Осада (СИ) - Кирилл Берендеев

Тихоновецкий поднялся, тяжело дыша, на этаж, остановился перед распахнутой настежь дверью.

– Стас? – осторожно спросил он.

– Не входи, – донесся ответ. – Прошу, не входи. Все кончено.

– Что кончено?

– За мной пришли.

– Кто? – он ворвался в прихожую, взгляд немедленно остановился на лежащем в коридорчике, теле матери Стаса. Тихоновецкий вздрогнул, тоже разом все поняв. Заглянул в комнату.

– Она, – Стас обернулся, улыбаясь. По шее текла кровь, медленно застывая, впитываясь в распахнутый ворот грязной рубашки. На лице застыло странное выражение покоя. Казалось, он не мертвый еще, только укушенный, уже умер. Обрел, наконец, вечный покой, и с лицом навечно успокоившегося, смотрел сейчас на журналиста.

Тихоновецкий взвизгнул что-то непонятное самому, хлопнул ладонью по макушке, провел рукой по волосам. Дыхание вырывалось из груди с трудом, он хватал воздух ртом, с силой проталкивая его в легкие. Он заковырялся и вынул из-за ремня Макаров. Стас только покачал головой. И повернулся так, чтобы телом своим защитить Надежду. Единственное, что у него осталось.

Тихоновецкий отступил из комнаты. Шаг за шагом добравшись до двери, он оступился, задев за порожек, выскочил наружу и бегом помчался вниз. Бросился в машину, снова недовольно пискнувшей так и не включенной сигнализацией, и, дернув рычаг коробки скоростей, с места в карьер выбросил «Хонду» подальше от мертвого дома.

Стас услышал визг покрышек сорвавшейся с места «Хонды» и улыбнулся. Слабость наваливалась неотвратимо.

– Не бойся, – прошептал он. – Теперь мы останемся вместе.

И его Надежда булькнула что-то неясное в ответ, что-то, понятное лишь им двоим, и поддержала, когда он, умерев, начал падать на пол. И подняла, когда он снова ожил – став таким же мертвым, как и она.

31.

Косой проснулся от странного шороха. За прошествующие несколько суток, он успел отвыкнуть, от человеческих шагов, и разговоров вполголоса. Он выполз из склепа, осторожно приотворив скрипучую ржавую решетку и стал вглядываться в ночную темень. Небо было по-прежнему ясным и чистым, вбирая в себя зной разогревшейся за день земли. Яркий месяц, набравший рост до полукруга, медленно сходил за горизонт, освещая кладбище тепло и мягко, как солнце сквозь пелену облаков. Ветви деревьев еле колыхались, легкий, едва заметный ветерок, гулял по аллеям, далеко разнося шумы и шорохи, заставившего Косого проснуться и насторожиться. Невдалеке он снова услышал негромкую команду. И топот ног. Быстрый стремительный, принадлежащий обычным людям. А отнюдь не тем, с кем в последнее время довелось ему сосуществовать бок о бок.

Что они забыли на кладбище, закрытом еще три дня назад? Пришли намеренно, нет не может быть, чтоб устраивали на него облаву, он слишком осторожно себя вел, с той поры, как закрыли кладбище, вообще не покидал его пределов.

Косой встряхнулся, снова вгляделся в мелькнувшие на дальней аллее тени. Не разглядеть, бельмо мешает. Только команда, довольно резко прозвучавшая: «рассеяться!», заставила его вздрогнуть. Значит, милиция. Но все же, чтобы именно за ним устроена облава? – бред какой-то. А, если не за ним, то для чего же?

Ответ ему был дан незамедлительно. Невдалеке прошуршали знакомые шаги, никуда уже не спешащие.  Один из его знакомых, если позволено так выразиться. Их тут несколько, его знакомых. Товарищей по затвору, никуда не выходящих, словно сторожащих кладбище изнутри – от посягательств подобного рода пришельцев. Его они не трогали. Бродили мимо, всегда останавливаясь перед ним, что-то булькая бессвязно. Иногда пытались коснуться волос, рук, ног. Косой боялся этих прикосновений, старался не даваться. Но иногда приходилось и он вынужден был, замерев внутренне, сжавшись, казалось, до размеров трепещущего кролика, проглатывая подступающее отвращение, терпеть эти прикосновения – мягкие, неловкие, но всегда осторожные и, по счастью, безболезненные.

Словно мертвецы играли с ним. Или пытались вспомнить какого это – все еще быть живым. Любопытствовали. Присматривались.

