Истопник - Александр Иванович Куприянов

Спать в постели с чистыми простынями. Не совсем белыми, но зато не на нарах, когда ночью волосья примерзают к вагонке.

Зина отказалась. Она любила Захара.

При редких, как теплые дни нашей весны, встречах Захар заглядывал ей в глаза:

– Скажи, у тебя с Филином ничего не было?!

Интенданта зэки звали Филином.

За немигающие желтые глазки-фонарики. Ну и за фамилию, конечно.

Мы с Притулой спорили о мадам Бовари.

О «Милом друге» тоже бакланили.

– Получается, что любовь всегда расчетлива? – размышлял Захар. – Как у женщин, так и у мужчин.

– А какой расчет Зинаиде любить тебя?

Захар расправлял плечи:

– Ну как? Я орденоносец! На фаланге первый человек. Почти вор в законе! Если что, то всегда прикрою!

– Так у Филина, наверное, побольше власти, чем у тебя. Вот он-то и есть настоящий вор. В Бамлаговском законе. Она же не пошла в каптерку к Филину?

Захар смотрел на свои огромные, узловатые пальцы. Словно в насмешку, они у бетонщика покрыты розовой, как у младенца, кожей. Зина лечила экзему Захара смесью йода и солидола. Он сам мне показывал результаты лечения.

– Ну да… Выходит, она меня любит.

Притулов был одним из самых авторитетных в нашем лагпункте людей. После каптерщика Гринько, конечно. Сначала он перевел меня со скальной проходки на лесосеку. Мы давали кубики. И корчевали пни. Мы просили вальщиков об одном: пилить елки повыше. Высокий пень легче корчевать. Какие-то выжигали кострами. Лица у всех корчевщиков были черными от сажи. А на какие-то накидывали канаты и раскачивали в разные стороны. Бригадир командовал: «Раз-два-взяли! Сама пойдет! Подернет, подернет!» Мы отвечали хором: «И перднет!»

У деревьев, растущих в зоне вечной мерзлоты, корневища расположены неглубоко. Но зато они толстые и разлапистые. Вывернешь из земли и видишь, что корни похожи на клубок змей.

Мы были Лаокоонами ургальской тайги.

Тамара Михайловна Сабунина, наш преподаватель по древнегреческой литературе, могла бы гордиться мной. Я совершенно точно помнил, что во время Троянской войны Лаокоон предупреждал сограждан: не вводите Троянского коня в город. Аполлон послал двух змей, которые переплыли море и задушили жреца-прорицателя вместе с сыновьями.

Их звали Антифант и Фибрей.

Борьба с корневищами-змеями пригнула меня к земле. Я стал плевать на снег красным. Захар пошептался с начальством, и меня назначили сначала уборщиком в их барак, а потом возчиком. Загрузил телегу досками или швырком и не спеша покандыбал из промзоны. Продукты тоже возил в опечатанной будке. Лекарства какие-то в больничку на сопке, грязные простыни в стирку, бушлаты штопаные.

К тому времени я почти доходил.

Притулов увидел меня после вечерней поверки и заметил:

– Ну ты и страходонище, Писатель! В разобранном виде. Надо как-то подкормиться!

Птюхи мне не хватало. Птюха, по-лагерному, пайка. Посылок из Хабаровска, где меня судили за издание и распространение студенческого альманаха, мне не присылали. Моя чернявенькая Галчонок, очкастый птенчик, жена студенческого призыва – третий курс, вышла замуж за актера из местного ТЮЗа. Его звали Генон. Когда-то мы вместе парились в бане и выпивали в шумном подвале клуба ВТО. Бар для местных театралов.

Мне кажется, что Генон и стукнул на нас. К тому же отец моей очкастой отличницы Галины служил в органах. Мой арест и приговор по 58-й, пункт 10 могли плохо сказаться на карьере папы. Изготовление и хранение литературы, содержащей призыв к свержению, подрыву или ослаблению советской власти, 10 лет без права переписки.

Галчонок быстро сменила фамилию.

