В прорыв идут штрафные батальоны - Юрий Погребов

— Батальон! — вскидывается Махтуров. — Чё ты к названию цепляешься? На фронте редкая дивизия четыре-пять тысяч штыков насчитывает, а бывает, что и тысячи не наберется, как у тех, кого мы сменили. А у нас в батальоне две тысячи бойцов только переменного состава. Полнокровный полк

— Наш батальон — особый. Вообще-то штатное расписание штрафных батальонов — три роты. От силы — четыре. В других так и есть.

— Потому и особый, что штрафные полки и дивизии создавать нельзя. Что тогда о Красной Армии думать будут? Ну, а батальоны — куда ни шло. В любом стаде шелудивая овца найдется. Они и у немцев есть.

— Ты к чему клонишь — не врублюсь я что-то?

— Мозги есть?

— Допустим.

— Если есть, тогда напряги: если у немцев на убитых со всего фронта места в газете хватает, а у нас «Красной звезды» мало, чтобы потери одного нашего батальона разместить, то что это, по-твоему, значит?

— А ты закономерность боевых действий помнишь? При наступлении потери обороняющихся и наступающих составляют один к трем, один к четырем.

— А когда они нас в сорок первом и сорок втором перли, тоже, скажешь, потери вчетверо против наших несли? Знаешь, сколько нас под Вязьмой полегло? Три армии! А под Киевом? Весь фронт вместе с Кирпоносом…

— Ты это сейчас только смикитил или во взводе уже успел с кем-нибудь поделиться?

— Не с кем во взводе уже делиться. Под одной глухой деревушкой в сорок дворов почти полтысячи душ положили. Если за каждый хутор по полтысяче мужиков класть, то, сколько же их положить придется, пока до Берлина дойдем…

Павел поднялся из-за стола, скомкал газету и, пройдя к печурке, сунул ее в топку.

— …Кто домой вернется? Если по твоей статистике, то на батальон Нинок и Валек по одному здоровому мужику и по три калеки придутся.

— Хорош, Николай, с такими настроениями в окопах не выживают. Домой ты вряд ли вернешься.

— Я в порядке. Подыхать только, как Маштаков, не хочется.

— Что за шум, а драки нет! Вы что, славяне, ордена делите? — в распахнувшейся двери появляется Заброда. — Давай, собирайся, Колычев. В штаб. Боровицкий вызывает.

— Что за срочность такая. Недавно же у комбата были…

Боровицкого одолевала простуда. Он кутается в наброшенную на плечи шинель, часто смаргивает, борясь с горячечной резью в сухих глазах. Предложив Колычеву и Заброде присаживаться и перекуривать, ожидая запаздывающего Упита, достает из ящика письменного стола бумажный пакетик и, свернув желобком, высыпает в рот какой-то порошок, запивает водой.

В кабинете начальника штаба, кроме него, двое усердно скрипящих перьями писарей. Сухорук, как стало известно, во второй половине дня отбыл для оперативного управления боевыми действиями рот Трухнина, Харина, Наташкина и Кужахметова. Они вели трудный затяжной бой, исход которого на час выезда начальника штаба был пока неясен.

Встретив Упита укоризненным, поверх очков, взглядом, Боровицкий замечания, однако, не делает. Начинает торжественно:

— Товарищи офицеры! Приказ на наступление командованием отменен. Свою задачу батальон выполнил и отводится в тыл на отдых и доукомплектование в район лесопункта, что находится в семистах метрах северо-восточнее кордона лесника. Прошу отметить на картах, — Боровицкий снял и протер очки носовым платком, лежавшим поверх папки с документами. Командиры рот потянулись к планшеткам, зашелестели картами. — До кордона лесника часов пять-шесть пешим маршем. Порядок выступления. Головной идет рота Заброды, потом Колычев и Упит. Время выхода — восемь ноль-ноль. По прибытии, к шестнадцати ноль-ноль, представить мне списки и боевые характеристики на отличившихся штрафников для направления их в Военный совет фронта. У меня все. Вопросы есть?

— Вот всегда у нас так с утра — наступать, к обеду — отдыхать, а вечером снова к чему-то готовиться, — всплескивает руками Заброда. — Хорошо, хоть Новый год наш будет.

Наверно, забыл, что рапорт собирался писать.

Павел почему-то об убитых вспомнил. Руки до них не дошли. Последние почести не отданы. Лежат погибшие на поле боя не погребенные. Он собирался зайти к комбату, спросить разрешения на захоронение бойцов своей роты. На завтра. Вместо охраны штаба. Теперь поздно

Когда вышли из кабинета, Упит легонько придержал его за рукав шинели.

— Ты представления на штрафников как писать собираешься — на всех или выборочно?

— Я уже написал. По три человека от каждого взвода. А что?

