Разбойный приказ - Андрей Посняков

Эх, да как проглядишь-то?! Книжица по-французски написана, а его только Митька знает, и то не очень-то хорошо. Вот пусть Митька и посмотрит, заодно в языке еще раз потренируется, вспомнит, ведь лишних знаний не бывает. Ладно, когда придет, надо будет обязательно заставить парня снова прочесть книгу, ведь кому-то она очень нужна! Знать бы зачем? Ничего, даст Бог, узнаем.

Теперь о ловушке для московского гостя подумать, о баркасниках – уж их-то он – как и лоцмана – никак не минует, не на себе же зерно в Швецию потащит.

И еще таможенник. Что он за человек? Так ведь и не выяснено. Паисий сказал только, что скрытный. А Прошка докладывал – в монастыре нового таможенного монаха считают человеком богобоязненным и скромным. Ни с кем особо не водится, если не в таможне, так все сидит в своей келье да молится. В стремлении к книгам или учености не замечен, в отличие, скажем, от убиенного Ефимия.

Эх, вот бы кого допросить – да только, увы, на том свете. Как и тот странный утопленник, белобрысый свей, о котором Прохор должен был обязательно доложить судебному старцу. Да уже и доложил, наверное. Паисий умен и деятелен, враз установит личность. Ну и похороны организует, нешто можно тело так оставлять, все ж таки человек, не зверюга лесная.

Итак, что еще осталось сделать? Да, пожалуй, пока все… Все, а к цели-то пока ни на миг не приблизились! Все в темноте блуждаем. Эх…

Поднявшись к себе, Иванко опустился на лавку и обхватил голову руками. Господи, а ведь и впрямь, что для главного-то дела сделано? Ничего! А сам он, Иван сын Леонтьев, только перед Митькой да Прохором вид делает важный, всезнайкой прикидывается, а на самом-то деле… Послал его дьяк Тимофей Соль, понадеялся. А ведь ни опыта у Ивана в таких сложных делах, ни умения. Да откуда им взяться-то, и умению, и опыту, в шестнадцать-то лет, да и те неполные?!

Господи, на тебя вся надежа! Ну, и на себя тоже, не зря ведь говорится – на Бога надейся, а сам не плошай. И еще на парней надеяться можно, на Митьку с Прохором, ну разве ж справился бы здесь, в чужих-то местах, без них? Славные ребята, особенно Митька. Умный, черт, рассудительный не по годам. А Прохор… Как он учил ударам – любо-дорого смотреть. И ум проявил, и смекалку. Молодец! И с такими парнями да дела не сделать? Да не может такого быть!

Нечего унывать – действовать, действовать, действовать! Сейчас быстро на пристань, потом в обитель, к Паисию, может, еще чего-нибудь вспомнит про чернеца Варсонофия? Да и вообще, не худо и самому понаблюдать за новым таможенником, хотя б и даже совсем небольшое время. Как держится, как принимает посетителей, как разговаривает с людьми, таможенник – должность общественная, считай, целый день на людях. Вот и посмотрим.

Сказано – сделано. Облачившись в вычищенный дворским служкой полукафтан, Иван для солидности прицепил к поясу палаш и, насвистывая что-то веселое, отправился к пристани. Причем, словно бы по пословице «Бешеной собаке триста верст не крюк», нарочно сделал круг, заглянув на Соборную площадь. А чего бы не заглянуть? День замечательный, солнечный – гм, не зря с лоцманом Терентием Ухо, согласно традиции, в кабаке погоду направляли, в такой денек пройтись куда – самая радость.

Вот и шагал Иванко, вот и насвистывал, по пути подмигивая всем попадавшимся на глаза девкам. Нет, плохого или чего срамного не думал, упаси Господи. Так просто подмигивал, вовсе без задней мысли. Свернув с Береговой, прошелся тенистым проулочком, вот уже и площадь, эвон, впереди, деревянная Преображенская церковь, рядом с которою торговые ряды, лавки и таможня с весовой-важней. Иванко к таможенной избе не пошел, притулился неподалеку, у важни, делая вид, что в числе прочих зевак увлеченно рассматривает пригнанных на продажу коней. Сам же нет-нет да и косил на таможню глазами, куда как раз подъехал очередной обоз, небольшой, в три телеги.

Таможенный монах Варсонофий – не старый, но согбенный, морщинистый, с глазами, сияющими и выпученными, как у первых святых, – самолично проверял груз: пеньковые канаты, восковые круги, большие деревянные бочки.

– Ты уж побыстрей, батюшка, – кланялись монаху купцы. – Пока ведро стоит, хотим до Стекольны добраться.

– К свеям, значит, собрались? – сипло переспросил Варсонофий.

Иванко непроизвольно вздрогнул – больно уж голос показался знаком. Не этот ли голос он слышал совсем недавно, в ночь на Ивана Купалу? Совпадение? А может, нет? Спросить у Паисия? Нет, уж лучше поручить Прошке – пусть разузнает, не привлекая внимания. Да, так и следует сделать.

