Солнце бессонных - Юлия Колесникова

Я уже не на шутку разозлилась, подумав о еще одном, проведенном в тишине, вечере.

— Ну, раз уж ты не считаешь меня самым красивым в мире, — улыбнулся Калеб, совершенно игнорируя мою злость. Но что-то в его улыбке было мрачное, от чего я совершенно не думала что его забавляет сложившаяся ситуация и мои слова, — тогда может, пойдем, прогуляемся. Мне уже надоело сидеть дома.

— А тебя никто и не заставляет, — вспыхнула я, стараясь скрыть, как мне хочется пойти гулять с ним. Если не считать того случая, когда он подсел ко мне в машину среди леса, мы нигде не были с ним вместе на природе.

Он, молча, кинул мне куртку, в который раз проигнорировав мое высказывание, и без разрешения нагнулся завязать шнурки на моих ботинках, очевидно, понимая, что без посторонней помощи мне самой не справиться. Выпрямившись, он глухим голосом пробормотал, что-то типа: «Не заставляет».

Но я не была бы столь уверенна, возможно, из-за беременности меня теперь и слух подводит. Не услышала же я звука их машины.

Хотя чему удивляться. Только спустившись вниз, я поняла, как оглушительно грохотала в моей комнате музыка, которую я так и забыла выключить. Несомненно, это сделает кто-нибудь из родителей, только я выйду за двери — в основном, выбор моей музыки они не одобряли, предпочитая, только музыку периода своего времени. Конечно же, классику. Отступником являлся Терцо, любивший джаз и музыку 50-хх. Еще одна планка, связывающая его дружбой с Гремом.

Странно как Самюель еще не ревновала, они много времени проводили вместе, и постоянная картина, которую я могла застать вечером дома — это отец и Грем играющие в шахматы. Так же я знала, что нередко они втроем поигрывают в карты, тайком от меня, так как я плохо отношусь к азартным играм и наркотикам, — еще одному пристрастию Фионы. Но я, конечно же, знала и не осуждала их, во времена молодости отца и Самюель любой дворянин был просто обязан уметь играть в карты, и проигрывать в них деньги. Странно, что сама Самюель не испытывала к ним отвращение, именно они превратили ее отца, достаточно богатого и влиятельного человека, в нищего, тем самым уничтожив ее нормальную жизнь. Все что она рассказывала хорошего о детстве, так это живописный замок на юге Франции, который с каждым годом превращался в руины, еще при ее людской жизни.

Сегодня Грем и отец не изменяя привычке играли в шахматы и для Терцо ситуация складывалась сложная, так как он, подперев голову смотрел на игральную доску. Лицо Грема не выражало никаких эмоций, но я достаточно хорошо его знала, и понимала, что он тешился, ему очень нравилось загонять отца в сложные ситуации, на которые он сам знал ответы.

Самюель сидела возле них со спицами в руках. Ее желание связать какие-то вещи для ребенка приводили меня в уныние. Как она могла любить того, кто еще не родился? Как вообще она может его любить? Мне все еще тяжело было свыкнуться с мыслью, что ребенок во мне — часть меня. От этой мысли становилось неприятно, потому что в нем и часть ЕГО, а значит, я навсегда связана со своим мучителем.

Я не испытывала никаких чувств, кроме дискомфорта и огромного желания поскорее родить, чтобы отдать его на воспитание родителям. Я мечтала лишь об одном, что смогу полюбить своего не желанного ребенка, хотя бы как братика или сестричку. Мне хотелось надеться, что я не буду ненавидеть ребенка, только потому, что он мне напоминает ЕГО. Сколько прошло времени, а я все еще не могла позволить себе произнести ЕГО имя вслух. Исключением за полгода, был тот раз, когда меня спросила Бет.

— Мы идем прогуляться, — голос Калеба вывел меня из раздумий. Я увидела, как три пары серых глаз удивленно уставились на меня и почему-то глупо улыбнулась. Наверное, им кажется, мы встречаемся с Калебом. Вот смеху-то!

— Гхм… — прокашлялся мой отец, обращаясь только к Калебу, словно меня здесь и не было, в который раз я отметила что ему родители доверяли больше чем мне, — надеюсь ты вернешь ее до того как похолодает.

— М-да… — прокашлялся в тон ему Грем, выглядевший смешно в своем строгом костюме около моих родителей одетых так по-домашнему.

Глаза мамы блеснули радостью. Ну, неужели они думают, что я влюбилась? — усмехалась я про себя. Да разве можно влюбиться в кого-то за два месяца. В кого-то с кем только перекидываешься пикировками или по большей части молчишь? Кто раздражает тебя своей самоуверенностью, красотой и поведением? В кого-то, кто вообще не человек, и с кем у меня никогда не смогут сложиться отношения. Даже будь я так красива, как Оливье, мне не дотянуться до уровня Калеба.

Мы шли, не разговаривая, по маленькой тропинке, что вела от моего дома в парк, который я, преувеличивая, называла лесом, почти касаясь локтями

Я совершенно не ощущала холода, в руках было плохое кровообращение, поэтому только по пару, который вырывался каждый раз из моего рота, когда я выдыхала, можно было догадаться, как же на улице похолодало, за то время что мне пришлось просидеть в доме.

Не сговариваясь, мы сразу же направились к беседке. Калеб сел на лавку, я же осталась на ногах — простудить почки, было бы полнейшей глупостью в моем положении. Тогда Калеб посмотрел на меня странным взглядом, почти порицая, и я вдруг оказалась у него на коленях.

Его пьянящий запах, и близость губ заставили меня потерять дар речи. Но прошла минута и конечно я стала вырываться, пускай и вяло.

— Ты знаешь, по-моему, приставать к беременным, это какая-то разновидность извращения!

От волнения я начинала городить чушь.

— Да, ты уже что-то такое говорила, — ухмыльнулся он, и его дыхание обожгло мне шею, не только своей свежестью, но и близостью. — Если не можешь придумать, что-нибудь остроумнее, лучше помолчи.

Я со смятением почувствовала, как он уткнулся лицом в мои волосы и ляпнула:

— Я не буду с тобой спать!

Ну и дура! — добавила про себя.

Он сдержано хохотнул, внезапно прижав меня крепче. Я вздрогнула от этой сладостной муки.

— Я сделал тебе больно? — он тотчас почти скинул меня с колен.

— Нет… — пролепетала я, желая вернуться в его объятья.

…И он вновь притянул меня к себе, так как будто мы уже вечность были близки.

Кажется в этот момент, оглядываясь назад в прошлое, до меня наконец-то дошло, почему Калеб так раздражал меня, и почему я так часто думала о нем. Почему меня бросало то в дрожь то в холод от его считанных прикосновений, голоса, вида; и зачем я так боролась в душе с непонятными чувствами к нему.

Вот кому, как-то не заметно для себя я отдала свое сердце. Свое глупое, израненное сердце. Тому, кто вряд ли его оценит.

Мне стало так больно от его желанных объятий, что горячие слезы выступили на глазах. Как-то я читала, что больше всего чувствуешь потерю человека тогда, когда он сидит рядом, но ты знаешь, что он никогда не будет твоим.