Слишком много подозреваемых - Нэнси Гэри

– Неужели?

– Именно так. Мы были в разводе уже достаточно долго. Ричард был вправе выбирать себе жену, какую пожелает, но все-таки обеспокоился тем, как я к этому отнесусь.

– И что ты ему сказала?

– А что я могла сказать? Сама подумай. Я ответила, что рада, раз он нашел наконец свое счастье, и поздравила.

– И благословила их брак?

– А как иначе? Я не хотела портить ему жизнь ни тогда, когда уходила от него, ни после разрыва. Наш брак, в конце концов, не получился, но не из-за того, что Ричард был плохим мужем.

– А потом о Клио вы больше не говорили? Ведь вы же не жили с папой на разных полюсах земли. Вы же регулярно встречались.

– Конечно. Большей частью мы говорили о вас, наших девочках, о том, посылать ли вас в летние лагеря, где вам лучше учиться, в Нью-Йорке или здесь, причем мы редко расходились во мнениях. Пару раз я ему намекала на то, что Клио слишком жестоко относится к вам, но он мои намеки не воспринимал.

– А ты не настаивала? Почему?

– Потому, что это была глухая стена, в которую биться бесполезно. Я помнила наизусть каждую твою жалобу на мачеху – а ты уже тогда отлично могла сформулировать свои претензии, почти как взрослая. Но ваши конфликты с мачехой по поводу нижнего белья или ваших нарядов для детских праздников вряд ли могли взволновать Ричарда.

Таких мелких, но весьма болезненных конфликтов случалось множество на протяжении коротких месяцев их общения с мачехой, но разве сейчас время вспоминать о них и требовать ответа от родной матери, почему та не потребовала от отца защитить своих дочерей? Какая мелочность, какая сентиментальность! Фрэнсис стало стыдно за себя, за такие свои мысли.

– Но ты не думай, что я вас не защищала, не откликалась на каждую вашу жалобу, не высказывала ее вашему отцу, пусть другими словами, но так, чтобы смысл все равно был ему ясен.

– И что?

– Любовь к Клио была вроде затычки в его ушах. – Аурелия осушила свой стакан и вновь взялась за бутылку, в которой оставалось совсем на донышке. – Мне неудобно говорить о покойной плохо, но и хорошего сказать нечего. Поэтому будем соблюдать мудрое, старинное правило – лучше помолчим и молча выпьем, – добавила она, подмигнув дочери, словно веселая разбитная подружка.

Понедельник, 6 июля

Скотт Бендлетон, известный в адвокатских кругах под прозвищем Тянучка, худенький миниатюрный человечек, обладающий, однако, глоткой, способной извергать громогласные звуки на протяжении многих часов, заканчивал свою речь. Его подзащитный, Уильям Говард Эвери-третий, отпрыск богатейшего семейства, а ныне ординарный мошенник, задремал, хотя находился в непосредственной близости от этого вдохновляемого высокой повременной оплатой громкоговорителя. Фрэнсис отделяло от Тянучки расстояние больше десяти футов, но все равно ее барабанные перепонки невыносимо страдали.

Из речи адвоката следовало, что Эвери неплохой парень и совсем не жулик, каким его представляет обвинение. Он был исполнен благих намерений вложить доверенные ему клиентами средства в прибыльные проекты. Он совсем не собирался приобретать на эти деньги новенький «Рейнджровер», огромную квартиру в престижном доме и яхту в двадцать пять футов длины с двумя двигателями по 150 лошадиных сил.

Это было некое затмение, сродни религиозному, тем более что обвиняемый – человек глубоко верующий, уважаемый прихожанин епископального храма Святого Франциска, верный супруг миссис Сисси Эвери, а также заботливый отец двух усыновленных мальчиков и одной девочки с отклонениями, требующих постоянного ухода. Тянучка гнул к тому, что его подзащитный, будучи таким идеальным гражданином, «тянет» на штраф не более миллиона долларов, хотя растратил или рассеял по воздуху чуть меньше четырех миллионов.

– Вот он – мой друг! Взгляните на него! – Адвокат, положив руку на плечо клиента, в нужный момент разбудил его и обратился к судье: – Билл Эвери испытал больше страданий, чем вы можете себе представить, ваша честь. Наша система уголовного преследования наказала его сверх всякой меры. Он уже стал изгоем в своей семье, в кругу своих соседей и бывших друзей, а также коллег по фирме «Митчелл и Эвери, советники по инвестициям». На него даже косятся прихожане церкви Святого Франциска, которая была для него вторым домом. Ему придется когда-нибудь объяснить своим детям, что с ним случилось, и просить у них прощения. Ему придется прожить остаток жизни с этим грузом на душе, с этим страшным чувством вины…

Тянучка задрал свое крошечное, как у гнома, личико к потолку, призывая небеса вступиться за обвиняемого.

– Я прошу вас, ваша честь, не усугублять в приговоре страданий моего подзащитного, уже и так жестоко наказанного за свои деяния.

Взгляд Тянучки, такой же прилипчивый, как и его прозвище, с трудом отклеился от каменного лица судьи Фрэнка Коуэна, который что-то записал у себя в блокноте, а затем выжидающе посмотрел на Фрэнсис:

– Я хотел бы выслушать теперь помощника окружного прокурора мисс Пратт.

Фрэнсис поднялась с места, машинально застегивая на все пуговицы темно-зеленый габардиновый жакет. Она ощутила, что ткань слишком плотно обтянула спину и тут же расстегнула верхнюю пуговицу. Ей не хотелось чувствовать себя скованно перед судьей, о котором она почти ничего не знала, так как он был человеком новым, и ей еще не приходилось с ним сталкиваться в уголовном процессе.

Долгое время он проработал в Нью-Йорке юрисконсультом влиятельных политических групп, а затем приобрел весьма внушительное поместье и дом на побережье в Уэст-Хемптоне и решил посвятить остаток дней своих служению закону в тихом графстве Суффолк. Ходили слухи, что судья Коуэн придерживается либеральных взглядов, хотя его на этот пост и выдвигали местные республиканцы. Если так, то Фрэнсис только и оставалось надеяться, что, проявляя снисходительность к обвиняемому в преступлениях, порожденных нищетой, отсутствием возможностей сделать карьеру, отчаянием и дурным воспитанием, – кражах, насилии в семье, наркомании, – он с меньшим сочувствием отнесется к довольно состоятельному субъекту, подзащитному Тянучки, которого на скамью подсудимых привела элементарная алчность.

Однако Фрэнсис не исключала того, что Эвери вполне мог оказаться клиентом юридической фирмы, с которой Коуэн был связан в прошлом. По внешнему виду подсудимый именно принадлежал к тому кругу лиц, чья репутация, честность и благонадежность никак не могли быть поставлены под сомнение. Это был приличный, аккуратный мужчина с доходами выше среднего уровня и ни с какой стороны не походил на жулика. Руки он держал сложенными перед собой, словно они еще были скованы наручниками, которые бейлиф снял с него полчаса назад. Карие глаза Эвери покраснели, будто от пролитых слез, и глубоко запали. Дотоле пышущее здоровьем лицо осунулось. Выражение искренней печали и раскаяния в содеянном ясно читалось на нем.