В прорыв идут штрафные батальоны - Юрий Погребов

Очнулся он от холода. Ударом его отбросило на противоположную стенку траншеи. Там, под стенкой, он и лежал, скрючившись, на подвернутой под себя руке с пистолетом, щекой и кончиком носа примерзая к затоптанной грязью, обледенелой половой доске.

Медленно всплывающее, далекое еще сознание чуть брезжит, цепляясь за ускользающую, недоступную пока мысль. Удар прикладом!

Делает усилие приподнять голову. Усилие отзывается острой, колющей болью в левой стороне шеи. Прикладывает к шее ладонь. Под ладонью твердое вздутие. Упираясь рукой в пол, приподнимается на плечо, с плеча на локоть подтянутой правой. Несколько секунд отдыхает, пережидая боль.

В голове тонко звенит. С трудом распрямляет спину и садится. В траншее тихо. Стрельба доносится издалека. Значит, бой переместился в село. Сколько же он пролежал без сознания? Пятнадцать, двадцать минут? Полчаса? Палец на курке занемел.

Подосадовав на себя за непростительную оплошность: надо же, третий год в окопах воюет, а попался, как новичок, поднялся на ноги, выглянул из окопа.

От окраины Маленичей по открытому пространству, не скрываясь, шли трое раненых. Двое впереди, поддерживая друг друга. Третий — чуть сзади — ковылял, опираясь на винтовку.

Павел выбрался из траншеи. Наверху почувствовал себя бодрее, увереннее. Пошел навстречу раненым. Первые двое ему были незнакомы, вероятно, из роты Заброды. В третьем с шевельнувшимся чувством отчуждения признал уголовника Штыря из первого взвода. Тот признал Колычева раньше. Заорал взрадованно еще издали:

— Ротный, чистый я! Готовь справилу!

— Выпишут тебе справилу и без меня в госпитале, — отмахнулся от него досадливо Павел.

— А-а-а! В окопе отсиживался, гад, пока мы там кровь проливали! — завизжал Штырь. — За спины прячешься!

— Да пошел ты!

Послав уголовника куда подальше, будучи против него предубежденным, как против горбатого, которого может исправить только могила, Павел крупно пошагал напрямую по склону, держа направление на центр села, где гремели выстрелы и шел бой.

По пути ему попадались убитые. В основном немцы. В серых шинелях только трое. Он поднял с земли «шмайсер», доукомплектовался двумя запасными рожками к нему.

Вначале попал на запушенное, поросшее дикой сорной травой подворье. Огибая сенник с одной воротиной на петлях, увидел штрафника. Но прежде чем он его увидел, он услышал странный хлопок Штрафник сидя на кучке сена, в одном сапоге, рвал зубами обертку индпакета.

Павел шагнул под крышу. Штрафник поднял на него голову. Шкаленко! Вот так встреча.

— Ротный! Ты?! — Глаза штрафника округлились, в них метнулся страх. — А я ранен. Смотри, осколком пальцы срезало.

Взгляд Павла упал на снятый сапог с аккуратно подоткнутой в голенища портянкой. Носок сапога совершенно целый! Не пробит, не поврежден. Да и неоткуда было сюда залететь осколкам. Мины на подворье не падали, минометы село не обстреливали. Кругом слышна была лишь ружейно-пулеметная стрельба. Кровь забушевала в висках: гранатный запал рванул между пальцев, слизняк

— Так это твой фарт, мерзавец!! — Передернув затвор автомата, Павел надвинулся на штрафника, выставив ствол прямо в остановившиеся, остекленевшие зрачки полных ужаса и ненависти глаз.

Шкаленко сжался под стволом в комок Рука вслепую, лапая сенную труху, потянулась к винтовке.

— Трус! Дезертир!

И как только рука коснулась дула, Павел нажал на спусковой крючок.

Павел собирал остатки роты.

За Маневичами в направлении лесозавода еще слышалась незатихающая стрельба, а в самом селе все было кончено. Сопротивлялись фашисты до последнего. Видно, знали, что перед ними штрафники и что штрафники пленных не берут. Некоторые подворья пришлось брать жарким штурмом. В селе полыхало сразу несколько пожаров. Место сбора поэтому — солдатские блиндажи и землянки, выстроенные по берегу мшистого родникового ручья чуть ниже деревенской околицы.

Немцы все-таки аккуратисты. Дорожки перед блиндажами выведены ровные, словно по линейке, около входа у каждого поленницы напиленных и наколотых березовых дров, групповые умывальники под навесами. Все продумано, обустроено, подчинено строгому порядку.

В блиндажах, правда, успели побывать пронырливые штрафники, и теперь повсюду валялись выпотрошенные ими солдатские чемоданы, ранцы, посылочные ящики, обрывки оберточной бумаги.

Сюда подтягиваются вышедшие из боя его бойцы. Из взводных — только один Махтуров. Целый, невредимый, без единой царапины. И потому будто бы виноватый.