Вчера, как раз перед тем, как он вроде бы увидел Чуму, с ним приключилась странная история. Он брел по аллее, вообще, он редко совершал прогулки – этим занимались живые покойники, караулившие кладбище. Косой предпочитал уединение склепов. Точно поменялся местами с мертвыми – теперь он находился взаперти, а они бродили мимо него, изредка останавливаясь перед решеткой. Затем уходили снова и снова останавливались. Возможно, они пытались привыкнуть к нему.

Вчера под вечер, он брел по кладбищу и внезапно натолкнулся на перекрестке на очередного живого приятеля. Следом за ним, метрах в двадцати, маячил еще один – именно он одеянием своим, намотанным на тело всевозможным тряпьем имел сходство с Чумой. Разглядеть поближе Косой не мог, на всякий случай окликнул бывшего своего товарища, хотя и ответа ожидать не стал – знал уже, что мертвые не отвечают. Вроде как поздоровался. И прошел дальше, вдоль аллейки. Краем глаза заметив, что мертвец устремился за ним – чего раньше никогда не делал. Обычно днем, при свете солнца, они ходили по строго определенному маршруту, вот тот, с кем он встретился, предпочитал совсем старую часть кладбища, заросшую надежными раскидистыми елями, чей лапник скрывал почти полностью солнечный свет – Косой давно обратил внимание, что свет для мертвых не слишком приятен. Сейчас он изменил своему обычному маршруту, неожиданно отправившись на солнцепек.

Он оглядывался до тех пор, пока не наткнулся на еще одного мертвого. Пытался обойти, мертвец не дал, он повернул назад, продрался через кусты и заброшенную могилу, вышел на новую аллейку, споткнулся о корень сосны, поднялся. И побежал. Мертвые неторопливо следовали за ним. Кажется, именно они хорошо понимали, что делают, – в отличие от самого Косого, который бестолково петлял по кладбищу, до тех пор пока не уперся в глухую стену. И не обнаружил за спиной десяток неспешно бредущих живых трупов.

Вот тогда он действительно испугался. Как в тот раз, когда, устроившись поудобнее в склепе, он обнаружил внезапно, что его хозяин решил восстать из мертвых и присоединиться к остальным. И заметив пришельца в своем вечном убежище, решил полюбопытствовать – тогда впервые – что это за существо такое – живой человек. Косой отделался изгаженными штанами. А после еще долго приходил в себя. И лишь следующая встреча с хозяином склепа, а затем и с его хозяйкой, очнувшейся на другой день, немного успокоила его. Он понял, что смерть к нему пока не придет.

Усомнился в том вчерашним вечером. Тогда, прижавшись к стене, он не знал, что делать – не то пытаться прорвать шаткий строй, не то перелезть через бетонную ограду. Выбрал последнее – но смог лишь дотянуться, подпрыгнув, до края забора. На большее не хватило сил. Он свалился вниз, тут как раз подоспели мертвецы. Окружили, обступили. Он не стал подниматься, сжался, ожидая, чем закончится дело.

Несколько мертвецов нагнулись над ним, чуть теплые, нагретые зноем, руки ощупывали его. Осторожно касались одежды. Затем лица. Он зажмурился, плотно-плотно закрыл веки – как, должно быть, делал  в детстве, норовя сбежать от своих страхов. Чьи-то длинные волосы коснулись его носа, губ, он почувствовал резкий запах тления и закричал. Попытался подняться. Но его удержали.

Мертвая женщина, та самая, супруга хозяина склепа, склонилась над ним, водя костлявыми пальцами, с полопавшейся кожей, по щеке. Длинные волосы расплелись, распутались, и теперь склонившись, она касалась ими его лица. Косой открыл глаза и смотрел за ее движениями. Затем перевел взгляд на женщину. Пустые глазницы ничего не сказали ему, самый вид их был неприятен, он поспешил отвести взор. И лежал, не зная, что она ему уготовила. Что-то необъяснимо мерзкое грезилось ему.

Она медленно легла с ним рядом. Косой отстранился резко, но тут же спина уперлась в ноги стоявших вокруг мертвецов. Женщина приблизилась. Руки обвили его шею. Он снова закрыл глаза – тлетворный запах вызывал безумный животный страх. Тот самый страх живого перед мертвыми, от которого не было ни спасения, ни убежища.

Мертвецы, все сплошь мужчины, стояли вокруг плотным кольцом и безмолвно наблюдали. Впрочем, они никогда не произносили ни единого слова, но при этом прекрасно понимали друг друга. Вот теперь они ждали окончания действа, не глядя друг на друга, но лишь на него и обнявшую его женщину.

Мертвая крепко прижалась к нему. Вбирая его тепло, его дыхание, биение его сердца. Пожирая его лицо пустыми глазницами. Так, как обнимает в порыве страсти только любовница – пускай она и мертва вот уже лет десять.