Золотой воскресник - Москвина Марина Львовна

Мы кинулись бежать.

– Прохвост! – возмущался Лёня. – Симулянт! Прикинулся инвалидом!!!

На выставку русских художников “Искусство и звук” в Радиомобильном музее собралась небольшая толпа народа. Вино итальянское льется рекой, прибыли именитые гости. Директор ГЦСИ Михаил Миндлин восторженно указал мне на человека в черном котелке и френче:

– Это Кошут! Мировая величина! Понимаете, для современного искусства Йозеф Кошут все равно что для эстрады – Мадонна!

Я бегу к Лёне:

– Кошут! Кошут!

А Лёня:

– Ну и что?

Мы с Мишей Миндлиным были изумлены его просветленным взглядом на кумиров.

Лёня в Доме творчества писателей вывесил объявление:

рукописи в унитаз не бросать!

Еду в метро, читаю просветленного мастера – Муджи.

Рядом присаживается бабушка с баулами, сумкой на колесиках. Заглядывает ко мне в книгу.

– Ох, как я люблю философские книги! – она мне говорит. – Все в них описано – ясно, четко, кто мы есть, и зачем, и какие у нас состояния. Без обиняков! Как фамилия автора, я куплю и почитаю? Муджи! О! Молодец! У меня есть старинная книга – от мамы осталась, тысяча девятьсот второй год, Толстой, философские изречения, но они краткие, а тут вон как развернуто, где это можно купить? Я куплю. Еще у меня есть словарь Даля, откуда я узнала, что слово “юбилей” принес к нам Моисей. Оказывается, как человеку стукнет пятьдесят, все грехи с него снимаются, это от евреев пошло. В молодости у меня были две толстых черных косы, и меня кто за еврейку принимал, кто за татарку. Я спрашивала бабушку: есть у нас евреи в роду? Нет. Но обнаружился молдаванин. Был такой, говорит, она с ним встречалась в молдавском селе, генерал – эполеты, красавец, брунет. А евреи, бабуля говорила, не служат военными. Ну – удачи вам! Как вы сказали? Муджи? – Она подхватила сумки и побрела к выходу. – Обязательно купим и почитаем!..

– Я впервые попробовал пасху, – говорит Лёня, – когда у нас с Димой Крымовым была выставка в Париже и нас пригласили в гости к одной старушке по фамилии Волконская… Тебе знакома такая фамилия?

Когда Лёня работает – в любой точке земного шара, – он не спит, не ест, не ходит в туалет, не видит меня и не слышит, если его тихо дергать за рукав, напоминая о телесных нуждах, он головы не повернет…

И только если серьезно обратить на себя его внимание, тогда он бросит на тебя тревожно-озабоченный взор.

Зимой в Париже Лёня заболел, под утро после ночной съемки заглянул в аптеку, хотел расплатиться картой, сначала сказали, она не прошла, он заплатил монетой, но оказалось, что и с карты тоже сняли. Вернулся выяснить, в чем дело, – его послали.

Потом мы всей группой зашли подкрепиться в ресторан. Лёня – под впечатлением от аптечных мошенников – спросил:

– Как будем расплачиваться?

– Я бы сделал так, как мы обычно делаем, – сказал Айнер. – Поели, одеваемся и уходим. А один отдает нам свою одежду и остается. Потом он выходит покурить…

– Мы не имеем права есть млекопитающих! – провозгласил Жан-Луи. – Мужчина выше женщины, женщина выше животного. Но это не значит, что мы можем поедать тех, кто нам неровня.

Даур Зантария грустно шутил:

– Надо ввести такой военный закон: если ты кого– то убил – ты должен его съесть! Это логично и будет означать полное торжество над врагом!

– Нет, я не буду бутерброд, – говорит Айнер. – Сейчас у меня заложена левая ноздря. Есть надо, когда правая заложена. “Йога сварга” – “слушай Бога”.

– И тебе это помогло достичь? – спрашивает Ольга.

