Разбойный приказ - Андрей Посняков

Выдохнув, Иван хватанул кружицу… и едва не задохнулся, настолько крепким оказалось предложенное баркасником зелье.

– Что-о, что-о это-о? – хватая широко открытым ртом воздух, только и смог осведомиться Иван.

– Ром, – охотно пояснил Евлампий, оказавшийся не таким уж и угрюмым. – На островах южных из тростника делают.

– Хорошо – не из навоза… Так просьбишку мою выполнишь?

Староста ухмыльнулся:

– Смотря какую. Вот ежели попросишь курить тебя научить…

– Что ты, что ты, упаси Господи!

Вместе и посмеялись, после чего Иван, не вдаваясь особо в подробности, изложил суть дела.

– Ха! – неожиданно хохотнул Евлампий Угрюм. – Соперники, говоришь? Так уже приходили.

Иван от волнения чуть было не прикусил язык:

– И кто же?

– Служка один со Стретилова, – пояснил Евлампий. – Не от себя приходил, посланцем. Сказал, человече один насчет плаванья в свейскую сторону договориться хочет, да чтоб – навроде тебя, Иван, – все тайно обделано было. Как раз к вечеру сегодня и придет договариваться.

– А куда придет?

– Сюда, к баркасам. Хочешь, так приходи, посмотри, кто таков. Ну что, – староста ухмыльнулся, – тяпнем еще по полкружки?!

– Ой, нет, – скривился Иван. – Уж лучше вечером.

– А и правда! Вечером-то куда лучше будет. Эх, употребим под ушицу! Ну, жду!

Простившись с Евлампием до вечера, Иван быстро зашагал обратно на постоялый двор, размышляя о неожиданной пользе пьянства. А ведь и в самом-то деле, ежели б не выпили тогда с лоцманом, вряд ли баркасный староста хоть что-нибудь рассказал, ведь, судя по виду, это и не человек – кремень! Недаром Угрюмом прозван. На протяжении всей беседы с баркасником Иванку так и подмывало спросить про цветок папоротника и клад. Удержался, не дурень же, понимал – всякому спросу свое место и время. Есть у любого человека такие тайны, коими он ни с кем и ни за что делиться не будет. Так нечего и спрашивать зря, отношения только портить.

На полпути Иван вдруг остановился и, немного подумав, резко свернул направо, к площади и дальше, к Богородичному монастырю. Пока до вечера было время, которое следовало использовать с максимальной отдачей, – встретиться с Прохором, а если повезет, и с Паисием. Может, что-нибудь и прояснится насчет Варсонофия и утопленника.

Солнце уже взобралось к середине неба, сверкало, жарило, на Соборной площади многие купцы закрывали лавки, собираясь после обеда поспать. Обычай этот, якобы исконно присущий всем православным людям, соблюдали вовсе не все, а только тот, кто мог себе позволить без ущерба для деятельности провести пару часов в безделье. Иван к таковым не относился, да и судебный старец Паисий не производил впечатления человека, легко тратившего время. Вряд ли спит, вряд ли… До обедни бы только успеть, иначе ждать придется.

Юноше повезло: едва он вошел в ворота монастыря, как нос к носу столкнулся с возвращавшимся откуда-то Паисием. Судебный старец сам и окликнул, высунувшись из возка:

– Эй, Иване, тебя ли вижу?

– Здрав будь, святый отче! – улыбнувшись, вежливо поклонился Иван.

– И тебя храни, Господи, – выйдя из возка, отец Паисий осенил парня крестным знамением. – Никак в наш храм на моленье собрался? Хорошее, богоугодное дело.

Иван сконфузился:

– Врать не буду, отче, не так на моленье, как к тебе шел. Переговорить бы чуть.

– Переговорить? – Паисий усмехнулся, пронзив собеседника быстрым пристальным взглядом. – Что ж, идем в келью. Инда, до обедни успеем.

Келья судебного старца, располагавшаяся в правом крыле обители, напротив звонницы, сочетая качества приемной и рабочего кабинета, представляла собой довольно просторную горницу с покрытой поливными изразцами печью и узкими окнами, в переплет которых было вставлено цветное стекло. После летнего зноя в келье царил приятный полумрак. В красном углу, как и положено, висели иконы в золотых окладах, освещаемые изящной лампадкою. Напротив икон, почти посередине кельи, стоял стол, на европейский манер покрытый зеленым бархатом, на столе виднелись яшмовый прибор для письма, несколько перьев и аккуратная стопка плотной писчей бумаги, судя по белизне – немецкой. По левую сторону от стола, между окнами, располагалась длинная лавка для посетителей, а справа стоял резной шкаф с застекленными дверцами, за которыми виднелись книжные корешки. Книг было много – целое состояние.

– Ну, присаживайся, друже, – удобно устроившись за столом в резном полукресле, кивнул на лавку монах. – Говори, что хотел. У здешних стен ушей нет.

