Майне либе Лизхен - Марина Порошина

– Я,, пришла с работы… Там ведра,, поднимала, и ничего… А тут,, чайник со стола переставила и…! Ни встать, …! Ни сесть, …! Хорошо, что телефон,, рядом оказался. А то бы тут и сдохла, как …! А мне завтра на работу, – тут Галина всхлипнула и замолчала, переводя вопросительный взгляд с Левушки на Ба и обратно.

– Крутой фольклор! – оценил Левушка.

Ба только махнула рукой и, присев рядом с Галиной, стала осторожно ощупывать ее спину, медленно передвигая пальцы от шеи к пояснице. Когда исследование уже приближалось к концу, Галина дернулась и сообщила:

– Б…! Вот это самое место и есть. И жопа набок.

– Не жопа, а таз, – хладнокровно ответила Ба. – Все, заканчивай. Еще одно слово вставишь из своих любимых – будешь тут одна сидеть и сама себя слушать. А нам с Левушкой охоты нет. Понятно?

– Понятно, – жалобно проскулила Галина. – А чего теперь делать-то?

– А чего делать? – вздохнула Ба. – Лежать. Мазь втирать.

– Сейчас принесу, – деловито откликнулся Левушка. – Обезболивающее и противовоспалительное. У меня есть.

– Да, принеси, пожалуйста, – кивнула Ба. – Нормальный остеохондроз, ничего страшного. Его лечи – не лечи, неделю как минимум пролежишь. Хотя лечить, конечно, надо. Левушка, еще таблетки принеси.

– Да знаю, – уже из прихожей откликнулся внук.

– Соображает, – погордилась Ба, убедившись, что внук ее не слышит. – Хороший будет врач. А спать тебе надо на жестком. Кровать не подойдет, видела я твою кровать – сетка до пола. Диван. Да, диван в самый раз. Сейчас Левушка вернется и все, что надо, сделает. Если уж тебе невтерпеж, то и укол поставит. А я пойду Женю позову, она тебе постель на диване постелет, ты ей покажешь, где у тебя что лежит. Теперь давай повернись, вот так, тихонечко… Я посмотрю…

Ба нагнулась над Галиной и сильно нажала большими пальцами ей на поясницу. Галина охнула и открыла было рот, но спохватилась и только закусила губу.

– Вот и молодец, – похвалила ее Ба. – Теперь хоть до туалета сама дойдешь. А вообще лежи. Я тебе завтра врача вызову.

– На х… то есть зачем мне этот врач? Я никогда в жизни… – заверещала Галина.

– А больничный тебе нужен? Вот именно. Ты же теперь в приличном месте работаешь, без этого нельзя. Ну ладно, вон Левушка идет, а меня Герман Иванович ждет, мы с ним чай не допили.

– Ну, что там? – с неискренним интересом спросил Герман Иванович вернувшуюся Ба. – Лев прибегал, я уж у него не стал спрашивать.

– Да ничего страшного, он справится без меня. А у Галины обычный приступ остеохондроза, – сообщила Ба. – Герман Иванович, голубчик… Вы на Левушку не сердитесь. Уж пожалуйста. Мы с ним поговорили, он все понял. Больше ничего подобного не повторится, я вам обещаю… Мальчик влюблен и не знает, как с собой совладать. Беспочвенная ревность… Это бывает, если вы помните.

Вместо ответа Герман Иванович длинно вздохнул и поверх компьютера уставился в светлую даль.

– Герман Иванович, вы уж простите меня великодушно… – вдруг решилась Ба. – Если не хотите – не отвечайте. Но вы тоже очень изменились с тех пор, как появилась Женя. Вы… Какие у вас планы относительно Жени?

– Да какие планы? – опять вздохнул Герман Иванович. – Поживет у меня, пока я ей не надоем. А потом… Она девушка самостоятельная. И без меня бы не пропала, наверное. Но мне так приятно ей помочь. Если вы предполагали, что у меня относительно Жени какие-то… ну, в общем, намерения, – вдруг смутился он, – то боже упаси! Конечно, есть такие мужчины, как правило, богатые и знаменитые, которые будто две или три жизни живут. Жены состарятся, дети вырастут, они женятся на молодых и начинают все сначала. Но я, увы, не богат и не знаменит. Не чувствую в себе сил начинать жизнь заново. Я свою прожил вместе с Наташенькой, а сейчас так… доживаю. И то, если бы не вы, Елизавета Владимировна, я бы не знаю, как я жил бы после смерти Наташи. И потом… Я ведь прекрасно понимаю, что нет во мне ничего интересного для молодой девушки. Разве что квартира. Так я ее Женечке и так решил оставить, если она ей понадобится. Иван согласен. Но вы знаете, только познакомившись с Женей, я понял, почему вы всем помогаете – мне, Галине, Алексею Николаевичу, Левушке. Ну, то есть про Левушку понятно, своим положено помогать, как же иначе. Но чужим? Оказывается, это такое счастье – помогать! Я не понимал раньше.

– Вы совершенно правы, Герман Иванович, – кивнула Ба, задумчиво болтая ложечкой в чашке с остывшим чаем. – Я это делаю из чистого эгоизма. Я старше вас, Герман Иванович, на целых… ей-богу, не вспомню сейчас, сколько лет, к тому же в нашем с вами возрасте год идет за десять. И давно уже поняла, что с годами мы как бы перестаем существовать для окружающих. Будто становимся прозрачными. Вы же наверняка замечали, как молодежь смотрит на нас в транспорте – как сквозь стекло, чтобы место не уступать. И чтоб вообще от нашего вида не расстраиваться. В детстве мы нужны родителям, потом друзьям, мужьям или женам. Детям. На фронте я нужна была раненым и больным, когда работала врачом – пациентам. Потом вот племяннице пригодилась, Валентине, потом Левушке. И все уходило постепенно. Теперь у меня только Левушка. Но и для него я скорее теперь уже обуза. Он мальчик самостоятельный, ему трудно жить со старухой. Молодые не должны подолгу жить рядом с немощью, с болезнями, с близостью ухода. А я, помогая людям – пусть они здоровее и моложе меня, но у них и проблем больше, – я становлюсь более видимой. Я почти нормально существую. Поверьте, это помогает.

– Елизавета Владимировна! Вы настоящий философ! – с чувством произнес Герман Иванович, и по выражению его лица было понятно, что это самый высший комплимент из всех возможных. – Не то что я… Знаете, я много думал о том, что произошло. Пожалуй, Лев прав. То есть не прав по форме, а по сути, я думаю…

– Не надо, Герман Иванович, голубчик!

– Нет-нет! В самом деле! Я не философ. Я схоласт. Оторванный от реальной жизни и от мировой научной мысли. Мои теории мертвы, а я цеплялся за них, как утопающий цепляется за соломинку. Но именно сейчас я понял, как я был смешон со своими претензиями на научность рядом с вашим простым здравым смыслом. Спасибо вам.

– Бог с вами, Герман Иванович, из меня философ, как из вас – балерина, – попыталась снизить пафос его выступления Ба. – Просто в нашем с вами возрасте уже вряд ли стоит быть категоричными, не правда ли? Возможно, вы еще передумаете. А вот и ребята идут. Надо же, сколько провозились! Хорошие у нас с вами дети, правда, Герман Иванович?

В знак согласия Герман Иванович трубно высморкался в большой клетчатый платок. И если бы Ба в этот момент обернулась, то, возможно, увидела бы, как Герман Иванович украдкой промокнул краешком платка глаза. Но Елизавета Владимировна была женщиной мудрой, и поэтому она не обернулась.