Истопник - Александр Иванович Куприянов

– лесные братья, и просто уголовники, подстрелившие в разборках какого-нибудь мента, осужденные по 58-й, пункт 8 – террор, считали себя политическими.

Что возвышало их в глазах начальства и зэков.

Я тоже был политический. Я восхищался демократическим устройством США. Статья ВАД. Восхищение американской демократией. И печатал в подпольном журнале похабные частушки и анекдоты про Ленина. Мой дневник «Конвой», про похождения двух вожаток в пионерском лагере, был также признан безобразным и антисоветским.

Но бандеровец Гринько был прав. Негоже политическим канать под блатных. Нужно беречь себя. Свой облик и свой язык.

Не скатываться до нижнего предела.

– Я вам сейчас все скажу, начистоту, – продолжил Гринько, – мне скрывать нечего. Но тогда уж и вы, голуба моя, поведайте как на духу – куда собираетесь? До витру, бачу?!

Бандеровец скинул кожан и остался в белой нательной рубахе.

Захар и Климент сидели молчаливые и важные, как кивалы. Народные заседатели в президиуме суда.

– Смотрить-ка! – Мыкола вспрыгнул на стол, отжался на мощных руках и как-то, очень быстро и ловко, перевернулся через плечо. – Я два года тренировался и лазил по скалам, чтобы сбежать. Вы думаете, Захар Игнатьевич случайно проговорился и заказал вам вагонку в бункер?

Мыкола кулаком постучал по стенке, обшитой свежими досками.

– Нам нужна кобыла и будка на телеге. Я туда спрячусь вместе с кейшером, вы погоните по лежневке. А хлопцы пойдут следом.

Я им был нужен как возчик.

А не как жертва свободы. Поклонник американской демократии.

Ну а кейшер, в данном случае мешок продуктов, припасенных для побега.

Рано утром, из бункера, вырытого на склоне, они хотели перебраться через речку и оказаться за колючей проволокой. Собаки след не возьмут. А там, на левом берегу Чёрта, по болоту, идет дорога, устланная листвяком и березками. Лежневка. Она ведет на полустанок разъезда западного портала, куда ходит дрезина. Два раза в день. На дрезине можно добраться до Ургала. А там и до Известковой рукой подать. Страшно подумать! Аж сосет под ложечкой… Большой Транссиб рядом. Сколько уже народу ушло… Да многих на жердине в лагерь назад приволокли. Но половину так и не вернули! Где они сейчас? В ресторане «Золотой Рог» или на Дерибасовской?!

Гринько достал самодельную карту, разложил перед нами.

Я должен буду ждать их за лагпунктом с продуктовой повозкой. Будку часто ставили на телегу, зимой на сани. По распоряжению начпрода при развозе по котлопунктам муки, сахара и круп. Начпродом, начальником продовольственных складов дуссе-алиньского отряда тоннельщиков, а это не меньше десяти лагпунктов, был назначен каптенармус Гринько.

Событие отмечали. Большие начальники как бы между прочим заходили поздравить Николая Степановича. Притулова там не было, я точно знаю.

Знаю, потому что завозил на телеге продукты в каптерку к Мыколе.

А вот Лазаря Ефимовича, хирурга по кличке Вредитель, Гринько позвал. Показать всем, что он, хохол, в отличие от многих зэков, с евреями дружит.

Будку ставили на сани от непогоды и от возможного ограбления. Закрывали на замок. Гринько залезет в будку, замок я закрою. Ищи-свищи!

Правда, было одно маленькое «но».

Для развоза продуктов по дальним точкам возчику полагался конвоир с винтовкой. Я предупредил Мыколу. Он покивал головой:

– Дело говорите. Конвойный будет из самоохраны. Его зовут Серега. Погоняло Смотритель. Справный хлопец. Тоже наш. И человек божеский.

Климент, все больше молчавший, согласно покивал головой.

– Он знаком с железной дорогой, – продолжал Мыкола, – ну, и с дрезиной, значит. Техником-смотрителем тут неподалеку работал. Саму железнодорожную ветку хорошо знает. Насчет дрезины понятно?!

