Тайна Пушкина. «Диплом рогоносца» и другие мистификации - Владимир Козаровецкий

Напомню историю вопроса.

Сам факт написания Пушкиным 10-й главы подтверждается тремя достоверными свидетельствами: М. П. Погодина, который слышал ее и записал впечатление: «Прелесть!»; Вяземского, который также слышал ее от Пушкина и сказал о ней: «Славная хроника!»; А. О. Смирновой-Россет, которая сохранила как ценную реликвию конверт, в котором (надписала на нем она) находилась рукопись Десятой главы — царь по прочтении через нее вернул рукопись Пушкину со своими пометками.

Почему именно через Смирнову? Дело в том, что однажды, разговорившись с ней (она была фрейлиной императрицы) и узнав, что она часто видит у себя Пушкина и разговаривает с ним, царь стал интересоваться этими разговорами, а затем и попросил приносить ему стихи Пушкина, которые попадали к ней в руки. Смирнова рассказала об этом Пушкину, а потом стала пересказывать и свои разговоры с царем по поводу его стихов. Пушкин не только воспользовался этой ситуацией, чтобы в случае необходимости показывать стихи Николаю в обход Бенкендорфа, но и передал через нее царю, что он записывает все, что тот говорит о его, Пушкина, стихах. Николай отнесся к этому благосклонно, но через несколько лет, в 1835 году, думая, что умирает, передал Пушкину через Смирнову просьбу уничтожить все записки, в которых поэт фиксировал мнения и мысли царя; точно такая же просьба была и в отношении рукописи Десятой главы с царскими пометками, рекомендующими (требующими?) выбросить или заменить некоторые строки или строфы. Интуиции Николая I, опасавшегося поставить себя в смешное или невыгодное положение в глазах потомков, надо отдать должное.

Пушкин обещание выполнил (общеизвестно, что перед смертью он попросил Жуковского бросить в огонь объемистый запечатанный пакет), но не смирился с тем, что из-за таких цензурных изъятий (если иметь в виду те строфы, которые «порекомендовал» выбросить царь), обессмыслившись, пропала важная глава, и выброшенные куски главы зашифровал.

В 1908 году Н. Лернер высказал догадку, что написанные Пушкиным в случайном порядке стихи на сложенном пополам листке бумаги с водяными знаками 1830 года, исписанном с обеих сторон, — черновик, являющийся попыткой вспомнить стихи 1821 года. В 1910 году П. Морозов опубликовал фрагменты «большого зашифрованного стихотворения», написанного на внутренних сторонах листка, и Лернер догадался, что это стихи из уничтоженной Пушкиным Десятой главы «Евгения Онегина». С тех пор, почти 100 лет, пушкинисты пытаются их расшифровать.

В соответствии с рифмами Морозов решил, что шифровка заключалась в том, что в четырех столбиках строк — вверху и внизу, слева и справа — разбросаны строки четверостиший: в первом столбике (вверху слева) — третьи строки, во втором (внизу слева) — четвертые, в третьем (вверху справа) — первые и в четвертом (внизу справа) — вторые: 3 4 1 2. Правда, Морозов в таком, цифровом виде ключ не записал, а описал «расшифровку» словами.

Шифровка оказалась не такой примитивной, как подумалось Морозову. Пушкин 3 года проработал в Иностранной коллегии под началом Каподистриа и вел тайную переписку с греческими повстанцами, а на Юге год с лишним был членом масонской ложи и владел тайным символическим языком масонов, так что шифровальное дело знал не на дилетантском уровне. К тому же он понимал, что работники III отделения, которые будут после его смерти рыться в его бумагах, — не круглые дураки и примитивный шифр разгадают. Масонский шифр Пушкин использовал в сказках (об этом речь впереди), а при зашифровке X главы он предпочел применить усложненный шифр в расчете на то, что потомки, догадавшись о наличии зашифрованного текста, проявят настойчивость. Своей задачей он поставил дать потомкам ключ к шифру и сделать это так, чтобы его нашел тот, кто будет понимать его тексты, читая между строк.