– Помогло, да. Когда-то я лежал три дня в африканском болоте, и меня почти парализовало, а теперь все шевелится – пальцы, руки… Кое-чего достиг…

Ольга Осина:

– Когда я приехала в Париж, я была сказочно богата, друзья, веселье! У меня было столько денег – я могла взять и угостить всех белым вином. Я и сейчас могу так. Но мне не на что.

– Вы нервничаете? – спросила Ольга.

– А что, по мне видно? – ответил Лёня вопросом на вопрос.

– А по мне видно, что я спокойна? – спросила я.

– А по мне видно, – спросила Ольга, – что я спокойна, но нервничаю?

– Есть бытописатели, – говорил Даур, – я у них верю каждому слову. Даже под дулом пистолета не могут написать того, чего они не видели. Уж если он написал “из трубы вылетела ведьма на метле”, значит, он действительно это видел, иначе бы не написал.

– Москва заполнена турками, – сообщал Даур, – только и слышно: “денга”, “базар”, “шашлычная”, “бастурма”. Для русских осталось несколько слов – это “нравственность”, “союз”, “выборы”, “квота” и “будущее”. Больше ничего.

На Лейпцигской книжной ярмарке Пётр Алешковский читает рассказ про деревню: тетя Нюра, корова Зорька, бревенчатая изба… Вдруг у него зазвонил мобильный телефон. Все даже растерялись. Алешковский помолчал, вытащил мобильник, стоит и смотрит на него: ни ответить не может – весь в образе, ни сбросить вызов и отключиться – Пётр в оргкомитете ярмарки.

А Лёня Тишков говорит:

– Наверное, тетя Нюра звонит, что Зорьку доить пора…

В Москве Даур поселился у Петра Алешковского. Отныне никто в его присутствии не мог даже намекнуть на то, что и у Пети могут быть недостатки, хотя бы в прозе.

– Тут один профессор Литературного института, – с сарказмом говорил Даур, – пытался критиковать Петю. Но только возвеличил его таким образом!!!

Свой эпохальный роман “Золотое колесо” Даур писал на компьютере Алешковского и всячески этот компьютер костерил:

– Он, как необъезженный жеребец, сжевал у меня полромана. Что надо было увековечить – стер, что было сокращено – оставил. Сам делает кое-какие вставки про то, какой хороший русский народ. Эротические сцены Петин компьютер стыдливо аннигилирует, заменяя лирическими пейзажами среднерусской полосы, и если нет каких-то слов в словаре Ожегова, которые я употребил, ему это как серпом по яйцам…

– Петя Алешковский родовитый и смиренный, – говорил Даур, – он из тех людей, которые во все времена несут в себе любовь к России. Недавно он приехал из деревни, привез подарки: жене – рога оленя, сыну – убитого глухаря… Вчера пили с Петей и Курицыным. Все время говорили о народе!..

На семинаре в Институте современных искусств читала студентам вслух поэтов Овсея Дриза, Даниила Хармса, Якова Акима, Романа Сефа, Генриха Сапгира, Юрия Кушака. Особенно Дриза, поскольку мы собрались пойти на вечер, посвященный его жизни и творчеству, куда нас провел Яков Аким.

В следующий раз я спрашиваю ребят:

– Кого мы с вами читали?

Они с трудом, коллективно, воспроизводят диковинные имена поэтов:

– …Дриз… Сеф… Хармс… Кушак… Аким…

– А кто нас провел на вечер Овсея Дриза?

Они, еще более растерянно:

– …Хармс?

Феликс Дектор, издатель:

– Я попросил Михаила Светлова написать предисловие к стихам Овсея Дриза. Михаил Аркадьевич сел и написал два абзаца, сказав: “С него хватит”. Тогда я взял и продолжил. И пригрозил Светлову: “Не подпишете – не получите гонорар”. И он подписал.

Писатель и переводчик Юрий Вронский:

– Можно я буду говорить сидя? Я человек застенчивый и к тому же одноногий. Однажды я подарил Овсею Дризу можжевеловую палку с головой птицы…