Свидетели Цусимы - Джон Вествуд

— Это как же так? — спросил я, удивленно глядя на Васильева.

— Очень просто. Два часа тому назад я разговаривал с трюмным инженерам Румсом, и мы пришли к неутешительному выводу. Сообразите сами. Кочегары сжигали только тот уголь, что находился у них под руками внизу. От артиллеристов мы узнали, что из погребов израсходовано около 400 тонн снарядов и зарядов. По батарейной палубе гуляет более 200 тонн воды. Вы представляете себе, насколько переместился центр тяжести корабля? Броненосец может выдержать крен не более 8 градусов. Один лишний градус — и броненосец перевернется вверх килем.

От сообщения инженера на меня повеяло таким ужасом, как будто к моему затылку приставили дуло заряженного револьвера. Я случайно оглянулся назад. В этот момент далеко от нас, позади левого траверза, море взметнуло багровое пламя, и мы услышали отдаленный рокочущий грохот.

— Что это значит? — спросил я у Зефирова.

— Вероятно, какое-нибудь судно взорвали миной, — ответил он озябшим голосом.

В воображении возникла страшная картина тонущего судна с барахтающимися людьми, пожираемыми волнами. Чье это судно: японское или наше? Но эти далекие и невидимые жертвы заполняли лишь часть моего воображения. Главное же мое внимание было приковано к моему кораблю: не прозевали бы и у нас приближения противника. По краям мостика расположились сигнальщики, оглядывая ночной горизонт; около двух уцелевших пушек находились комендоры.

На крыше 12-дюймовой башни возвышалась крупная фигура лейтенанта Павлинова, который забрался туда, чтобы лучше следить за японскими миноносцами. Эта башня, а также передняя 6-дюймовая орудийная башня правого борта следовали его приказаниям и поворачивали свои стволы туда, где показывались подозрительные силуэты.

Я заглянул в боевую рубку. Там было четверо офицеров, из них один лишь лейтенант Модзалевский оставался невредим. Лейтенант Шамшев, сгорбившись, сидел на палубе и стонал. Старший офицер Сидоров бессильно прислонил свою забинтованную голову к вертикальной броне башни. Модзалевский и мичман Саккелари смотрели сквозь прорезь, наблюдая за «Николаем», на корме которого, как путеводная звезда, светился единственный навигационный огонь. У руля стоял боцманмат Копылов, крепкого сложения темноволосый сибиряк с маленькими жесткими усиками. Это был наш лучший рулевой, знавший все тонкости своего дела, умевший обуздать все капризы броненосца на самых замысловатых маневрах. Голова его была низко опущена, как будто он хотел спрятать от других задетое осколками лицо. Правая его рука была обмотана ветошью: ему оторвало два пальца. С самого утра, когда появились японские разведчики, он был на этом посту, и, хотя потерял много крови, он стоял у компаса неотрывно, словно притянутый к нему магнитом. Кроме перечисленных в рубке находились еще двое — сигнальщик Шемякин и кондуктор Казинец.

— Адмирал уходит влево! — закричал мичман Саккелари.

Старший офицер мгновенно выпрямился: — Не отставай! — и, обращаясь к Копылову:

— Осторожнее клади руля!

— Есть, осторожнее руля! — мрачно ответил Копылов.

«Орел» начал поворачивать влево и одновременно, в силу центробежной реакции, стал крениться на правый борт. В боевой рубке послышался зловещий гул воды с батарейной и верхней палуб: там хлынула вода в противоположную повороту сторону. Все креномеры были разбиты в предыдущем артиллерийском бою, но и без них чувствовалось, что корабль достиг предела остойчивости.

Врубке знали о восьми критических градусах, но все молчали, думая, как и я, что сейчас — конец. Но вот, мало-помалу, дрожа всеми частями своего корпуса, броненосец стал выпрямляться.

— Молодчина, «Орел»! — с облегчением вздохнул старший офицер.

Минут через пятнадцать, когда начали ложиться на прежний курс NO 23 , опять повторилось то же самое. Контр-адмирал проделывал такие повороты, очевидно, для того, чтобы затруднить действия неприятельских миноносцев. При этом всякий раз мы теряли флагманский корабль. «Николай I» поворачивался почти на пятке, а мы, чтобы не допустить большого крена судна, вынуждены были описывать циркуляцию с большим радиусом. Мы рисковали совсем разойтись с флагманским кораблем. Но в этих случаях всегда выручал старший сигнальщик Зефиров. Для его больших серых глаз как будто совсем не существовало тьмы — он все видел. Благодаря его указаниям мы снова находили флагманское судно.

— Меня сильно знобит, — пожаловался старший офицер Сидоров.