II

Ключ обнаружил Александр Лацис. Указание на местонахождение ключа нашлось в начале эссе «Вольтер», написанном и напечатанном в 1836 году: «Всякая строка великого писателя становится драгоценной для потомства. Мы с любопытством рассматриваем автографы, хотя бы они были ни что иное, как отрывок из расходной тетради…»

Если Пушкин хотел обратить внимание на свои хозяйственные записи, эпитет «великий» он поставил исключительно для отвода глаз: хотя он и знал себе цену, так он про себя не написал бы. Лацис предположил наличие именно отвода глаз (в начале эссе Пушкин говорит о Вольтере и о себе, в конце — о себе и о Вольтере) и обратился по указанному адресу. В сборнике «Рукою Пушкина» опубликованы приходно-расходные записи Пушкина, среди которых обнаружилась запись о плате за проезд: за 100 верст, до Оренбурга, на 4 лошадях — 44 рубля. Комментарий к этой записи говорит, что 4 лошади указаны ошибочно, — Пушкину по чину полагалась тройка. Тут же есть и колонка, состоящая из тех же цифр:

44

32

12

Цифры были расположены не ровными столбиками, «скособочены», что давало возможность прочесть их «по овалу»; получалось 2,1,3,4. Сочетание напомнило Лацису «магический квадрат» (4 клеточки на четыре, все клетки «пронумерованы» цифрами 1,2,3 и 4, сумма цифр во всех горизонтальных и вертикальных рядах одинакова и равна 10), а затем он нашел и подтверждение тому, что шифровка производилась с помощью «магического квадрата». Однако Пушкин усложнил шифр, введя в формулу «магического квадрата» «пароль»: он поменял местами две цифры, изменив суммы двух вертикальных рядов с 10 на 8 и 12 соответственно:

А 3 4 1 2

В 4 1 2 3

С 1 2 4 3

D 2 1 3 4

Видимо, опасаясь, что запись о плате за лошадей не уцелеет или ее не разгадают, Пушкин дал еще один ключ. В папке под названием «Застольные разговоры» на отдельном листке он делает запись, не имеющую никакого отношения ни к остальным записям, ни к названию папки:

«Форма цыфров арабских составлена из следующей фигуры».

Если перевести буквенные обозначения в соответствующие им цифры, нетрудно заметить, что суммы цифровых эквивалентов всех четырех треугольников и будут суммами вертикальных рядов усложненного «магического квадрата».

В таком виде ключ дал Лацису возможность распределить по строфам строки из 4-х столбцов внутренних сторон пресловутого листка — но и этого оказалось недостаточно для полной расшифровки.

Дело в том, что строки, даже перемешанные, могли быть узнаны тем, кто их ранее читал, — в частности, царем: его цепкая зрительная память была общеизвестна. Пушкину пришлось изменить их, причем так, чтобы будущие отгадчики смогли их восстановить. Это была непростая работа: ему пришлось продумывать не только мыслимую реакцию императора, но и ход мысли будущего разгадчика его шифра. Частично Пушкин вышел из положения за счет усилений, которые делали строки неузнаваемыми для глаз царя, частично — за счет умышленной, но разгадываемой порчи.

Процесс расшифровки пушкинских «разбросанных строк» описан Лацисом в его книге «Верните лошадь!» (М., 2003). Нецелесообразно подробно пересказывать это филологическое детективное расследование — интересующимся придется дождаться ее переиздания; я полагаю, она появится и в Интернете. Сегодня же я хочу показать широкому читателю результат его труда — восстановленные первые 10 строф «уничтоженной» 10-й песни «Евгения Онегина»; в таком, «собранном виде» они публикуются впервые:

III

Гроза двенадцатого годаЧас от часу роптала злей.Пустился далее злодей —Остервенение народаНастигло. Кто Руси помог?Барклай? Зима? — Иль Русский бог?

Иль, вековой оплот державы,Петровский замок. Вправе онНедавнею гордиться Славой:Здесь ожидал Наполеон,Последним счастьем упоенный,Послов коленопреклоненнойМосквы с ключами от Кремля.Но не пришла Москва мояК нему с повинной головою —Не праздник, не позорный дар,Она готовила пожарНетерпеливому герою.Отселе, в думу погружен,Глядел на жадный пламень он.

