Трудно быть хорошим - Ричард Форд

Джон Леро

Недолгое житье в Калифорнии

Перевел В. Толстой

Начинала Леонора ясно, ярко и красиво. Мать ее говорила: «Она могла бы стать кинозвездой, да только я этого не позволю. Нечего моему ребенку быть в центре внимания. Пусть лучше будет такая же, как все».

Вот почему, видать, стала Леонора заниматься бальными танцами и игрой на фортепиано.

«Наверное, у нее есть какие-то другие таланты, — предположил учитель танцев. — Возможно, музыкальные способности…»

А преподаватель музыки выразился более определенно: «Леонора бездарна. От нее просто рехнуться можно».

«Все-таки ты могла бы стать кинозвездой», — сказала ей мама.

В школе у Леоноры намного раньше, чем у других девочек из класса, появилась грудь. И те, завидуя, порядком ее недолюбливали. Зато у мальчишек она стала пользоваться все большей популярностью. И плевать она хотела на то, что там думали девчонки.

Леонору приняли в группу поддержки футбольной команды, и теперь после каждой игры она с новыми подружками бежала в кафе «Данте» и ждала, когда приедет команда. И уж потом они все вместе пили кока-колу, ели горячие гамбургеры с сыром и, как водится, хватали друг друга за разные места. Ну, разумеется, ничего серьезного — просто для забавы. Такое же веселье продолжалось по дороге домой.

Как-то в ноябре (Леонора уже училась в выпускном классе) она сидела возле своего дома в машине Чакли.

— Чего ты ломаешься? — спросил Чакли. — Все ведь этим занимаются.

— Сама не знаю, — печально ответила Леонора. — И хотела бы, но не могу.

— Никто уже себя до свадьбы не бережет. Или думаешь, тебе удастся?

— Мне кажется, я предназначена для чего-то большего, — ответила она, не совсем понимая, что имеет в виду. — Ну, знаешь, я ведь отличница.

— О, Боже, — сказал Чакли. — Какая глупость. Положи лучше свою руку сюда. Тебе это понравится.

— Нет, Чак, я достойна лучшей участи.

Послушай, ты же должна когда-нибудь начинать, — уговаривал ее Чакли. — И черт побери, я все-таки капитан команды.

Но Леонора уже давно вышла из машины, чувствуя, что она не такая, как все, и — она долго подбирала нужное слово — возвышенная. Да, именно возвышенная. Другими словами, она достойна лучшей участи.

На вступительной беседе в Станфордском университете Леонора едва не завалилась. С горем пополам она все же поступила.

— Ты можешь стать профессором в университете, — сказала ей мама. — Или известной писательницей. Или даже получить Нобелевскую премию.

— Отвали, — ответила Леонора. — Что ты в этом понимаешь? Ты ведь сама не кончала университетов.

— О милая, о хорошая моя, нельзя же так разговаривать с мамой, Леонора. Я ведь хочу для тебя самого лучшего. Я хочу, чтобы ты была счастлива.

— Тогда отвали, мам.

Хуже всего в Станфорде было то, что ее заставили заниматься английским языком по программе первого курса, хотя в школе она входила в число тридцати лучших учениц. А сейчас снова пришлось писать сочинения. Поначалу она пыталась дать понять преподавателю, что это ей не совсем по душе. Но, написав первое сочинение, твердо решила встретиться с ним и потребовать объяснений. Он ей все объяснил. Объяснил, что каждый студент университета должен подтвердить свое умение писать сочинения и что она не смогла этого сделать. А потом отдал уже исправленный вариант ее работы.

Все было исчеркано красными чернилами: «стиль», «манера выражения», «невразумительно» — «нет», «нет», «нет» — и дальше стояла большая черная тройка.

— Вы мне поставили тройку? — сказала Леонора. — Я в жизни никогда не получала троек.

— Ну, в этом ничего нет плохого. Нормальная оценка. Даже немножко выше, чем обычная.

— Вы мне поставили тройку, — повторила она и, задыхаясь в слезах, выбежала из комнаты.

Следующие две работы снова вернулись к ней с тройками. И она решила вступить в бой со своим обидчиком. Звали его Локхардт, он написал несколько новелл и, видимо, поэтому был уверен, что умен и неотразим.

Леонора пожаловалась в студенческий совет университета, сказав, что подвергается дискриминации. И что ей вовсе не нужно заниматься английским языком с самых азов. А во-вторых, Локхардт плохой профессионал, ведет себя нетактично и тем самым заставляет ее чувствовать себя униженной.

