Осада (СИ) - Кирилл Берендеев

Бахва неприятно дернулся после упоминания о Сухуми. Оглянулся на Манану. Иван внимательно смотрел на обоих.

– Михо покинул Сухуми после первой войны с Абхазией. Вернее, его изгнали, как и всех грузин в те годы. Как он там жил, с кем, остались ли родственники, он не рассказывал. Он вообще был молчуном. И… человеком особым. Про него трудно сказать много. Он сам старался никому о себе не рассказывать, хотя и так понятно, какой камень лежал у него на груди.

– Как и у Нодара. Ему ведь тоже около сорока, и он хорошо помнил совсем другой мир, каким я, Манана, и тем более, Важа, не застали. И эти воспоминания, всегда мешали ему. Особенно на первых порах. Ведь так трудно осознать, что это уже не одна страна, не один народ, а совсем разные государства, давно ставшие не только независимыми, но друг друга ненавидящие. Настолько, что решились воевать. И заставили пойти на войну всех нас. Даже его, давно уже москвича, – вмешался Бахва, неожиданно почувствовавший странную легкость этого разговора. Вот сейчас он может говорить с пленным русским обо всем и обо всех. Просто потому, что скорее всего, его расстреляют в Кутаиси. Как расстреливают большинство «языков», дабы скрыть сами следы их пребывания на территории Грузии. Так что сейчас он как бы говорил со своей тенью, только во плоти. И оттого язык его развязался, прежняя скованность исчезла, он принялся рассказывать Ивану о себе, о Нодаре и Михо. Вспомнил, как в отряд пришел Важа, но сам молодой человек неожиданно резко ответил:

– О себе предпочитаю рассказывать сам. Я предпочту прогуляться, чем выслушивать ваши душеспасительные беседы, – он намеренно говорил на языке оккупантов, а после, развернувшись, стремительно вышел из землянки.

Некоторое время оставшиеся молчали. Наконец, установившуюся мертвенную тишину, неприятную всем троим, прервал Иван:

– Молодой еще. Напичкан пропагандой по самое не могу. Сразу видно.

– Ты прав, – заметил Бахва. – Он у нас один такой. Остальные имели свои мотивы придти. Наверное, самый весомый – Нодар. Я говорю «наверное», поскольку не знаю, что случилось с семьей Михо и была ли она у него хоть когда. И что с его родственниками. Вроде бы он рассказывал о брате, но что-то конкретное вытянуть из него мне не удалось.

– Интересно, – неожиданно заметил Иван, – как звали его брата?

– Гурам Джанашия, – Иван поднял брови удивленно. – Ты о нем слышал?

– Не знаю, много ли Джанаший в Сухуми, но… вроде один был.

– Ну и?

– В Сухуми я встречался с одним человеком, из ФСБ, который занимался пленными. Он работал под началом майора Джанашия, года два назад, пока тот был не погиб в теракте. Я не утверждаю… – Иван резко замолчал.

Манана с силой стукнула кулаком по спинке кровати. Брат поднялся порывисто и прошелся до двери. Хотел выйти на свежий воздух, но в последний момент передумал. Повернулся разом к пленному, подошел, и стремительно склонившись, вцепился в ворот рубашки, пытаясь его поднять.

– Ты ведь врешь, гад, ты ведь врешь, скажи, что ты врешь!

Наконец, отпустил пленника, и рухнул на соседнюю кровать.

– Я не уверен, что это именно тот Джанашия. Ведь я не знаю его имени, – осторожно сказал Куренной.

– Михо говорил, что род Джанашия в Сухуми один, – медленно выдавила из себя Манана. На пленного она не могла смотреть. Порывисто вздохнула.

– Это как гражданская война, – выдавил Бахва. Иван покачал головой.

– Просто предательство.

– Тебе просто говорить. Ведь ты…

– Я тоже меченый войной. Мой племянник погиб в Чечне, исполняя «воинский долг». Мой троюродный брат сгинул в Волгодонске, вместе с женой и годовалым сыном, если помните, там взорвалась машина с гексагеном. Моя девушка… ее убили какие-то подонки, заминировав пляж Пицунды. Ваши подонки, их потом поймали. Но ведь убивали невинных. Даже не призывников, просто туристов. Вы же постоянно взрываете пляжи от Новороссийска до Гали. Что же вы пытаетесь доказать – что подлостью сильнее?

– А ты сам не такой? – яростно произнес Бахва, подскакивая к нему. – Ты сам чист и невинен, на тебе нет ни капли крови.

– Я солдат, а значит, на мне есть кровь. Но только военных. Я пехотинец, а это значит, я вижу того, кого собираюсь убить.

