Особняк - Иезекииль Бун

было невозможно. Его дом и офис в Балтиморе были настоящими крепостями, но обычно его окружало много людей, и охране удавалось растворяться на фоне толпы, а когда он путешествовал или посещал конференции TED, то был далеко не единственным миллиардером в здании, окруженным группой вооруженных парней в черных костюмах. Однако таскать телохранителей сюда, в особняк Игл, казалось совершенно идиотским занятием. В Уиски Ран у него больше шансов быть съеденным медведем, нежели оказаться жертвой покушения или похищения.

Глава отряда, норвежец по имени Финн, стоявший ближе всех к Шону, вопросительно глянул на него. Шон сделал Финну знак, чтобы он оставался на месте, а затем повернулся и снова вошел в особняк. Он хотел сделать все сам.

Шон пересек лобби и столовую, направляясь мимо кухни в служебные помещения. Он прошел до конца коридора мимо спален для персонала и, толкнув дверь, снова оказался снаружи. Фискер де Леон не был в восторге от того, что от него потребовали сохранить сгоревшую сторожку в первозданном виде, но чеки здесь выписывал Шон. И архитектору ничего не оставалось, кроме как делать, что сказано, и решать проблему, не устраняя домик. Были вещи, которые Шон и хотел бы убрать, но чувствовал, что все равно не сможет выкинуть их из памяти.

Вряд ли крошечное здание действительно могло испортить вид. Оно едва ли было шесть на шесть метров и стояло в пятнадцати-двадцати метрах от основного здания. На фоне огорода для кухни, новых хозяйственных построек и гаражей, улучшенных и расширенных помещений для слуг в современной функциональной зоне отдыха для персонала этот крошечный полуразрушенный домишко смотрелся посредственно. Однако, благодаря отделке особняка Игл, дереву и камню, идеально вписывающим его в окружающий ландшафт, сторожка, даже несмотря на ущерб, причиненный пожаром, не выбивалась из общего стиля. Она почти привлекала своей самобытностью. Впрочем, если присмотреться, можно было заметить, что команда Фискера установила на разрушенное здание новую дверь. На двери был биометрический считыватель отпечатка ладони: Шон не хотел, чтобы в дом входили посторонние. Наверное, можно было провести сюда Нелли, но отпечаток ладони показался ему более простым решением. Ключ, который трудно подделать и невозможно потерять, если только случайно не отрубить руку. Эта мысль заставила его содрогнуться. Тот бедняга потерял руку в лифте. И подобное случалось на протяжении всего строительства. Здесь произошло больше несчастных случаев и увечий, чем во время стройки всего корпуса Eagle Technology в Балтиморе. По крайней мере, все закончилось. Теперь все позади. Весной предстоит доработать ландшафтный дизайн да пару недель выделить на уборку, чтобы стереть пыль с мебели и подготовить дом к появлению первых гостей. Но о строительных делах и речи не идет.

Он вошел в домик, оставив дверь позади себя открытой. Так проникало больше света, но это была не единственная причина. Несмотря на то что в особняке Игл были люди, которые готовили дом для Билли и Эмили, он чувствовал себя одиноко и неуютно, оставаясь один за закрытыми дверьми старого домика.

Даже спустя столько лет комната пахла дымом и чадом.

Шон вынужден был признать, что Фискер проделал прекрасную работу, умудрившись сохранить прежний облик особняка и при этом улучшив и расширив его, хотя и ворчал по поводу того, чтобы оставить эту развалюху, в которой вырос Шон, нетронутой. Ну, точнее, почти нетронутой. Кроме защитной двери строители поменяли крышу и вставили новые водонепроницаемые окна. Но в остальном домик остался прежним. Старая дровяная печь превратилась в бесформенную груду почерневшего металла, каменные стены покрывала копоть, а раковина из сланца разбилась пополам от жара огня, завалившись набок туда, где раньше стоял сгоревший комод. Шон каждый раз забывал, как тут тесно. Причем когда он жил здесь, комната была еще меньше.

Его мать повесила занавески, сшитые из старых покрывал, чтобы разделить комнату, выделить спальню для себя и его отца и небольшое пространство в углу, где лежал матрас Шона. Боже, как им втроем, должно быть, было здесь тесно, однако истинные размеры комнаты не имели значения: Шон считал, что это пространство можно измерить только временем.

