Есенин, его жёны и одалиски - Павел Федорович Николаев

Есенин и Айседора оказались первыми частными пассажирами этого рейса. За свадебное путешествие Айседора выложила ошеломительную сумму – тысячу золотых рублей.

На аэродром «молодые» приехали на большом красном автобусе английской фирмы «Лейланд». Это был единственный автобус в Москве. Дункан и Есенина провожали представители Наркоминдела и ученицы Айседоры. Дети были одеты в особую форму, а на борту автобуса выделялся лозунг: «Свободный дух может быть только в освобождённом теле. Подпись: школа Дункан».

В ожидании вылета все сидели на траве. Дункан спохватилась, что не написала завещания. Быстро набросала текст, по которому, в случае своей гибели, всё имущество завещала мужу. Показала написанное Шнейдеру, который заметил:

– Ведь вы летите вместе и, если случится катастрофа, погибнете оба.

Пришлось переписывать:

«Это моё последнее заявление. В случае моей смерти я оставляю всю свою собственность и имущество моему мужу Сергею Есенину. В случае нашей одновременной смерти это имущество переходит к моему брату Августину Дункану.

Написано с чистой совестью.

Засвидетельствовано: И.И. Шнейдером, Ирмой Дункан.

9 мая 1922 года, Москва».

Погода в тот день была ветреной и холодной. Собрались тучи и закрапал дождь. Но в момент отправления самолёта выглянуло солнце.

Точно в 9:00 завертелись пропеллеры, и самолёт начал выруливать на взлётную полосу. Неожиданно в нём открылась дверь, и раздался вопль: «Еду забыли!» Шнейдер схватил корзинку с лимонами (помогают от головокружения и тошноты) и помчался за взлетающими. К удивлению всех, догнал самолёт и передал корзину Сергею Александровичу.

Когда аэроплан набрал высоту, Есенин, сидевший у иллюминатора, воскликнул:

– Айседора, смотри: твой дом!

В этот же день новобрачные были в Кёнигсберге, а 12 мая – в Берлине. С аэродрома Темпельхоф они поехали в отель «Адлон», в котором отпраздновали: Айседора – своё возвращение в цивилизованную жизнь с её роскошью и дорогостоящим комфортом, Есенин – своё вступление в мир надежд и неизвестностей.

Но перед этим им пришлось выдержать «атаку» из репортёров. «Несмотря на лишения, – заявила Дункан, – русская интеллигенция с энтузиазмом продолжает свой тяжёлый труд по перестройке всей жизни. Мой великий друг Станиславский, глава Художественного театра, и его семья с аппетитом едят бобовую кашу, но это не препятствует ему творить величайшие образы в искусстве».

А. Дункан и С. Есенин в Берлине

Берлин с первых дней революции в России стал сосредоточием все бежавших от неё.

В нём собрались представители знати, разорившиеся коммерсанты, русские интеллигенты: писатели, артисты, художники, музыканты и пара-другая философов. Большинство из них были не устроены материально и влачили жалкое существование людей, отторгнутых жизнью. Явление знаменитой танцовщицы и её супруга-поэта было, конечно, отмечено берлинской прессой, в основном информацией фельетонного жанра и частушками:

Прилетел аэроплан

Из столицы Ленина –

Вышла в нём мадам Дункан

Замуж за Есенина.

Айседора с новым мужем

Привезла совдеп сюда…

Были времена и хуже,

Но подлее – никогда!

Знакомство с Берлином Есенин начал с кафе «Леон». В нём имел постоянное помещение Дом искусств, который посещали многие русские, сочувствовавшие советской власти. Сергей Александрович пришёл с женой и поэтом Александром Кусиковым, автором известного стихотворения «Бубенцы»:

Сердце будто проснулось пугливо,

Пережитого стало мне жаль,

Пусть же кони с распущенной гривой

С бубенцами умчат меня вдаль.

Слышу звон бубенцов издалёка –

Это тройки знакомый разбег,

А вокруг расстелился широко

Белым саваном искристый снег…

Дункан, по воспоминаниям современников, шла уверенной и лёгкой походкой женщины, которая входила и не в такие залы. На ней были греческая туника с глубоким декольте и лиловый шарф, волосы окрашены в красный цвет. Есенин, нарушая этикет, шёл впереди жены.

– Оба вошли в зал, – вспоминал эмигрант Глеб Алексеев. – Женщина в фиолетовых волосах, в маске-лице – свидетеле отчаянной борьбы человека с жизнью. Слегка недоумевающая, чуть-чуть извиняющаяся – кого? – но ведь людям, так много давшим другим людям, прощается многое. И рядом мальчонка в вихорках, ловкий парнишка из московского трактира Палкина с чижами под потолком, увёртливый и насторожившийся. Бабушка, отшумевшая большую жизнь, снисходительная к проказам, и внук – мальчишка-сорванец. Кто-то в прорвавшемся азарте крикнул: «Интернационал!»

– Chantons la! (споём!) – откликнулась Айседора и запела. Зал подхватил, но не всем это понравилось: в зале было немало убеждённых противников всяких революций. Началась свара, грозившая перейти в рукопашную. Разразившийся скандал погасил Есенин. Вскочив на мраморный стол, он начал читать:

Всё живое особой метой

Отмечается с ранних пор.

Если не был бы я поэтом,

То, наверно, был мошенник и вор.

Худощавый и низкорослый,

Средь мальчишек всегда герой…

Да, это было стихотворения о себе, о том, как деревенский мальчишка отстаивал свою самобытность, за что нередко получал «на орехи», и вот он вырос в большого поэта, но положение отнюдь не изменилось к лучшему:

Если раньше мне били в морду,

То теперь вся в крови душа.

Для ситуации, царившей в зале, выбор для чтения этого стихотворения оказался очень удачным. Посетители Дома искусств быстро присмирели, слушали, затаив дыхание и забыв о своих политических предпочтениях. А Есенин читал с необычайной силой и яростным артистизмом. Когда он закончил, раздались бешеные аплодисменты. Хлопали даже те, кто только что пытался рассчитаться с ним.

Конечно, не все поддались общему настроению. Некий П.П. Сувчинский писал на следующий день:

«Вчера мы были свидетелями, до какой мрази и пошлости дошла в настоящее время “Русская революция”. Прилетел на аэроплане вместе с Дункан поэт Есенин и остановился в лучшей гостинице. В “Доме искусств” был устроен в их честь вечер. Есенин долго не шёл, наконец, в 12 ч. ночи явился под ручку с Дункан в белых туфельках. Дункан уже 55 лет, стерва! Живёт с ним и очень афиширует это. Какой-то жидёнок крикнул “интернационал”. Публика начала свистать. Тогда Есенин, стоя на стуле, крикнул:

– А мы в России в четыре кулака свистим эмиграции, – и запел вместе с Дункан, – “Интернационал”».

Словом, эмиграция злобствовала.

Ещё находясь в Москве, Сергей Александрович через посредников договорился об издании в Берлине нескольких сборников имажинистов. К своему он должен был написать автобиографию. И 14 мая начертал: «Сейчас работаю над большой вещью под названием “Страна негодяев”». Это был бальзам на сердца антисоветчиков всякого рода, ибо такой страной, по их убеждению, могла быть только Советская Россия.

По душе пришлось