Ротмистр - Евгений Акуленко

— Я людей класть не буду, — раздельно проговорил Ревин.

— Тогда прикажите им стрелять в меня! — Вортош сорвался на крик. Ревин заиграл желваками.

— Черт вас подери! Будьте вы неладны, Вортош! — и выдохнул с усилием застрявшие в горле слова: – К бою!..

Взметнулись кверху флажки, прикрепленные к концам пик, затрепетали, забились на ветру, по мере того, как всадники, сыпанув со склона, набирали скорость.

— Я вас не узнаю, Ревин! — прокричал Вортош язвительно. — Где былая отвага?..

Ученый не договорил. Откуда-то с левого бока по казакам ударила картечница. А спустя секунду, завторила ей другая, справа. Первые очереди легли не прицельно, под ноги, зацвиркали по камням, но уже в следующий миг огненные штрихи нащупали путь и скрестились на всадниках ножницами. Рухнул, закрутившись кубарем, Вортош, остался позади: пуля попала в коня. Казака, скакавшего по левую руку, многократно прошило навылет. Лошадь его побежала дальше одна. Ревин сжал зубы от злости, на Вортоша, на себя самого: сотня таяла под перекрестным огнем, как снег в кипятке, а нужно-то было всего-навсего выслать разведку. Поворачивать назад не имело резона: перебьют в спину. Единственно возможное спасение – дотянуться до расчетов. Под Ревиным споткнулась кобыла, пробежала несколько шагов и упала, выронив седока, уставилась в небо остекленевшим глазом.

— Отвоевалась, Ромашка… Ревин виновато погладил животное по шее, и побежал, петляя от пуль, к лязгающему металлом механизму, к тому, что был ближе. Шагов с пятидесяти принялся садить из револьверов на бегу, не столь надеясь на успех, сколь в отчаянной попытке оттянуть огонь со скученной сотни. С того, что от нее осталось. Однако уже пятым или шестым выстрелом Ревину удалось зацепить стрелка в плечо, а после угадать прямо в лоб его помощнику. Когда Ревин влетел в окоп, патронов у него уже не оставалось. Наводчику, вскинувшему руку в отчаянной попытке защититься, он размозжил голову тяжелой револьверной рукоятью. Смолкла и вторая картечница. Казаки, выслав свой путь телами, остервенело пластали шашками расчет.

Английские "Маузеры" расставили хитроумно, здесь они перемололи бы полк, не то что сотню. Да и европейской внешности стрелки дело знали. Это не наспех обученные турки, что молотят в белый свет, как в копеечку, это военные специалисты высшей пробы, англичане, скорее всего. Со стороны лагеря показался отряд: пешие стрелки в алых фесках количеством никак не меньше двух десятков.

— Семидверный! — крикнул Ревин. — Урядник!..

— Нетути его. Убило, — откликнулся кто-то из казаков. Ревин собрал уцелевших, всех, кто мог держать оружие. Трое конных, пятеро безлошадных – все, что остались. Не отзывался Вортош, Одоев, пропала Айва. Ревин тешил себя надеждой, что неугомонная девушка спаслась, или хотя бы жива. Были еще раненые, те, что шевелились, выползая из-под убитых лошадей, или лежали недвижимо. Заниматься ими сейчас возможности не имелось никакой.

Ревин зарядил в револьверы последние две обоймы – остальные патроны оставались в седельной сумке. Покрутил, проверяя, барабаны. И, не дожидаясь пока турки откроют огонь, побежал неприятелю навстречу. Следом двинулись казаки. Сами. Без приказов, без просьб, без ропота.

— Давай, братушки! Наляжем!..