Он сделал глубокий вдох, втянув носом воздух и задержав дыхание. Здесь чувствовались дым и огонь и что-то еще. Что-то темное, глубинное. Запах был влажным, гнилым и старым, даже древним – так пах особняк Игл до реставрации. Мать всегда говорила ему, что в особняке Игл водятся привидения, но этот запах… В нем чувствовалось что-то враждебное. Если бы Шона вынудили дать ответ, он сказал бы, что так пахнет зло. Казалось, что комната все еще скрывает какие-то тайны, несмотря на пожар, случившийся многие годы назад.

Шон закрыл глаза и прислушался.

Он не знал, что ожидал услышать. Плач матери?

Его отец был настоящим сукиным сыном.

Впервые Шон попал в церковь с тетушкой Беверли, когда она забрала его к себе после пожара. Церковь Святого Матфея. Одна из старейших в Сиракьюсе. Ему исполнилось двенадцать. Он был в костюме и рубашке с воротничком, словно петлей сдавливающим шею. В тот день вид собора стал не единственным откровением для Шона. Служба показалась ему чуждой и странной мистерией, которую он был не в силах постичь. Во всяком случае, пока священник не заговорил о дьяволе. Его-то он узнал сразу. Дьявола. В незнакомой церкви рядом с женщиной, которую едва знал, слушая этого священника, к Шону пришло понимание: уж дьявола-то он знал. А еще ему было известно, что дьявол не обладал ни одним из тех атрибутов, которые приписывал ему священник церкви Святого Матфея. Дьявол не был ни затаившейся змеей, ни лощеным барыгой, пытающимся пробраться в сердце. Дьявол не стучал в дверь и не ждал, пока его пригласят внутрь. Нет. Дьявол не стучал в дверь – он дверь вышибал. Дьявол не пытался пробраться в сердце – он вырезал его «розочкой» из разбитой пивной бутылки.

Шон знал, каков дьявол, потому что первые двенадцать лет жизни, до пожара, он жил с ним. Причем все вокруг знали, что они с матерью живут с дьяволом, но никто ничего не делал по этому поводу. Это было хуже всего. В маленьких городках никому ни до кого нет дела. Сколько бы раз доктор Лернер ни вправлял матери руку и ни накладывал швы, он каждый раз угрюмо кивал, слушая ее байки о том, что она оступилась в темноте или споткнулась о корень. И каждый раз, когда Шон ходил с матерью на рынок и она просила продать ей в долг («расплачусь в конце месяца»), все молчали, хоть и знали, что деньги превращаются в пивные банки и пополняют кассу бара «У Раффла». Они знали. Все всё знали.

Шон снова открыл глаза. Он ненавидел это здание, домик сторожа. Кому вообще пришло в голову назвать это место домиком? Он ненавидел его и когда был ребенком, и сейчас. Какого черта они жили здесь, так далеко от Уиски Ран? Неужели его папаша и впрямь думал, что сможет вернуть особняку Игл былое величие времен сухого закона? Безумная идея, под стать бахвальству забулдыги. Несмотря на дерьмовое состояние сторожки и других хозяйственных построек, когда Шон был ребенком, домик все же был в куда лучшем состоянии, чем разваливающийся особняк. Крыша сторожки, по крайней мере, почти не протекала, а законопатив газетами самые серьезные щели в стене, зимой можно было хоть чуть-чуть прогреть помещение.

Особняк же, особенно номера на верхних этажах, до того как Шон вернулся с миллиардами за пазухой, представлял собой отвратительного больного монстра. Дыры в крыше были такими огромными, что в них можно было посадить вертолет. Во всем особняке целым осталось только одно-единственное окно, остальные же пали жертвой тинейджеров из Уиски Ран, которые приходили сюда выпить, подраться и доказать, что они достаточно храбрые, чтобы войти в дом, который имел дурную славу. И выглядел особняк под стать своей репутации: каменная кладка осыпалась, а обои покрылись грибком. Нужно было смотреть, куда наступаешь, ведь полы рассохлись от гнили, и щели в них зияли, как глотки голодных цыплят.