть, не перебдеть, – зло ответил сержант. – Из всех углов валятся, гады, чтоб им…

Сержант подхватил мертвую за ноги и потащил за собой. Черный след протянулся по аллее.

Запахло паленым мясом. Косой заставил себя подняться и выполз из склепа. У входа омоновцы разложили кострище, и, плеснув изрядно бензином, подожгли тела, устроив общую тризну. Косой молча смотрел на разгоравшийся пламень. И по прошествии долгого времени заметил, что все это время безмолвно плачет. Уже сам не понимая, о ком.

32.

Нефедов сидел в гостиной Марии Александровны и беспокойно поглядывал на молчащий телефон. Сама хозяйка дома находилась в кухне, когда она вошла, Нефедов заставил себя взглянуть на супругу президента. Свою однокашницу.

– Влад, что все-таки случилось? Я же чувствую, ты здесь неспроста.

Он кивнул, не решаясь назвать ни одной причины. Наконец, произнес:

– Денис беспокоится о тебе. Послал меня, проведать. Он хочет, чтобы ты вернулась в Москву.

– Вернулась? Влад, здесь же мой дом. И его дом. А там – только работа и… то, что сейчас происходит. Честно, не понимаю, что сейчас происходит. Может, ты объяснишь.

Он покачал головой.

– Рад бы, да сам бессилен.

– И это при том, что ты замдиректора самой страшной службы в России? – она улыбнулась тихо.

– Уже директор. С сегодняшнего утра.

– Что же молчал все это время? Мы бы хоть отметили. А из тебя слова лишнего клещами не вытянешь.

– Прости, Маш, я….

– Как там Денис? – неожиданно спросила она. – Мы почти неделю не виделись.

– Скверно, – не стал скрывать Нефедов. – Маш, ты бы поехала. Я могу увезти тебя с собой.

– Знаешь, я не решаюсь оставить родителей. Вот сразу как немного успокоится… – и замолчала на полуслове. Они обменялись взглядами, Мария Александровна потупила взор, засмущавшись.

Нефедов сызнова выглянул в окно. Маленький незаметный домик в три этажа, верхний переделан в пентхауз, имел выход на крышу, на крохотную терраску, с которой открывался прекрасный вид на здание Адмиралтейства; Большая Нева здесь делала изгиб, и золотой шпиль виделся прекрасно. Если бы не это и не охрана в парадном и на последнем этаже, трудно догадаться, что здесь проживают родители первой леди. И что сама первая леди гостит у них уже несколько дней. На улице она практически не появлялась, никаких мероприятий с ее участием не проводилось, город будто поглотил ее. И только блестевший как игрушка рядом с парусником «Седов» кортеж из трех машин на набережной лейтенанта Шмидта позволял коренным петербуржцам и гостям Северной Венеции догадаться, что прибывшие в одну из квартир этого здания – гости самого высокого ранга.

Одна из машин надежно перекрыла въезд на двадцать первую линию, другая остановилась у соседней линии. Если генералу не удастся уговорить Марию Александровну покинуть город, их сменят другие машины. Куда незаметней, но с тем же количеством стрелков. Стрелки разместились и на крышах соседних домов, всего шесть человек. Все прибыли на место еще до появления кортежа, все проверенные люди из спецназа ФСБ. За них Нефедов ручался, как за себя. Объяснив задание, он еще раз уточнил, насколько важно, чтобы Мария Александровна ни о чем не догадалась. И только после этого выбрался из микроавтобуса, где проходил инструктаж, вошел в парадную и позвонил в квартиру на третьем этаже.

Все время, пролетевшее с того момента, он старательно изображал старинного гостя, скрывая истинную цель своего пребывания. Вот только выложенный на стол мобильный телефон его выдавал – уж слишком большое внимание Нефедов уделял аппарату. Порой куда большее, чем самой хозяйке.

– Даже не знаю, когда теперь успокоится, Маш, – родители оставили из наедине, словно влюбленную парочку, а сами удалились в другой конец квартиры, собранной из когда-то огромной коммуналки. – Мне кажется, это надолго. По крайней мере, на несколько месяцев. Может, до самого нового года. Я не могу сказать точно, но переждать не получится. Двенадцатого у тебя встреча с…

– Помню, – она кивнула, недовольно вздохнув. – Влад, пойдем на кухню, кажется, плюшки уже готовы.

