Инерция страха. Социализм и тоталитаризм - Валентин Турчин

Я стою на другой позиции в вопросе о многопартийности. Для того чтобы свободно развивать теорию научного социализ­ма, объективно оценивать прошлое и настоящее нашего общест­ва и разрабатывать социалистические и демократические альтер­нативы его развития, вовсе не нужна политическая партия. Это скорее задачи научного института или авторского коллек­тива, объединенного вокруг печатного органа. Политическая партия есть организация, стремящаяся к власти. Замалчивать этот факт означало бы только увеличивать общую сумму не­домолвок, и без того огромную.

В условиях Советского Союза требование многопартийной системы — это путь революции. Не только вооруженный захват власти ведет к революции; крутая перемена структуры вла­сти — это тоже революция, и она вряд ли обойдется без массо­вого насилия, особенно в условиях многонационального госу­дарства, как Советский Союз. Если вообразить, что в СССР вдруг с завтрашнего дня вводятся основные демократические свободы и обычная для демократических стран система сво­бодной конкуренции между политическими партиями, то КПСС, такая как она есть сегодня, скорее всего не удержит власти. Это ясно всем: и руководству КПСС, и сторонним наблюдате­лям; это и является причиной того политического тупика, в котором мы находимся. Демократия отождествляется со сво­бодными выборами в условиях многопартийной системы, что в свою очередь практически отождествляется с потерей влас­ти правящей бюрократической иерархией. Отсюда панический страх бюрократии перед всякой формой демократизации, перед всяким обменом идеями и информацией и ее отчаянное сопро­тивление минимальным реформам. Требование элементарных прав личности рассматривается как призыв к свержению вла­сти, к революции.

Существует ли нереволюционный путь демократизации? Я думаю, что существует. Путь реформ означает, с моей точки зрения, прежде всего четкое разграничение борьбы за власть и борьбы за идеи и отказ от борьбы за власть в пользу более успешной борьбы за идеи. Это означает отказ от требования многопартийной системы на ближайший обозримый период -тот период, который потребуется, чтобы укоренились основные права личности. А так как в перспективе целесообразность многопартийной системы по меньшей мере сомнительна, то мно­гопартийность надо вообще снять с повестки дня. Идеалом ре­формации является постепенное превращение КПСС под дей­ствием эволюции общественного сознания и норм поведения в единую политическую сеть подлинно социалистического госу­дарства. Демократические свободы, которые должны иметь советские граждане, должны включать, конечно, и свободу ассоциаций. Но и в самом демократическом обществе не вся­кая ассоциация допустима; не разрешается, например, ассо­циация с целью воровства или вооруженного захвата власти. Я думаю, что было бы вполне логично исключить возможность образования ассоциаций с целью "захвата" власти путем голо­сования. (Я поставил "захват" в кавычки потому, что не соби­раюсь преуменьшать разницы между вооруженным захватом власти в буквальном смысле слова и приходом к власти в ре­зультате голосования. Но в эпоху манипуляции сознанием масс путем пропаганды нельзя забывать также и о сходстве этих двух методов; вспомним хотя бы о механике прихода к власти Гитлера.)

Никто не может предсказать, осуществится ли этот идеальный вариант демократизации. Возможно, что и не осуществится. Но важно, что такая возможность есть, и ее осуществление зависит от нас самих.

Опыт старой России

Отрицание возможностей реформ вместо попыток их осу­ществления всегда в большей или меньшей степени догматич­но, и целью его является либо моральное оправдание полной пассивности, либо, напротив, пропаганда революционного пути как единственно возможного. Вторая позиция — это позиция большевиков в старой России. Чем хуже, тем лучше - было их лозунгом. Своими злейшими врагами они считали не реакционеров, не тупых чиновников, которые блокировали реформы, а именно реформаторов, старавшихся, не разрушая системы, улучшить положение бедных слоев населения, устранить наиболее вопиющие безобразия и направить страну по пути непрерывного прогресса. Все эти усилия большевики объявляли "обманом трудящихся", имеющим целью ослабить революционные настроения.

В течение долгого времени после революции большевистская концепция политических перемен оставалась единственно допустимой и универсально применимой. Советский человек с юных лет воспитывался в убеждении, что:

1) Власть в обществе всегда принадлежит некоторому клас­су и служит интересам этого класса.

