Ворон. Сыны грома - Джайлс Кристиан

– Святые, пребывающие на небесах, окружили Господа нашего Иисуса и подносят Ему свои венцы, ибо Он есть царь царей, – гордо произнес Эгфрит.

Картина совсем не напоминала другие изображения пригвожденного бога. Здесь он не казался слабым, измученным и жалким. Он сиял золотом, сильное лицо смотрело сурово. Это был бог королей, и, глядя на него, я понял, каков император Карл.

– Никогда в жизни я не видала такой красоты! – прошептала Кинетрит.

Ее слова меня задели. Неужто она в самом деле полагает, что эта мозаика (так Эгфрит назвал картину под куполом) прекраснее «Змея» или «Фьорд-Элька»? Ниже по стенам тянулись другие мозаики: на всех изображались истории из Библии. Разглядев их, я поежился: мне стало неприятно оттого, что на меня смотрят глаза мертвецов.

Я даже не слышал, как к Эгфриту подошел другой монах. У него была такая же выбритая голова и коричневая сутана, но сам он был толстым, а на красных щеках темнело несколько больших бородавок. Даже без мечей мы оставались воинами, и, поняв это, незнакомый монах неодобрительно на нас взглянул. Они с Эгфритом затараторили по-латыни. Было ясно, что англичанин говорит своему собрату, будто Эльдред богат и могуществен. Глаза франка жадно забегали по лицу олдермена, а затем снова посмотрели на Эгфрита, который снял с плеча мешочек и стал его развязывать. Потом толстяк опять взглянул на Пенду и меня, словно бы поняв, почему монах, английский лорд и его дочь путешествуют в сопровождении таких разбойников. Из угла потрескавшихся губ франка вытекла серебристая нитка слюны, когда он увидел, как Эгфрит достал из своей сумки темный кусок дерева величиной с кулак. Я узнал в нем обломок старой телеги с разбитым колесом, на которую мы натолкнулись в лесу, и никак не мог взять в толк, что замыслил Эгфрит и почему при виде такой никчемной вещи франк пускает слюни, точно собака при виде кости с мясом. Толстый монах вытаращил глаза (казалось, они вот-вот выкатятся), а потом вдруг куда-то потопал, взметнув за собой шлейф дыма и ладана.

– Что за игру ты затеял? – прошипел я.

Но прежде чем Эгфрит успел ответить, франк вернулся с другим монахом, седым морщинистым стариком, державшимся тихо и с достоинством. Подувший откуда-то сквозняк трепал остатки серебристых волос над его ушами. Голубые глаза устремили на Эгфрита ясный пронзительный взгляд из-под белых бровей. Монахи поговорили друг с другом, после чего Эгфрит бережно и почтительно передал старику кусок дерева. Толстяк, все еще роняя слюни, перекрестился. Эгфрит торжественно кивнул и указал на Эльдреда так, словно именно его милостью мы родились на свет с яйцами в мошонках. Толстяк отогнал каких-то двух бедолаг в капюшонах, и те удалились, торопливо шлепая босыми ногами по холодному каменному полу. Посмотрев на олдермена, седовласый наклонил голову и опустил веки, показывая, что признает важность происходящего. Заунывное пение прекратилось: бледные лица братьев с любопытством обратились к старику, уносившему кусок дерева так осторожно, будто это хорек или другая кусачая тварь.

Еще один монах, державший в руке свечу и прикрывавший пламя ладонью, подошел к Эгфриту и назвал себя. Не успев понять, что к чему, мы вышли из церкви следом за этим молодым франком, и я увидел Флоки Черного, бросавшего камешки в фонтан. Вместе с ним мы прошагали по проходу между столбами мимо зеленых зарослей остролиста, подстриженных в виде креста, и оказались возле маленького каменного строения с новой тростниковой крышей. Внутри пол был выстлан свежим камышом, и от одной стены до другой тянулись два ряда лежанок, покрытых соломой. Не считая чистоты, это место не имело ничего общего с роскошно убранной церковью Девы Марии.

– Аббат позволил нам сегодня переночевать здесь, – сказал Эгфрит, пока молодой монах обходил комнату, зажигая свечи (не восковые, как в храме, а сальные). – Здесь останавливаются важные паломники и почетные гости.

– Тогда нам повезло, что сейчас тут никого нет, отче, – сказала Кинетрит.

– Подозреваю, моя милая, дело не в везении, – ответил Эгфрит, глядя, как молодой монах поправляет солому и мех на одной из лежанок.

Пенда и Винигис уже уселись и проверяли, мягко ли постлано. Я вспомнил о двух монахах, которых прогнал толстяк. Что бы там ни выкинул Эгфрит, кого-то из-за этого на ночь глядя спровадили пинком под зад.

– Я задал тебе вопрос, монах. Отвечай, не то вырву твой язык и прибью его к стене, – сказал я.

Представив себе такую картину, Эгфрит сморщил свою кунью морду.

– Он преподнес аббату реликвию, Ворон, – произнес Эльдред, вздернув бровь.

– Он преподнес ему гнилую деревяшку, отломанную от старой телеги, – ответил я.

Эльдред осклабился, и мне захотелось выбить ему зубы так, чтоб вылетели через затылок.

Эгфрит усмехнулся:

– Для тебя и для меня это просто кусок старой древесины, но для аббата и братии монастыря Пресвятой Девы Марии это частица Животворящего Креста, на котором Спаситель умер за наши грехи.

Несколько мгновений я молчал. Когда же мне наконец стало ясно, что произошло, я поглядел на Пенду. Если я был удивлен, то он казался потрясенным.

– И они поверили этой дымящейся куче блевотины? – спросил я.

– Почему бы им не поверить уэссексскому лорду? – ответил Эгфрит. – И мы не пытались ничего продать монахам. Мы преподнесли им дар, а в благодарность они помолятся о душе Эльдреда. Это благословенный город: молитвы здешних братьев летят ввысь на быстрых крыльях, достигая ушей Господа скорее, чем мольбы монахов из более темных мест.

– Придут паломники, желающие воочию увидеть Животворящий Крест, – пробормотал Пенда, почесывая пересеченное шрамом лицо, – и серебро хлынет в монастырскую казну.

Кинетрит недоверчиво посмотрела на Эгфрита. Тот пожал узкими плечами.

– Ложь не доставляет мне радости, – соврал он. – Есть причины, вынуждающие меня лгать. – Монах закрыл глаза и что-то прошептал своему богу, а затем поочередно посмотрел на каждого из нас. – Скоро, вероятно даже ближайшим утром, вы меня поймете.

Он оказался прав. Утром нас накормили и напоили, после чего аббат Адальгариус велел нам прийти в полдень к западной двери церкви, где нас будут ждать. Больше седовласый ничего не сказал, предупредив только, чтобы мы явились без опоздания.

В назначенный час к нам, шаркая, подошел тщедушный старик, чье лицо скрывала тень ветхого капюшона. Назвался он Эльхвином, и мы без лишних слов поняли, что он англичанин.

– Франки зовут меня Алкуином, – сказал старец. – Я буду говорить с вами от имени Шарля, или, если угодно, Карла, императора римлян.

«Римляне уже несколько столетий как превратились в пыль», – подумалось мне, но я промолчал. Алкуин сообщил нам, что он настоятель монастыря Святого Мартина Турского, глава дворцовой школы и главный советник самого короля. Эгфрит едва не упал, но вовремя ухватился за руку Кинетрит.