— Комбат предупредил, чтобы я бумагу зря не переводил. Сказал, чтобы писал на десятерых, а Сухорук пятерых вычеркнет. Пятерых от роты, по их мнению, достаточно для того, чтобы вселять веру в тех, кто стремится к свободе и честной жизни.

— Какого же черта всуе законы писать, если их не хранить?!

Упит пожал плечами.

И в это время с улицы в коридор вошел старший оперуполномоченный «Смерша» старший лейтенант Андрианов. Увидев Колычева, направился прямо к нему.

— Колычев! Товарищ старшина! Рад. Рад тебя видеть в полном здравии и цвете.

Как говорится, пошла беда — открывай ворота. Павел чертыхнулся про себя: «Черт тебе рад, и брянский волк в лесу товарищ». Но вида не подал, выдавил на лице подобие радушной улыбки.

— Взаимно, товарищ старший лейтенант, взаимно.

— А я о вас вспоминал. И тема у нас для общего разговора имеется. Не находите? Или вы торопитесь?

— Да нет. Можно и поговорить.

— Тогда прошу в кабинет.

Прошли в кабинет. Андрианов указал Павлу на стул около стола, подвинул к нему пачку «Беломорканала».

— Курите, старшина. Небось, не до перекуров в последние сутки было.

— Спасибо. Я сигареты предпочитаю, — и он полез в карман за куревом, сознавая, что отказ от угощения выглядит как заявка на независимость и готовность к открытому противостоянию.

— Я все ждал, когда вы сами, без приглашения, зайдете. Понимаю, конечно, что хлопот у вас невпроворот, ну да, думал, минуточку-другую выкроит, — Андрианов погасил приветливую улыбку и уже с нескрываемой иронией посожалел: — Недоговорили мы с вами в прошлый раз. Как-то не получился у нас с вами разговор. Не находите?

Павел ждал другого вопроса.

— Расскажите мне, товарищ старшина, поподробнее о последнем бое, о ваших в нем действиях. Все, что видели и помните. Капитан Сачков на ваших глазах погиб?

— Сачкова я видел всего один раз мельком. В начале боя, когда они вместе с Забродой бежали в атаку. Больше не видел. Некогда было по сторонам оглядываться.

— А вы где в это время находились?

— В порядках своей роты. В середине.

— Но вы ведь знаете, как он погиб?

— У меня двое взводных погибло. Одного срезали пулеметы Сачкова. Среди солдат был слух, что за одним он сам лежал и что самого пуля сразила. Поделом.

— От кого услышали? Кто именно говорил?

— Не придал значения. Мало ли чего они наплести могут.

— Напрасно, старшина. Вам как командиру роты все надлежит знать. И что ваши солдаты говорят, и даже чего не говорят, но на уме держат. Иначе грош вам цена как командиру штрафного подразделения. А в бою вы не то что все видеть должны, вы обязаны это делать.

— Повторяю, товарищ старший лейтенант, я свою роту поднимал в атаку и вместе с ней бежал вперед. Сачков и Заброда оставались сзади и левее меня. Больше я не оглядывался. Заброда, наверно, знает больше.

— Больше следовало знать вам. Вам ведь известен приказ командира батальона о том, что командирам рот запрещено ходить в атаку в одном порядке с штрафниками. Командир роты должен находиться сзади, чтобы все видеть и контролировать ситуацию.

— В бою приходится действовать по обстановке, а не по предписаниям. А как она сложится — сам бог предсказать не сможет.

— Значит, и пулю в спину получить не опасаетесь? Уверены?

— Не боюсь, хотя и не исключаю. Чему быть, того не миновать.

— Везунчик вы, Колычев. Обзавидоваться можно. Вы, опять же в нарушение приказа, троих уголовников в разведку направили. И опять вам номер прошел. Вернулись. Но если б переметнулись к гитлеровцам, не позавидовал бы я вам, старшина. Зная вашу биографию, приходишь к выводу, что вы все время с огнем играете и неспроста.

— Все штрафники — зэки, товарищ старший лейтенант. Послал тех, кто мог лучше справиться с задачей. Вы вот и меня, как я понимаю, поостереглись бы в разведку отпустить.

— Правильно понимаете, — Андрианов переменил тон.

— У вас на столе, в блиндаже, хранится газета изменника родины Власова. Интересуетесь?

— Ординарец на растопку оставил. Я ее лично в печь отправил.

— Оперативно. Где вас учили следы заметать?

— Какие следы?

— Но вы ведь служили в предательской армии под началом изменника Власова?

— Я воевал в составе Второй Ударной армии, — стараясь не выдать подступившей тревоги, спокойно ответил Павел, — но не под его началом. Если вам все известно, то вы должны знать и то, что генерал Власов вступил в командование Второй Ударной армией в середине марта сорок второго года. А двадцать восьмого марта при прорыве кольца окружения я был тяжело контужен и выбыл из ее состава.