2) Никакие серьезные реформы невозможны без смены правящего класса.

3) Так как правящий класс ни за что не отдаст власть без боя, осуществить серьезные перемены в обществе можно толь­ко путем вооруженного захвата власти, революции.

Нежелание рабочих в западном мире устраивать революции привело постепенно к изменению программ западных компар­тий в духе прихода к власти конституционным парламентским путем. В результате и советская пропаганда была вынуждена признать этот способ прихода к власти принципиально возмож­ным. Но в остальном, то есть в главном, концепция не измени­лась. К чему же ведет эта концепция применительно к советско­му обществу?

Прежде всего - к дискуссии о том, какому классу "принад­лежит власть" в СССР. Если согласиться с официальной доктри­ной, что власть у нас принадлежит рабочим и крестьянам, то перемены возможны лишь в смысле "конфликта лучшего с просто хорошим". Многие западные левые стоят на этой точке зрения. Советский Союз - государство рабочих и крестьян, и это главное. Поэтому он должен служить объектом восхищения и образцом для подражания. Разные частности и мелкие недо­статки, такие как миллионы замученных в сталинское время или перевоспитание инакомыслящих с помощью инъекций нейролептиков, неприятны, но не могут изменить главного.

Те, кто не желают смириться с "мелкими недостатками" и  пытаются объяснить их с марксистских позиций, говорят вместе с Милованом Джиласом о "новом классе" — партийной бюрократии, которой реально принадлежит власть. Отсюда следует, что единственная надежда на перемены — это вырвать власть у КПСС, а так как парламентских форм борьбы у нас не существует, то остается лишь создание нелегальной организации с целью свержения власти. Это и было бы большевистской позицией, перенесенной в современные условия. Однако каждому ясно, что шансов на успех на этом пути мало. Поэтому на практике большевистская позиция ведет к тому, что человек просто разводит руками и ничего не делает. Марксизм в марксистском государстве еще раз оказывается инструментом не движения, а застоя.

Если я перенесу свою позицию в дореволюционную Россию, то попаду, по-видимому, в конституционные монархисты - не от большой любви к новой "династии", а потому что шансы на прогресс в нашей стране я вижу в демократизации общества при сохранении основной структуры власти. Я отрицаю больше­визм не только как принципиальный противник насилия, но и потому, что, как видно из предыдущих частей книги, я отрицаю всю идеологию марксизма-ленинизма, на которой основана большевистская политическая программа. Я не верю, в частно­сти, что проповедь ненависти к правящему классу, будь то поме­щики, капиталисты или партбюрократия, может привести к че­му-нибудь, кроме бессмысленного разрушения. Реальный про­гресс в обществе — это перемена идей, а не власти.

Параллель между реформизмом в советской России и ре­формизмом в царской России имеет под собой глубокое осно­вание. Пройдя через чудовищно кровавую революцию и граж­данскую войну, мы вернулись к структуре власти и обществен­ному сознанию, которые больше напоминают традиционную Россию, чем революцию. Мы вновь оказались поставленными перед теми же проблемами, которые стояли в России 19-го ве­ка. Та же всесильная предельно централизованная бюрокра­тия, тот же произвол власти, то же пренебрежение к основным правам личности как со стороны управляющих, так и со сторо­ны управляемых, та же нетерпимость к идеям, не одобряемым высшими инстанциями. Психология советского бюрократа — это психология бюрократа царской России, что же касается его мировоззрения, то сменены лишь декорации, а по сущест­ву оно изменилось мало. В его основе по-прежнему лежит три­ада: православие, самодержавие, народность; только правосла­вие теперь называется марксизмом-ленинизмом, самодержа­вие превратилось в руководящую роль партии, а вместо "на­родность" говорят "морально-политическое единство совет­ского народа". Я убежден, что когда советский чиновник смот­рит кинофильм о революционерах в царской России, он внут­ренне находится на стороне царских чиновников, он отожде­ствляет себя с ними, а не с большевиками. И в самом деле, что общего между ним и этими демагогами, которые плетут сети заговора, чтобы подорвать государство, созданное тысячелет­ней русской историей, разрушить порядок и ввергнуть страну в кровавый хаос?