— Вам надо спуститься в операционный пункт, — посоветовал мичман Саккелари.

Сидоров что-то хотел сказать, но его перебил чей-то нервный выкрик с мостика:

— Миноносец! Миноносец!

Впереди справа сверкнул огонек. Моментально забухали орудия.

—Мина! Мина! — завопил чей-то голос.

Я выскочил на правое крыло мостика и застыл на месте. Выло видно, как выпушенная неприятелем торпеда, оставляя на поверхности моря фосфорический блеск, неслась наперерез нашему курсу. Гибель казалась неизбежной. Все были бессильны что-либо предпринять. В висках отдавались удары сердца, словно отсчитывая секунды, жуткого ожидания. Сознание заполнилось одним лишь вопросом: пройдет ли торпеда мимо борта или внезапно корабль будет потрясен до последней переборки и быстро начнет погружаться в могилу моря?

По-видимому, наш час еще не пробил — торпеда прочертила свой сияющий путь перед самым носом броненосца. Люди вернулись к жизни.

Старший офицер крепко выругался, а потом, словно спохватившись, воскликнул:

— Господи, прости мою душу окаянную!

Сигнальщик Зефиров промолвил:

— Вот подлая, чуть не задела. —И, сорвав с головы фуражку, начал колотить ее о свои колени, словно стряхивая с нес пыль. Слова и фразы других офицеров и матросов звучали странно и нелепо, как будто произносились во сне.

Бешеные атаки минных судов прекратились только после полуночи. В продолжение почти шести часов люди должны были испытывать предельное для человеческой психики напряжение. Наконец, измученные моряки могли вздохнуть спокойнее — японцы, по-видимому, потеряли нас окончательно.

Мы решили провести остаток ночи на кормовом мостике. Здесь находились несколько человек из команды, и каждый имел в запасе либо койку, либо спасательный круг.

Над горизонтом всплывал узкий отрезок луны. Кругом стало светлее. Словно возлюбленную, я держал в объятиях свернутую коконом койку и прижимал ее к себе. Набитая пробкой, она в случае катастрофы может заменить мне спасательный круг.

Ночь медленно тянулась к рассвету. Но в памяти осталась еще одна картина, которая не забудется до конца моих дней. Я находился тогда на переднем мостике. Немного впереди правого траверза, в одном кабельтове от нас, наметился небольшой силуэт какого-то судна. С одного из кораблей, шедших за нами, его озарили лучом прожектора. Это оказался японский миноносец. Будучи подбитым, он выпускал пар и стоял на одном месте, беспомощный и обреченный. На его открытом мостике виднелся командир. Желая, очевидно, показать перед русскими свое презрение к смерти, он стоял на одном колене, а на другое оперся локтем и, покуривая, смотрел на проходившие наши суда.

Сзади грянул выстрел из крупного орудия какого-то корабля — фугасный снаряд ослепительно вспыхнул в самом центре миноносца. Открыли по нему огонь и с нашего «Орла», но это было уже лишним. Там, где находился миноносец, клубилось лишь облако пара и дыма. Огненный зрачок прожектора закрылся. Все погрузилось в непроницаемую тьму. Но еще долго я не мог избавиться от потрясающего впечатления мгновенной гибели судна. И хотя мысль подсказывала, что уничтожен противник, но сердце сжималось от зрелища смерти, поглотившей в одну секунду несколько десятков жизней».

Новиков-Прибой имел все основания критиковать адмирала Энквиста, уведшего свой крейсерский отряд прочь от броненосцев, которые он обязан был охранять. В начале вечера, когда русские повернули на север, одновременно повернул свои корабли и Энквист, при этом его крейсера, шедшие ранее в тылу, оказались теперь впереди Небогатова. Мало того, не удовольствовавшись тем, что тыл Небогатова остался оголенным, флагман Энквиста «Олег» бросился еще на юг, чтобы уйти от торпедных атак. Только «Аврора» и «Жемчуг» могли поспевать за ним.

Эсминцы разбежались и шли в разных направлениях, как сделали и «Светлана» с «Дмитрием Донским». И только «Владимир Мономах» и «Изумруд» остались с Небогатовым. Между 7 и 9 часами «Олег» с идущими за ним двумя крейсерами дважды пытались повернуть к норду, но всякий раз возвращались на свой южный курс, боясь реальных или мнимых торпедных атак. Судовой врач «Авроры» повествует о том, что происходило той ночью на крейсерах адмирала Энквиста: «Еще засветло, перед гибелью «Бородина», после того как неприятельские крейсера отошли, нужно было до наступления минных атак выяснить свои потери и пополнить убыль у орудий. Распоряжался всем раненый А.К. Небольсин.