Ворон. Сыны грома - Джайлс Кристиан

Ну а нас ожидала лишь широкая заливная равнина да грязная тропа, ведущая в Экс-ля-Шапель. День обещал быть дождливым, и потому мы взяли в дорогу промасленные кожи, свернув и приторочив их к седлам вместе с кольчугами, оружием и небольшим запасом еды. Эгфрит согласился, хотя и с неохотой, оставить евангелие Святого Иеронима на корабле: нельзя было допустить, чтобы император просто отнял его у нас или чтобы оно досталось ворам. Спрятав книгу в трюме «Змея» и покинув борт, монах будто сник. Мы сели на коней, и викинги закричали нам:

– Пусть Один пошлет вам удачу!

– Сделайте нас богатыми!

– Ворон держится в седле, точно мешок камней на спине у козла!

Бьорн улыбнулся, как мальчишка.

– Ворон, скажи королю франков, что Бьорн и Бьярни из Харальд-Фьорда хотят по темноволосой красавице и по бочке вина каждому. – Лицо норвежца сделалось суровым, и он прибавил: – Если привезет и окажет нам уважение, то мы, может, и согласимся иметь с ним дело.

Под смех викингов мы тронулись в путь, чтобы предстать перед императором Карлом.

Глава 18

Холодный северный ветер подхватил тяжелую серую тучу, низко нависшую над нами, и погнал ее на юг над заливным лугом. Стайки грачей выныривали из облака и кубарем летели на вспаханное поле западнее дубового леса. Их однообразное «каа» доносилось до нас через равнину. Галки, похожие на крошечные узелки, устремились к ольхам, что росли на востоке и уже темнели, усиженные птицами. Пичуги метнулись в сторону, затем взмыли вверх, словно взбираясь на невидимую стену, и на мгновение повисли в воздухе, прежде чем каждая из них с восхитительной меткостью опустилась на одну из ветвей рядом со своими собратьями.

Чтобы Эльдред казался настоящим господином, главным среди нас, Сигурд дал ему лучшего коня – горячего черного скакуна из тех, что ценят себя наравне с седоком. Я трясся на старой заезженной кобыле, другим достались лошади не многим лучше. На тот случай, если Эльдред решит этим воспользоваться и вопреки угрозам Сигурда попытается бежать, Флоки, Пенда и я держались так близко к олдермену, что могли пересчитать блох на крупе его коня. К тому же Черный держал при себе пару топориков, которые умел метать со смертоносной ловкостью. Стоило Эльдреду ударить пятками по бокам лошади, и лезвие тут же вонзилось бы ему между лопаток.

– Прежде Экс-ля-Шапель назывался Аквисгранумом, – чирикнул Эгфрит. До тех пор мы молчали: каждый из нас гадал, как сложится узор его вирда. – Это было, конечно, еще при римлянах. Полагаю, город так назвали в честь кельтского бога воды и здоровья. Говорят, из-под земли там бьет горячая вода, и люди в ней купаются. Но мне с трудом верится, что кельты часто мылись: как бы ни звали их языческого бога, они были и остаются грязным народом. А император, сказывают, каждый день принимает ванны в горячих источниках. Верно, он чист телом так же, как и душой.

– Может, он и нам дозволит помыть зады в его драгоценной водице, а, коняга? – произнес Пенда, трепля уши своей гнедой лошади.

– Чтобы благословенные источники до Страшного Суда оставались опоганенными? – воскликнул Эгфрит. – Карл вас даже близко не подпустит, грязные вы животные! Разве только мы с Кинетрит удостоимся чести. Да еще Эльдред – как христианский лорд.

– Мне все равно, монах. Позови меня, когда ваш Белый Христос будет превращать воду в вино, – ответил я, немного отставая, чтобы не слышать болтовни священника.

Из глубины моего ума вдруг поднялось нечто, нарушившее долгожданную тишь: почему Эгфрит согласился помочь нам продать евангелие Святого Иеронима? Ведь однажды он сказал, будто такие святыни не покупаются и не продаются, даже если обладать ими захочет человек, подобный императору Карлу. А теперь он же, монах, ехал с нами проворачивать это дельце?.. Я предпочел поглубже запрятать тревожные мысли в дорожном сундуке своего разума. Мой лот не мог измерить душу человека, служившего богу, который отдал единственного сына на растерзание врагам, чтобы тот умер на кресте. Я знал лишь одно: Эгфрит сам себе затуманивал мозги молитвами, всяким вздором и кровью Белого Христа, что так согревает желудок.

Оставив заливную равнину позади, тропа петляла среди дремучих лесов, в глубине которых росли гигантские ясени, безмолвные и вечные. Мы взирали на них в благоговейном страхе: казалось, их верхние ветви исчезали в небе. Такие деревья могли не бояться даже самых суровых ветров Ньёрда.

– Из них вышли бы хорошие копья, – одобрительно произнес Пенда, – прямые, как солнечные лучи.

– Эти ясени похожи на Иггдрасиль, древо жизни, – сказал Флоки Черный. – Только оно еще больше: на его ветвях покоятся девять миров. – Пока я переводил, викинг смотрел на меня неулыбающимися потемневшими глазами. – На этом дереве Один Всеотец провисел девять ночей, чтобы обрести мудрость. Он был прибит копьем. Где-то вот здесь. – Флоки дотронулся до ребер с правой стороны.

Пересказав его слова на английском, я увидел тень на лице Эгфрита и, не удержавшись, спросил:

– А Христа, монах, тоже подвесили на древе боли?

– Да, юноша, наш Господь и Спаситель страдал на кресте за грехи наши.

– И солдат – римлянин, надо полагать, – пронзил его копьем?

– Верно, – подтвердил Эгфрит. – Но тот молодой солдат, вероятно, лишь хотел положить конец страданиям нашего Господа.

– Правда ли, что Христос кричал перед смертью?

– Правда, – ответил монах, торжественно кивнув. Затем, прищурясь, поглядел на меня. – Как закричал бы, я полагаю, любой человек.

– Да, – согласился я. – Ведь и Один вскрикнул, прежде чем умереть. Потом, конечно, он ожил. А ожил ли Христос?

Кинетрит метнула в меня обжигающий взгляд.

– Да, и тебе это известно, – произнес монах с негодованием.

– Еще Флоки говорит, что Один мог устроить пир горой, имея лишь немного хлеба да ведерко рыбы, – сказал я. Флоки такого не говорил, но Эгфриту неоткуда было это знать. – Сдается мне, вы, христиане, украли все свои истории у норвежских скальдов.

Пенда ухмыльнулся. Эльдред скривил губу так, будто у него под носом размазали собачье дерьмо.

– А мне, Ворон, сдается, что ты темный порочный юнец и душа твоя стоит на краю бездонной пропасти, хоть сам ты этого не понимаешь, – ответил Эгфрит, грустно покачав головою. – И это вы крадете у нас истории, а не мы у вас.

– Перестань дразнить отца Эгфрита, Ворон, – сказала Кинетрит. – Не обращай на него внимания, отче. Иногда мне кажется, будто в этом большом и грязном теле сидит несмышленое дитя.

Монах все еще хмурился, когда мы подошли к месту, где ясени и дубы были вырублены. Из кустов бузины, чьи черные ягоды давно склевали птицы, поднимались высокие и стройные серебристые березки. Когда Кинетрит уединилась в зарослях остролиста, Эгфрит приметил сломанную телегу, наполовину скрытую папоротником и колючками. Видно, несколькими годами ранее ее использовали для перевозки поваленных стволов, а когда правое колесо повредилось, хозяин не счел нужным чинить грубо сработанную вещь и бросил ее гнить.