Председатель совета пошел к заведующему английского отделения, который, в свою очередь, пригласил Локхардта. Потом они вызвали Леонору и проверили ее работы. На следующий день председатель сказал Леоноре, что ей все-таки придется заниматься английским языком с самого начала, как всем остальным, и что оценки, выставленные профессором Локхардтом, соответствуют истине, но тем не менее он просит извинения за бестактность профессора Локхардта, который заставил ее чувствовать себя униженной. А Локхардту дал дружеский совет ради бога быть помягче с этой девочкой, ведь она слегка чокнутая.

Леоноре все-таки поставили тройку — все из-за этого ублюдка Локхардта.

Патрицию Херст[43] силком затолкнули в багажник машины в Беркли, а на следующий день она была на первых полосах всех газет. Леонора посмотрела внимательно на снимки и подумала: «Почему не меня они похитили?»

Она жила с Хорстом Каммером. Он, похоже, был воплощением того, что она когда-то называла «лучшей участью». Хорст был умен и, пожалуй, слишком интеллектуален для того, чтобы иметь какой-то особый интерес к сексу. Хотя он, впрочем, не возражал против того, чтобы время от времени поразвлечься с Леонорой, и ее это вполне устраивало.

Хорст одевался на военный манер и уйму времени отдавал политической борьбе. Леонора участвовала в акциях протеста вместе с ним, и однажды их арестовали во время демонстрации в Олд-Юнион.[44] Леонора гордилась тем, что приняла участие в таком историческом событии. В общей сложности было арестовано где-то около ста студентов, и каждого из них оштрафовали на двести долларов. Деньги Леоноре выслала ее мама с запиской: «Ты как Ванесса Редгрейв или Джейн Фонда. Молодец. Поступаешь, как того требует время. Ты внесла свой вклад».

«Боже, — подумала Леонора, — эта женщина никогда не изменится».

Две фотографии.

На одной — Леонора запечатлена в тот момент, когда она вернулась домой из университета, а все родственники решили прийти к ним на ужин по этому случаю. Ну а потом, как бывает обычно после такого ужина, кто-то взял аппарат и сфотографировал Леонору, ее маму, отца, то, как они сидят на полу перед рождественской елкой в окружении подарков. Мама и папа обнимают Леонору: все улыбаются, смотрят в объектив камеры. Леонора тоже улыбается, но смотрит немножко правее по отношению к камере, как будто бы в последнюю секунду, перед тем как нажмут на кнопку, поняла, что хочет чего-то другого.

— Она же могла бы стать фотоманекенщицей, — говорит мама, изучая эту фотографию. — Ее фотографии были бы на обложках всех журналов.

Вторая фотография. Леонора на своем новом десятискоростном велосипеде забралась на самую большую горку на территории университета и начинает спускаться. Она проезжает мимо двух профессоров, которые неспешно прогуливаются и внешне ничем не отличаются от всех остальных людей, наслаждающихся калифорнийской весной. И Леонора их не замечает, не замечает даже, что один из них — Локхардт. Она видит только большую-пребольшую горку перед собой. Чувствует теплый ветер, развевающий ее волосы. Катит себе на велосипеде и, отпустив руль, поднимает руки над головой, полностью отдаваясь солнцу и ветру, молодости, красоте.

Локхардт, увидев ее, говорит своему спутнику:

— Посмотрите на эту девушку, Боже, это же кто-то должен обязательно сфотографировать.

Пошел второй год ее совместной жизни с Хорстом.

Леонора приняла душ, оделась и уже готова была идти на вечеринку, когда Хорст вдруг сказал ей:

— Слушай, давай пойдем перепихнемся…

Он ведь никогда этим особенно не интересовался, поэтому она ответила:

— Ну, в общем-то, я уже готова идти на вечеринку, но если ты, конечно, очень хочешь…

— Я хочу, — сказал он. — Я готов. Посмотри. — И бросился за ней в спальню, в гостиную, затем снова в спальню, где она упала на постель, засмеялась и стала его щекотать…

— Ну, как, тебе понравилось? — спросила она, когда все кончилось. — Хорошо было?

— Ты классная женщина, — сказал он. — Просто великолепная. Где мой дезодорант?

На вечеринке все пили много пива, коктейли, и как-то незаметно разговор перешел на тему о том, как часто кто этим занимается со своим партнером? Когда дошла очередь до Хорста, он прочитал большую смешную лекцию о примитивности секса, затронув самые различные аспекты этой щекотливой темы. Все его слушали, поддерживали, и поэтому он, слегка переоценив свое выступление, вдруг сказал: «Давайте согласимся, друзья, что все дело в том, как две слизистые мембраны трутся одна о другую». Все засмеялись, зааплодировали и, конечно, пролили пиво. Хорст довольно покачал головой и улыбнулся Леоноре.