И прочь пошел… Пал деспот, «нижеИсколот». Силою вещейЦарь-путешественник в ПарижеБыл наречен Царем царей,Нечаянно пригретых славой.«Владыка слабый», и «Лукавой»,«Плешивый», «Щеголь», «Враг труда» —Буффонил недругов!— ТогдаЕго не благоумно звали,Когда канальи-повараУ Государева шатраОрла двуглавого — щипали…— Что Слава? В прихотях вольна,Как огненный язык, она

По избранным главам летает.Чреда блистательных победС одной сегодня исчезаетИ на другой мелькает вслед.За новизной бежать смиренноИ возносить того священно,Над коим вспыхнул сей язык,Народ бессмысленный привык.— На троне, на кровавом поле,Меж граждан на стезе иной,Твоею властвует душойИз них, избранных, кто всех боле?— Все он, сей дерзостный пришлец,Еще незнаемый в конец

Сей всадник. Вольностью венчанный,Пред кем склонилися цари,Сей муж судеб: иль странник бранный,Иль тень исчезнувшей зари…Нет, не у щастия на лоне,Не зятем Кесаря на тронеЕго я вижу, не в бою,Но там, где на скалу своюСтупил последний шаг Героя.Изгнанный манием царей,Осмеян скопищем вралей,Измучен казнию покоя,Он угасает, недвижим,Плащом закрывшись боевым.

— Что царь?— На Западе гарцует,А про Восток и в ус не дует.— Что Змий?— Ни капли не умней,Но пуще прежнего важней,И чем важнее, тем тяжелеСоображает патриот.— О рыцарь плети, граф Нимрод,Скажи, зачем в постыдном делеПогрязнуть по уши пришлось,Чиня расправу на авось?

Авось, о шиболет придворный!Тебе куплетец посвятилТот «стихотвор великородный»,Кто наугад предупредил:«Авось, дороги вмиг исправят…— Авось, временщиков ославят,Иль повредит нежданно лобРысистых лошадей холоп.— Авось, аренды добывая,Ханжа запрется в монастырь…Семействам возвратит Сибирь,Авось, — по молви попугаев —„Неблагоумных сыновей,Достойных участи своей“».

Тряслися грозно Пиринеи,Волкан Неаполя пылал.Безрукий Князь друзьям МореиИз Киммерии подмогал.Олимп и Пинд и ФермопилыНедаром накопили силы,Страну героев и богов,При пеньи пламенных стиховТиртея, Байрона и Риги,Недаром потрясала брань:— Возстань, о Греция, возстань,Расторгни рабские вериги!На прахе мраморных Афин,Под сенью царственных вершин.

На гробах праотцев Перикла,Воспрянь, о Греция, воспрянь!Свобода заново возникла…Элладе протянула дланьИ доле двинулась Россия,В свои объятия тугиеИ пол-Эвксина принялаИ Юг державно облегла.Решен в Арзруме спор кровавый,В Эдырне мир провозглашен,Опять кичливый враг сражен,Опять увенчаны мы славой,И ты, к Отечеству любовь,Два чувства сопрягаешь вновь.

В них обретает сердце пищуДва чувства дивно близки нам:Любовь к родному пепелищу,Любовь к отеческим гробам.Животворящая святыня,Как без треножника пустыняИ, как алтарь без божества,Земля была б без них мертва,На них основано от векаПо воле Бога самого,Залог величия Его —Самостоянье человека.

Разгадывая ребус Пушкина, Лацис не знал, что рассказ ведется не от имени поэта, что «автор» в романе — Онегин, которого Пушкин заставил пользоваться приемами архаиста Катенина — и, в частности, галлицизмами; тем ценнее его догадка об использовании Пушкиным галлицизмов вроде «ниже исколот» (в смысле «в конец опозорен»). Знай он работу А. Баркова «Прогулки с Евгением Онегиным», задача его была бы существенно облегчена, и ему бы не пришлось ломать голову, по какой причине Пушкин в черновике зачеркивает слово и ставит над ним другое, похуже, а затем зачеркивает и это и ставит третье — еще хуже: очень уж удачные строки своему антагонисту Пушкин отдавать не хотел.