Детей у нас еще не было. Да и слава богу!

В альманахе «Новый Салют» мы, среди прочего, печатали частушки:

Ой, огурчики-помидорчики!Сталин Кирова мочнул в коридорчике.

И еще:

Троцкий Ленину сказал:Пойдем, Ленин, на базар!Купим лошадь карию —Накормим пролетарию!

Правильно нас осудили.

Мы подрывали анекдотами и частушками советскую власть.

Мы ее дискредитировали. Я признал себя виновным.

Хотя в последнем, кажется № 7, выпуске журнала керя и сокурсник по филфаку Валентин Сопов, главный редактор «Нового Салюта», разрешил мне опубликовать собственную статью.

Она называлась заносчиво: «Что такое “Новый Салют” и как с ним бороться?» В уставе «Салюта» демократия была оговорена заранее. Разрешалось спорить и критиковать. В статье я доказывал, что журнал приносит идеологический вред студенчеству. Мы отсылали копии альманаха в университетские центры. Во Владивосток, Новосибирск, Москву и Ленинград. Еще я доказывал, что Сталин не знает о беззакониях, которые творятся в тюрьмах и лагерях.

Статья меня не спасла.

Мне накинули срок за то, что я не доложил о студенческом подполье в органы НКВД. Пункт 12-й все той же 58-й: недонесение.

И все-таки они проявили гуманность.

Мне присудили в два раза меньше, чем главному редактору.

Сопову дали КРТД – контрреволюционная троцкистская деятельность. Добавили пункт 11-й: деяние готовилось организационно.

Преступники вступили в банду, которая называлась «Новый Салют».

А то, что их там было двое, в банде, это ничего… Двое – не один!

Были ведь еще те, кто печатался в журнале под псевдонимами.

Получил Володя и СВПШ. Связи, ведущие к подозрению в шпионаже. Он попытался передать наш журнал японскому инженеру, приехавшему по служебным дела в мрачное, серое здание управления ДВЖД на улице Карла Маркса, недалеко от Амурского утеса. В управлении какой-то шишкой средней величины, типа начальницей отдела, работала мать Вольки.

Так мы называли между собой Валентина. Волька.

Сопову дали 20 лет. По совокупности. Они были уверены, что японская разведка протянет щупальца к своему агенту через моря и горы, через колючую проволоку и таежные реки. Мы встретились с Волькой случайно, на Ванинской пересылке. Во время прогулки. Он ждал этапа на Колыму, а меня отправляли на стройку-500. Я и не знал, что буду строить Дуссе-Алиньский тоннель. Мы коротко обнялись. Сопов прошептал мне на ухо: «Ты был прав. “Салют” не нужен. Нужен прицельный огонь батарей!»

Все-таки Волька был неисправимый троцкист.

Несмотря на помощь Захара, я доходил.

Продавать или менять на хлеб из носильных вещей мне уже было нечего. Последним, за кусок сала и стакан пшена, ушел шведский шарф в крупную клетку, переданный мне перед этапом, в Хабаровском централе, отцом-моряком. К тому времени путь в загранку ему закрыли. Потом его исключили из партии, отправили на пенсию. Но не посадили. Сын за отца уже не отвечал. Как и отец за сына. Он переехал из Владивостока в Хабаровск и работал сторожем на речном дебаркадере.

Мать умерла, когда меня арестовали и она узнала, что ее сын – враг народа.

Приблатненные, еще на Ванинской пересылке, звали меня в свой барак:

– Керя! Тисни роман!

Я должен был рассказывать им любовные или приключенческие, истории. Обязательно захватывающие, с драками и погонями. Про пиратов, коварных красавиц, про миледи и урода надзирателя на французской киче. Я пересказывал фильмы и книги классиков. Хорошо принимали «Графа Монте-Кристо», «Трех мушкетеров» и Шерлока Холмса. Но особенно им нравилась, как ни странно, сказка про кукол. «Золотой ключик, или Приключения Буратино». И пьеса Шекспира «Ромео и