Это почти ритуал из времен тридцатипятилетней давности. Когда и он, и она ходили в один класс, жили в соседних домах, он на двадцатой линии этого же Васильевского острова, она на двадцать третьей. Совсем рядом с Горным институтом, куда он, будучи еще подростком, так хотел поступить. Все же оба его родителя были геологами, а это накладывало свой отпечаток. Он приглашал домой свою подружку, показывал огромную коллекцию камней от агатов до яхонта, собранную во время бесчисленных поездок «в поле» – от Кольского до Камчатки, от Армении до Таймыра. Долго рассказывал о каждом. Она держала тяжелые камни, теплые от человеческих прикосновений, разглядывала мутные жилы и вкрапления, а он тайком сжимал ее пальцы, дыхание смешивалось, волосы соприкасались…

Два года они проводили вместе почти все время. Когда летом родители уезжали в очередную экспедицию, все лето они находились на даче у бабушки, в Бологом.

Он присел диванчик у стены, снова посмотрел в окно. Чайник засвистел, закипая. И тут же стих. Мария Александровна  поставила вазочку с вареньем на стол, вытащила противень. Аппетитный запах распространился по всей квартире.

– Все не съешь, гость дорогой, – улыбнулась она. – Я ведь еще и родителям должна оставить.

Она проживала в те годы в такой же вот бесконечной коммуналке, всякий раз он терялся, когда выискивал нужный звонок и ужасно смущался, когда отрывали незнакомые лица. И кричали в бесконечный шум человеческого общежития: «Кажись, к Вяземским гости припожаловали. Опять звонком ошиблись. Не четыре, а пять раз надо звонить, юноша, сколько можно повторять». Сколько там было семей, он так и не запомнил, наверное, не меньше десяти. Вяземские жили в самом дальнем конце коридора, он пробирался мимо сваленных зимних вещей, выставленных детских велосипедов, запасов маринада и консервов – к двум белесым облезлым шкафчикам, к последней двери; туда, где обитала Мария и ее родители, соседнюю занимала бабушка, блокадница, персональный пенсионер республиканского значения, именно благодаря ей, через три года Вяземские получили новую квартиру у недавно открытой станции метро «Черная речка», на улице Савушкина.

Все их беседы в той коммуналке сопровождал бесконечный шум, изредка грохот, но куда чаще ругань и плач детей. Мария не обращала никакого внимания на все внешние звуки, она родилась и выросла здесь, а когда приходил он, забывала и о времени. Иногда ее звали к телефону – они снова шли вместе к аппарату, висевшему рядом с кухней, поговорив, она отмечала минуты в висевшем рядом гроссбухе, под пристальным взглядом кого-то из соседей, именно таким образом распределялась между жильцами абонентская плата за связь с внешним миром. «Это хорошо, что телефон есть, вот у Семенова тоже в такой коммуналке и вовсе приходится на улицу бегать». Она говорили с таким выражением на лице, словно говорила не об обшарпанном эбонитовом аппарате одним на всех, а неком сокровище, доступным лишь избранным семьям ее коммунальной квартиры. Он никогда не мог забыть и другого выражения на ее лице: удивления, едва не ужаса, когда они впервые прибыли в Бологое, и сидели за столом с бабушкой, пили чай, – его родители тогда уехали в Саяны, – слушали пение птиц. Во время чаепития Мария несколько раз зажимала уши и вертела головой. «Никак не могу привыкнуть к тишине, – наконец, сказала она. – Как будто что-то давит».

– Ты как всегда прекрасный кулинар, – сказал Нефедов почему-то вполголоса, попробовав плюшку. Такие угощения всякий раз сопровождали его визит в коммуналку. Словно в качестве компенсации. Это потом, когда Мария переехала на улицу Савушкина, они стали предназначаться другому. Почему он не мог уговорить ее не менять школы? Ведь не так далеко. Почему не настоял? Да и потом, разве могли их отношения скукожиться до редких мимолетных встреч просто потому, что ему стало добираться до нее не пять минут, а двадцать. И что он больше не видел ее на уроках.

Ведь не может же быть, что раз увидев на прогулке с другим, просто не сделал ни единой попытки избавиться от соперника. Только потому, что посмотрел ей в глаза и, поздоровавшись и познакомившись с ухажером, поспешил прочь, по делам, которых не было. Это потом в ЛГУ, когда они снова оказались вместе… почти вместе….