– И на мне есть кровь, и я тоже убиваю. И тоже в ближнем бою, если случается. Но я никогда…

– Все мы никогда, – медленно произнесла Манана. – Все мы никогда не признаемся в том, что творим. Вам проще… вы яростью можете доказать. А я не могу. Да я убивала невинных. Я снайпер, а этого ни на одной войне не прощают. Дважды я убивала женщин, почти девочек, потому что они увидели то, что им видеть не полагалось. А значит, подписались на смерть. Не сами, я их подписала. Я спасала других, забирая эти жизни. Я никогда этого не забуду, но никогда не раскаюсь в содеянном. Запомни, не раскаюсь, – и помолчав, благо никто ее не прерывал, добавила: – Поэтому снайперов еще так ненавидят. Их трудно достать, и каждый может стать их мишенью. И быть может только потому, что увидел или услышал сверх того, что должен был. Не самого снайпера, нет, но кого-то из его группы. Или ты думаешь, я просто развлекалась, стреляя им в грудь?

Иван молчал. Молчал и Бахва. Манана снова отвернулась от мужчин и уткнулась в подушку. Наконец, она смогла излить накопившиеся переживания последних лет. И теперь, когда душа вроде бы очистилась от скопившейся в ней скверны, Манана неожиданно поняла, насколько та опустела.

Иван вздохнул и снова лег на кровати.

– Все мы, здесь собравшиеся, и не добравшиеся до этих мест, калечены войной. Наверное, потому и оказались тут. Подписались на войну. Вроде бы все ее ненавидим, и все же каждый из нас старательно выполняет свой долг. Вот ведь парадокс. Хотя ничего удивительного в этом нет. Мертвые призвали нас сюда, – оба и Бахва, и Манана одновременно вздрогнули. – Ради мертвых мы обязались убивать живых. Все мы. Кроме Мананы. Ты пришла сюда, чтобы не дать умереть живому.

До его уха донеслось всхлипывание. Уткнувшись в подушку, Манана, наконец, смогла заплакать. Иван поднялся, Бахва резко усадил его на кровать.

– Сядь, капитан. Сядь и помолчи.

В дверь предупреждающе стукнули, затем она распахнулась – в землянку вошел Важа. Оглядев присутствующих, он молча подошел и сел напротив Мананы. Она так и не отняла головы от подушки.

– Собирается буря, – тихо произнес Важа.

34.

От мыслей о Милене никак не получалось избавиться. Едва я покинул ее, как беспричинное беспокойство, овладевшее ей, передалось и мне. Только если она переживала обо мне, я нервничал, впрочем, имея куда больше на то причин, о Милене. Посему изрядно задержался с разбором завалов входящих, насыпанных на стол Сергеем Балясиным. В них не хватало многого по проведенной операции, данные никак не поступали. Добрались только в одиннадцать, когда президент вернулся на работу. Получив их, Денис Андреевич незамедлительно вызвал меня к себе.

Президент был доволен. Впервые за последние дни я увидел Дениса Андреевича в приподнятом настроении, он улыбнулся моему приходу, так что на душе потеплело. Нравится мне его улыбка, что тут поделаешь.

– Артем, операция, при всех недостатках и недоработках, прошла, как мне кажется, успешно. Уничтожено свыше ста семидесяти тысяч мертвецов… Мда, выраженьице получилось. Поскольку вероятность появления новых ходячих покойников не исключается вплоть до завтрашнего утра, у кладбищ, особенно крупных городских, поставлен усиленный караул. Хотя, в последний раз поднимутся единицы, но и они нам ни к чему. Войска отведены в ближайшие села  для зачистки от мертвецов и оказания помощи населению.

– Какой помощи? – не понял я. Денис Андреевич смутился.

– Да. В самом деле, какой. Пахомов что-то начудил. Но все равно, можно поздравить старого генерала с первой серьезной победой на новом месте…. – рука, занесенная над телефоном, опустилась. – Что еще не так?

– Число. Наши потери почти две тысячи человек. Вообще, как такое возможно. Полная защита, плюс куча вооружения, плюс разработанная тактика и внезапность выступления. А я читаю, что часть погибших – от пулевых ранений. Да еще и тысяча сто двадцать раненых. Значит, стреляли друг по другу. Это раз. И, кроме того, я полагаю, что количество уничтоженных мертвецов, даже если оно не преувеличено…

– Артем, вы уж не заговаривайтесь. Андриан Николаевич  мне врать не станет.

– …то все равно слишком ничтожно. Простите, Денис Андреевич, я только сейчас это сообразил. За четверо суток из земли должны восстать, по самым грубым прикидкам, около пяти-шести миллионов человек. Сами посудите, во-первых, у нас очень низкая продолжительность жизни и высокая смертность. В числе главных причин, слабое здоровье, беспробудное пьянство, особенно в поселках и деревнях, ДТП, отравления некачественными продуктами. Во-вторых, мы лидируем среди количества самоубийц, и это уже молодежь. Ну и просто статистика… за пять лет население России только сократилось на три с половиной миллиона человек, без учета скрытой миграции. Прибавьте к этому числу нелегальных мигрантов, их у нас около десяти миллионов, а может и больше, никто не знает, фактически, рабов, только совсем без прав, которых хоронят неизвестно как и где… пожалуй, шесть миллионов, будет еще мало.