Выслушав краткие вопросы Ивана, Паисий ненадолго задумался и, потеребив бороду, улыбнулся.

– Ну, на первый твой вопрос, про который ты сказал, что зело труден, ответствовать легче легкого. Утопленника этого я тебе сразу назову – свейский приказчик Юхан, о пропаже которого третьего дня заявили стокгольмские гости. Все сходится – и платье, и рост примерно такой же, как ты говоришь, и белобрысый, кому и быть, как не этому Юхану? Тем более на шее – распятие по римскому образцу, а Юхан, как пояснили свеи, как раз был папист, а не лютеранин.

– Угу, – кивнул Иван. – Юхан, значит.

– Говоришь, дырища у него в груди?

– Прямо под сердцем. Проткнуто ловко. Шпага или узкий кинжал.

Паисий задумчиво посмотрел в потолок:

– Для русского – оружие странное. Наши бы ножом завалили…

– Нет, не нож там точно, не похоже, больно уж рана узкая.

– Значит, кто-то из своих… Кто? Зачем? Наверное, гостям свейским самим в этом легче разобраться будет. Ну и мы, со своей стороны, поможем, чем сможем.

Старец вздохнул:

– Теперь о Варсонофии. Сам понимаешь, подноготную чернеца чужому человеку выдавать – дело не очень хорошее, а в отношении Варсонофия – еще и сложное. Скрытен очень! Он ведь в нашу обитель из Загорска пришел – почему, зачем? Говорит, дабы ближе быть к почитаемой Богоматери Тихвинской. Причина убедительная. К тому ж Варсонофий сделал в обитель изрядный взнос – видать, в миру был небеден. На звоннице три колокола – на его серебришко отлиты. Взамен об одном попросил – не расспрашивать ни о чем. Ну и не расспрашивали, раз человек просит. А что таможенником его поставили – так это оттого, что скромен да честен. Другие чернецы и не рассматривались… Теперь вот думаю – почему?

– Почему? – эхом переспросил юноша.

– Не знаю. Догадывайся, парень, сам.

Видно было, что тема эта старцу неприятна. Еще бы, кому захочется выносить сор из собственной избы?

– Тогда последний вопрос. – Иван растянул губы в улыбке. – Варсонофий принимал участие в облаве на Ивана Купалу?

– Вот как? – Отец Паисий неприязненно посмотрел на парня. – Ты и это знаешь? Наверное, и сам в игрищах участвовал? Что покраснел? Дело молодое… Но грех сей замоли!

– Замолю, отче!

– На вопрос твой отвечу – да! Сам Варсонофий и вызвался руководить охочими людьми, несмотря на то что простужен еще с Троицы. Не говорит – сипит. Все. Боле ничего тебе не скажу, извиняй. И без того наболтал немало.

Иван встал с лавки и низко поклонился:

– Благодарствую, отче!

Колокола на звоннице заблаговестили к обедне.

– Постой, постой, не уходи. – Отец Паисий вышел из-за стола. – Я тебе все рассказал, теперь и мне от тебя кое-что узнать надо.

Иван удивленно моргнул.

– Спрашивай, что хочешь, святый отче!

– Для затравки: не слыхал ли ты чего про пропавших после Иоанна отроках?

– А что, пропали? Нет, не слыхал.

– Ладно. Садись-ка вот в кресло… Смелей. Вот тебе перо, вон бумага. Чернильница перед тобой.

– А как же обедня?

– Я за тебя помолюсь, – ехидно осклабился старец. – А ты, Иване, пиши. Все пиши, что знаешь, с подробностями, даже пускай малозначительными. О человечке некоем, чернеце Анемподисте, тоннике бывшем.

– О тоннике? – юноша удивился еще больше. – Но я его и не знаю почти.

– Что знаешь, пиши. Ты ж с ним по лесам шлялся.

Паисий ушел, аккуратно прикрыв дверь, – кажется, даже закрыл ее на замок. Иван задумчиво покусал кончик пера. Вообще, что он знал о тоннике? Крещеный карел, шведский ненавистник, от шведов же и пострадавший. После разрушения тони шведским отрядом бежал, прибившись к другим беглецам – Митьке, Василиске, Прошке. Все трое, а вместе с братом Анемподистом – четверо, попали в лапы разбойных людишек с Кузьминского тракта и выбрались из западни, в общем-то, благодаря монаху – ведь тот вывел их на купеческий караван, охраняемый людьми каменных дел приказного дьяка Мелентия Дементьевича. И как-то так получилось, что потом уж очень быстро Анемподист стал помогать дьяку в обмерах монастырских стен. Ну да, кому ж еще и помогать-то, как не ему? Тонник-то как-то хвастал, что и геометрию знает, и баллистику… Мелентий-дьяк не нарадовался на такого способного помощника! Хм… Интересно, писать ли о подозрениях на то, что Анемподист – тайный содомит?