— Заговоренные мы с тобой, что ли? — говорит тоном, каким открывают для себя нечто неприятное, не оправдавшее ожиданий и приходится больше сожалеть, чем радоваться.

И Павел его понимает. Штрафники идут в бой не за тем, чтобы умирать, но и не за тем, чтобы выходить из него бескровным. Ранения ждут. Желательно легкого. И Павел тоже не исключение. Много ли осталось в батальоне таких, как они с Махтуровым, для кого судьба могла бы и расщедриться на такой подарок?

О судьбе Маштакова, Грохотова и Ведищева Николаю ничего не известно. Павел приказывает ему взять людей, ловить метавшихся по селу лошадей с повозками, собирать раненых. Протопить под них несколько блиндажей.

Сам остается ждать других взводных. Неужто никого в строю больше не осталось?

Но первым, однако, объявляется командир седьмой роты Заброда. Отказывается верить своим глазам:

— Колычев! Живой! А комбату доложили, что свалили тебя в траншее. Велел прояснить.

— Свалить-то свалили. Прикладом в шею так долбанули, что пришлось поваляться. Саднит, зараза, но жить можно. А ты-то как — ранен? — указывает он на распоротый рукав шинели ротного, из-под которого виднеется окровавленный бинт.

Заброда поправляет раненой рукой кобуру пистолета.

— Ерунда, царапина. Через неделю заживет, как на собаке. Драпанула немчура аж до Никольского.

Опять по болотам до них добираться придется. У меня Гатаулин был. Комбат приказал здесь закрепляться. Боевые охранения выставлять. Раз жив — действуй. А я побегу. Федора Корниенко ранило. Балтус приказал его людей в свою роту забрать. Да их и взвода-то не наберется.

— Как Федор?

— Плохо. Две пули в живот. Ты пошли своих славян, пусть лошадей поймают, а я людей подброшу. Раненых собрать надо, пока не замерзли. А то когда еще до них очередь дойдет.

— Уже послал, землянки протапливаются.

— Тогда бывай!

— До встречи.

Ведищев объявился. Шинель нараспашку, правая рука на перевязи.

— Узнал, что жив, пришел попрощаться! Повезло мне, ротный. Счастливый билет вытащил, — легкий хмель удачи кружил ему голову. — А рука — что? Полежу в госпитале, может, и действовать будет. А нет — так хрен с ней, и без нее проживу. Снявши голову, по волосам не плачут.

— А Маштаков, Грохотов? О них что-нибудь знаешь?

— Убиты, — сник Ведищев. — Маштакова свои же срубили. Может, Сачков и срубил, говорят, сам за пулеметом лежал. А Грохотов на автоматную очередь в траншее нарвался. Наповал. Маштаков еще жив был, я пока санитаров нашел, а он все… Жаль мужика. Ни за понюх табаку сгинул…

— Ладно, пошли в землянку. И твою вольную отметим, и мужиков помянем.

— А ты как? Маленичи взяли. Тебя тоже представят?

— Маленичи взяли. А там — как комбат решит, так и будет.

— Слышь, Павел, а если откровенно: не стукани сзади пулеметы — драпанули бы наши орлы. Чего б тогда было?

— Если б драпанули, и не было сзади роты Заброды — могли нас немцы и смять. Но если уж рота Заброды готова была подняться в атаку, то стрелять по своим не обязательно было. Рукопашной немцы бы не приняли, и мы бы на их плечах ворвались в окопы…

Павел не договорил. Мощный взрыв потряс округу. Так рвануть могли только боеприпасы. И верно, бросив взгляд в сторону штабеля из ящиков с минами, увидел на их месте густой столб дыма. Осколки долетели даже до блиндажа, вгрызлись в накатник Упал на склоне один из трех связистов, тянувших линию полевого телефона.

Все, кто находился поблизости, втянули головы в плечи. Кое-кто сиганул в блиндажи.

В бою о смерти не думается. А вот после боя жизнь дорожает. Каждому шороху солдаты кланяются, каждого звука сторожатся. Павел оглядел свое воинство. Настороженным взглядом следят за ротным. Ждут команды. Приказал построиться повзводно. Пересчитал коротенькие шеренги: три, семь, одиннадцать, восемь. Плюс пятеро с Махтуровым собирают раненых и трое бойцов протапливают землянки. Итого тридцать восемь бойцов. Вместе с ним — тридцать девять.

— Это все, больше никого нет? — спросил по привычке, не для того, чтобы услышать ответ. Ясно и без того, что да, ждать больше некого.

Строй и не ответил.

— Первый и второй взводы! Поступаете под команду временно исполняющего обязанности командира взвода Махтурова. Третий и четвертый — под команду командира отделения Огарева. Разместить людей по землянкам. Огареву выставить боевое охранение в сторону Никольского. Списки личного состава представить мне через час. Выделить людей на полевую кухню для получения обеда.