Ротмистр - Евгений Акуленко

— И что вы намерены с ним делать?

— По правде еще не думал, — признался Ливнев, — вероятно, господа из контрразведки обрадуются такому подарку. Пускай разыгрывают свои комбинации. Я же стараюсь держаться подальше от политики, насколько это, конечно, возможно. Цель моя, не устаю повторять, — сугубо практические изыскания.

Солнце клонилось к закату, когда обоз выдвинулся к российской границе в направлении на Эревань. Опасаясь визитов сторожевой конницы из близких приозерных селений, Ревин настоятельно рекомендовал ускорить сборы. Но особой нужды в его рекомендациях не было, никто не хотел задерживаться в страшном месте и лишней минуты. В голове и хвосте колонны везли трофейные "Маузеры" в полном сборе. В случае нападения те обещали хоть какую-то защиту отряду, из которого держаться в седле мог лишь десяток человек. Ревин ловил себя на мысли, что камень собрал-таки свою кровавую дань, как ни крути. После такого невольно поверишь во всякую чертовщину.

— Евгений Александрович, — с Ревиным поравнялся Ливнев, пустил лошадь рядом, — у меня к вам разговор. Точнее, предложение. Как бы вы отнеслись к идее продолжить вашу службу отечеству под моим началом, в составе обособленного подразделения при министерстве внутренних дел?.. Перспективы вам обещаю самые светлые: карьерный рост, изрядное денежное содержание, высочайшее покровительство. А также крайне нескучное времяпрепровождение. Чем вас еще соблазнить?.. Соглашайтесь! Мне хотелось бы видеть рядом с собой таких людей, как вы!

— Даже не знаю, что сказать, — Ревин растерялся, — предложение ваше весьма лестно, но я нахожусь в действующей армии…

Ливнев поморщился.

— Считайте этот вопрос решенным! Еще препятствия?..

Ревин в нерешительности посмотрел в сторону и поймал на себе взволнованный взгляд Айвы. Та ехала поодаль и напряженно вслушивалась в разговор мужчин.

В глазах Ливнева мелькнули чертики, он приподнял бровь и обратился к турчанке:

— Сударыня, доводилось ли вам когда-нибудь бывать в Петербурге?

— Нет, не доводилось.

— А что бы вы ответили, если бы Евгений Александрович, предложил бы вам отправиться в столицу вместе с ним?

— Я бы ответила, что согласна!

Айва блеснула ровными белыми зубами и умчалась вперед.

Федюня торопился. Сжимая в охапке огромного гуся, семенил по узкой тропинке, стараясь не запутаться в высокой траве. Птица выгибала шею, вырывалась, шипела и норовила ущипнуть за нос. Справляться с ней становилось все труднее. Дед Птах велел притащить гуся поздоровее, побольше. На луговине, где паслись стада людской птицы, Федюня и словил самого раскормыша. Птах сказал, что гусь нужен для рыбной ловли. Федюня умел рыбалить на уду, на жерлицу, бреднем и взагон. На гуся Федюня рыбалить не умел и готов был елозить ужом, только бы поглядеть, как эти бестолковые гагачи наловят им рыбехи. На затоне уже собралась ребятня постарше. Обступили деда, сидящего на кочке.

Подле толклись птицы, припутанные за ногу, чтобы не разбрелись. Когда-то на этом месте было старое русло. Потом Вирок пробил себе новую дорогу, а тут остался стоять широкими, заросшими камышом разливами. Рыбы в них водилось много, но взять ее сумеет не всяк. На другом берегу призывно закрякала гусыня. Гагачи загалдели, захлопали крыльями и пошлепали было к воде. "Глупые!", подумал Федюня. Это мальчишки схоронились в кустах и крякают в манок. Он и сам так умеет.

— Ну, глядите! — подозвал всех Птах. Сцапал ближайшего гуся, ловко зажал тому голову под мышкой, высвободил перепончатую ласту.

— Сперва нужно ногу обмотать тряпицей, чтобы птица не повредилась. Видали? Вот так!.. После цепляем лесу. Двойной петлей, так не размотается. К лесе привязана блесна, — Птах повертел пальцами железную кованую полоску с крючками, заигравшую на солнце бликами. — Блесна она – потому что блестит! Да осторожно с крючьями! Они все с зазубринами, как на остроге. В палец со свистом войдет, а обратно со скрипом пойдет!.. Все, готова наша снасть! — Птах подошел к воде. — Сперва блесенку забрасываем, после и птицу пускаем… Плыви, голуба!..

Гусь покрутился-покрутился у берега, да и припустил на манок. Вся ватага, открыв рты, провожала гагача взглядами. У самых дальних камышей гусак залопотал возмущенно, и, натужно выбравшись на песок, поволок что-то за собой.

— Ах, ты ж! Гляди-ка! Щука!.. Мальчишки на том берегу, улыбаясь во все зубы, помахали рыбиной, мол, есть прибыток!

— Эй, робяты! — покричал Птах. — Гостя хватай и ногой в петлю. А зубастую – в тень! Да крапивкой укройте!..

Пустили второго гуся. И тот пустым не пришел. Щуку выволок в четверть пуда, не меньше. А после пошла потеха: маночники не справлялись рыбу снимать. Гагачей отправляли по-двое, по-трое. Щука шла, как на подбор: одного веса, погулялая, с золотистым отливом. Случалось, и сходила, и блесны обрывала, но брала неизменно хорошо. Пустил своего "рыбака" и Федюня. Забрел по пояс с воду, поплевал на крючки и отправил, став следить напряженно из-под сложенных домиком ладошек, чтобы солнце слепило меньше. "Вот, — думалось, — вот сейчас дернет!" Забьет крылом гагач, заругается. Но не тронула рыба ни ближе к середине, ни под камышом, ни у самого берега. Выбрался гагач на сушу, отряхнулся и заковылял, прихрамывая, цепляя блесной за траву.

Слезы навернулись у Федюни, обида к горлу подступила. "Ну, — думает, — ладно! И ему отыщется щука!"

— Теперь, — Птах говорит, — ховайтесь кто куды! Станем птицу обратно перепускать тем же макаром! Сам по берегу прошел, из кармана манок достал и давай гусыней крякать.

Потянулись гагачи назад. Да снова не пустые! Федюня, он маленький, но шустрый. Птицу ловит и держит, а ребята постарше зубастую отцепляют. Вот и Федюнин гагач плывет. Приметное у него пятно на шее, не спутаешь. Бросился к нему Федюня, да только зря: пустым вернулся гагач, ни щуки, ни блесны. Только оборванная леса следом волочится. Тут уже не выдержал Федюня, нюни распустил.

— И-эх! — подошел дед Птах, погладил по голове. — Горе горькое! Не реви, — говорит. — Когда опять птицу перепускать станем, твоего гуся первого пустим! Самая большая щука твоя!

Слезы Федюнины мигом высохли. Если что обещает Птах, значит так и будет! Вот, случается, обидят Федюню старшие, задразнят, играть не берут. Идет он по улице – носом шмыгает. Птах увидит, улыбнется в бороду. "Погоди-ка!", скажет. "Сейчас они к тебе сами прибегут, да первыми мириться станут". И хоть ходули Федюне смастерит, хоть дудочку, что на разные лады тренькает. А хоть согнет жестяную полоску винтом, нацепит на нехитрый пусковик, который веревочкой обмотает, да как дернет!.. Взлетает такая полоска выше деревьев, жужжит словно шмель, в синеве теряется. Взрослые рты открывают – диву даются, не то, что ребятня.