Пеших обогнали конные. И полегли первыми, приняв на себя ружейный залп. Оба магазина опустели аккурат к моменту, когда Ревин приблизился к стрелкам вплотную. За дюжину патронов турки заплатили двенадцатью жизнями. Ни больше, ни меньше. На Ревина бросились кто со штыком, кто с саблей, но полковника будто бы кто-то заговорил от стали и от свинца. Ревин двигался быстро, чрезвычайно быстро, рисуя шашками замысловатые фигуры, доставал врага из немыслимых положений. Рубил, колол, вспарывал животы без жалости, без пощады, давая выход кипевшей ярости. Ревин оплачивал жизни своих солдат смертью чужих, словно искупая смутную вину. Остановился он тогда, когда убивать стало некого. Упившиеся чужой кровью лезвия роняли тяжелые, еще не успевшие остыть капли. Ревин стоял посреди лежащих вповалку трупов. Из всей сотни остался он один…

Издали красный камень напоминал огромный зуб. Если бы полтора десятка человек стали бы друг другу на плечи, то последний, возможно, дотянулся бы до его верхушки. Время от времени, поднявшись из немыслимых глубин, из-под основания с шипением выстреливали горячие струи пара и кипятка, омывая похожую на стекло поверхность. К камню вела вырубленная в застывшей лаве ложбинка, вдоль нее на коленях стояли девять пленников, связанных по рукам и ногам. Пленники готовились умереть. По преданию когда-то давно здесь стояла гора, на вершине которой построил дворец царь Немрут. По матери Немрут происходил из рода Александра Македонского, а отцом его был персидский царь Дарий. Немрут приказал украсить дворец статуями богов и восточных, и греческих, в надежде получить небывалую силу, соединив ветви великих культур. Возомнив, что равных на земле ему нет, Немрут решил бросить вызов небу. Забравшись на крышу своего дворца, он выстрелил в небеса из лука. В ответ на дерзость боги обрушили гору вместе с дворцом в преисподнюю, превратив ее в огнедышащий вулкан, наводящий ужас на жителей окрестных селений. Когда тучи пепла рассеялись, а поднятая из рек преисподней лава застыла, сюда пришли жрецы и, в надежде задобрить богов, стали приносить жертвы. Кровь собиралась под одним из камней, ставшим за годы красным и принявшимся расти, будто дерево. Считалось, что полководец, оросивший его кровью врагов, становился непобедимым. За это растущий из ада зуб прозвали Камнем Войны. Фархад-эфенди к мистикам себя не относил. Напротив, считал, своего высокого положения достиг исключительно благодаря холодному прагматизму. Однако сейчас он, человек с европейским образованием, ученый, известный в определенных кругах под именем "Золотого вельможи", персона, с чьим мнением считался сам османский император, собирался начать ритуал жертвоприношения. Фархад-эфенди сделал знак своим людям и с пленников принялись срывать одежду, щедро сдабривая зуботычинами тех, кто сопротивлялся.

— Это же дикость! Средневековье!.. Вы же образованный человек!..

— Хватит, Ллойд! Умрите, как мужчина! — Фархад-эфенди поморщился. — Дикость? Средневековье? Да как угодно! Только что вы скажете, если ритуал возымеет практический эффект? Если мои предки таскались сюда не просто так, а видя неразрывную взаимосвязь между действием и результатом? Впрочем, вы уже ничего не скажете…

Ллойд, старая английская лиса Ллойд, разыгравший в международном закулисье добрый десяток партий, в один момент превратился из кукловода в куклу. Сейчас он рыдал, как барышня, не в силах отвести взгляд от кривого ножа палача, готовясь к своему последнему превращению. Русские держались лучше, не иначе все еще надеясь на чудесное спасение. Но, судя по отзвукам выстрелов на перешейке, чудесное спасение отменялось, там добивали уцелевших. Пожалуй, тот сумасшедший монгол, что лежит сейчас без памяти, единственный, кому удалось каким-то образом прорваться через заслон картечниц. Ситуацию, когда экспедицию попытаются освободить силой, вплоть до крупномасштабной военной операции, Фархад-эфенди предвидел и был к ней готов.