– Догадался!

Все у начпрода было рассчитано. Он выпишет накладную, пропуск и наряд. Охранника, Смотрителя путей, и возчика, меня, легко пропустят на воротах лагпункта. Дальше Гринько, Апостол и Притула выбираются на лежневку. Захватить дрезину – дело не простое, но решаемое. Могут быть трупы.

Серега дрезину запустит.

А зачем столько людей в дороге?!

Цапанула фраза «Серега справный тоже хлопец».

Оглянулся на Климента и Захара.

Крупные, костистые мужики.

Гринько уловил мой взгляд.

– Правильно. Нас могут тормознуть на дороге. И тогда меня по очереди понесут в специальном коробе. Вы, писатель, не понесете. Силенок не хватит. А они потащат. Со всеми рассчитаюсь на вокзале в Комсомольске.

Это наш конечный пункт. Туда идем. В городе легче затеряться.

Откуда-то из ящика он достал широкий, похожий на охотничий патронташ, пояс. В карманчиках пояса лежали деньги.

Тугие пачки.

Мне показалось, что в банковской упаковке.

– Вас четверо. Каждый получит по 25 тысяч. Если все пройдет удачно. Климента устрою в Пермском, под Комсомольском. Там уже есть церковь. Сначала старостой каким-нибудь, кадильщиком… Дальше посмотрим. Всем помогу выправить настоящие паспорта. Сам останусь под Комсомольском. Артель открою. Хочу мыть золото. Его здесь много, золота. Спрячусь в тайге. Если захотите, останетесь со мной. Деньги даю не для того, чтобы подкупить вас. Из-за денег в побег не ходят… Просто вы знаете, что с деньгами на воле не пропадешь. Да и на зоне – тоже… Теперь расскажите вы нам, Писатель, зачем идете в побег? Если начнете сказывать сказки про мамину могилку на деревенском кладбище, про синее небо, березки на родине и глоток чистого воздуха, то лучше не заморачивайтесь. Я в эту байду никогда не верил и не поверю сейчас!

Мамина могилка была.

И, совершенно точно, на деревенском кладбище.

В селе Игнатьевка-на-Амуре.

– А зачем они уходят?

Я мотнул головой в сторону Захара и Климента.

– Захар Игнатьевич бежит от большой любви… Боится, что он или Зинку прирежет, или сам повесится.

Я увидел, как Притулов почти до крови прикусил губу.

– Стоятель путей, Серега, хочет найти какую-то деревню, которую он вроде как отравил. Поезд у него, цистерны с химикатами, ушел под откос. Не может спать. Все молится, бедолага.

Климент вновь значительно покивал головой.

Гринько продолжил:

– Отца Климента зовут дела Божеские. Вообще он хотел остаться со своей паствой. Разделить тяготы… Правильно, конечно. Но я отца Климента уговорил. Без веры нам от псов с лампасами не уйти. Мы здесь все православные. Батюшка, хочу просить вашего благословения!

Мыкола смиренно склонил голову и сложил чашей руки.

Какой сильный человек оказался Мыкола! И мудрый.

Не кровью, не деньгами, а верой хотел он сплотить нас, уходящих в побег.

Может быть, на смерть.

Я всегда был атеистом. Но и я встал на колени.

Когда возвращались в барак, Захар сказал мне, что сначала у Мыколы был заготовлен другой сценарий клятвы. Мы должны были остро наточенным финкелем резать руки и мешать свою кровь с кровью напарников.

Климент отговорил его, объяснив, что такая клятва то ли воровская, то ли басурманская. А благословения хотели получить все.

Что объединило нас?! Офицера Красной армии, героя войны и орденоносца, ярого врага советской власти, бандита и националиста-бандеровца, служителя Русской православной церкви, несущего свой тяжкий крест пастыря в концентрационном лагере, безвестного мастера-железнодорожника со станции Облучье, считающего себя убийцей, и меня, недоучившегося студента, свое тридцатилетие встретившего на берегу реки Чёрт?!

Романиста