Еще раз взглянув на таможенника, Иван повернулся и быстро зашагал к пристани.

На реке у мосточков покачивалось с полдесятка карбасов – вместительных, неглубоко сидящих судов, довольно неповоротливых, зато надежных. Случалось их и по льдам перетаскивать, и по мелям. На бережку, напротив карбасов, дымили костры – матросы варили похлебку. Ближе к реке, на песочке, двое полуголых парней деловито конопатили варом перевернутую кверху дном лодку. Пахло смолой, солью и еще чем-то таким мерзким, чему даже и названия не было. Наверное, так могло пахнуть в аду! Иван поморщился, принюхался и вдруг увидал сидевшего на краю мостков старого знакомца – чернобородого угрюмого мужика со шрамом через все лицо! Того самого, ныряльщика и искателя кладов.

Мужик этот не просто сидел и болтал в воде ногами, он еще и выпускал из ноздрей и рта густой, отвратительно пахнущий дым! Господи Иисусе! Иван машинально перекрестился, да так и остался стоять, раскрыв рот, позабыв про всю свою солидность и важность. Чернобородый наконец заметил его, однако, естественно, не узнал – мудрено узнать было, чай, ночью все кошки серы.

– Чего уставился, паря? – с хохотом спросил он. – Табака не нюхивал?

– Так это табак? – удивленно переспросил юноша.

О табаке он, конечно, слыхал, правда, как курили – не видел, только слыхал пару раз рассказ дьяка Тимофея Соли о том, как курил табачище иностранный лекарь. Судя по рассказу, это был не лекарь, а исчадие ада.

– Ну, посмотрел? – Мужик сплюнул в воду желтой тягучей слюной. – Тогда проходи, неча тут шляться.

– Как это проходи? – возмутился Иван. – Я по делу пришел, старосту баркасного ищу… э… – Юноша тщетно вспоминал названное лоцманом Терентием имя, наконец, после больших усилий, вспомнил. – Евлампий Угрюм, так его зовут, кажется…

Мужик перестал курить и, выбив о мостки трубку – о, вот он где, дьявол-то, прячется! – подозрительно воззрился на парня:

– А кто тебе сказал про Евлампия?

– Да дружок один… лоцман Терентий Ухо, может, знаешь такого?

Имя Терентия Ухо произвело на неприветливого мужика прямо-таки волшебное впечатление. Он улыбнулся! Улыбка, правда, оказалась хищной, но все же это было лучше, чем подозрительно угрюмая рожа.

– Ах, Терентий? Дружок, говоришь? Постой-постой, не ты ли будешь холмогорский приказчик Иван Леонтьев сын?

– Ну я, – настала Иванкина очередь удивляться. – А что такое?

Вместо ответа мужик вдруг захохотал. Громко, что называется, от души. Хохотал долго, Ивану даже наскучило, потом, отсмеявшись, подозвал тех, кто сидел у костров, и даже тех, кто конопатил лодку. Иван даже смутился от такого внимания. А мужик… мужик показал на него рукой, словно демонстрировал какую-то особенную, принадлежащую лично ему вещь, словно бы хвастался:

– Гляньте, парни, кто к нам пришел. Терентия Уха новый дружок – Иван-приказчик!

Тут уж грохнули хохотом все. Правда, смеялись довольно дружелюбно и, надо отдать должное, недолго. Интересно только с чего? Ну, вообще-то была у Ивана одна догадка… блестяще подтвердившаяся.

– Слыхал я, – мужик со шрамом почесал под рубахой заросшую густым жестким волосом грудь, – как вы с Терентием в царевом кабаке гулеванили! Хорошее побоище устроили, молодцы! Кабацкая теребень до сих пор крестится.

– Ах, вон оно что, – с деланной ленцою отмахнулся Иван. – Да, было дело. Но вот насчет драки и выпитого – сильно преувеличено.

– Ничего-ничего, скромник какой! Ишь – преувеличено! Терентий рассказывал, как вы в башне очнулись.

Обступившие парня матросы вновь засмеялись.

– Нечего зубоскалить, – внезапно оборвал их мужик. – Давайте работайте, скоро в море идти. А ты, Иване, не скромничай. Ну, выпили и выпили, с кем не бывает. А вот то, что вы вяжицких упырей побили, – вот за это молодцы! Так их! Давай знакомиться, – он протянул руку. – Я и есть Евлампий Угрюм, староста местный. Почто пожаловал?

Разговаривали в каморке – кормовой каюте одного из баркасов: Иван сослался на то, что беседа предстоит тайная, не для многих ушей. Уж конечно, пришлось и выпить с Евлампием, а куда денешься, когда так настойчиво предлагают, да еще и насмешничают, дескать, где уж мне, сирому, с этаким «питухом» тягаться!

Выдохнув, Иван хватанул кружицу… и едва не задохнулся, настолько крепким оказалось предложенное баркасником зелье.