Гром над городом - Ольга Владимировна Голотвина

Стаураша до сих пор тревожит воспоминание о ледяном взгляде, который метнул на него один из вчерашних посетителей. Взгляд этот словно говорил: «Будешь болтать – убью!»

Ничего. Старый жрец не станет судачить о чужих делах.

Зато теперь он может купить себе новую одежду. Теплую, чтоб и зимой не мерзнуть в своей комнатушке при храме...

* * *

Плотники закончили чинить сцену утром, и Раушарни, бдительно следивший за их работой, тут же погнал Мирвика сзывать актеров на репетицию.

Сошлись быстро, но толковой репетиции не получилось. Обсуждали ночное происшествие.

Раушарни начал было отчитывать Бики, пустившего посторонних среди ночи в театр. Но Милеста и Джалена с двух сторон насели на грозного «хозяина театра»: мол, это была затея знатных барышень – а разве с ними поспоришь?

А Пузо веско заявил трагику:

– Ты бы лучше поблагодарил Бики. Если бы не он, пришел бы ты утром, открыл дверь своим ключом – а там труп. И доказывал бы потом в Доме Стражи, что не ты убил Лебедя. Кто бы стал слушать твои рассказы про кладовку, запертую со всех сторон?

Раушарни побледнел: воображение у него было богатое, представил...

– А я-то какой дурак! – сожалел Афтан. – Не захотел тащиться в театр, раскланялся со всеми на пристани! Такое небывалое дело пропустил! Сейчас бы в кабаках мне наливали задарма, лишь бы я рассказал про такое приключение.

– А и скажи, что был с нами, – посоветовал ему Заренги. – В кабаке – не в Доме Стражи, там можно врать безнаказанно.

– И верно, – протянул Афтан. – Скажу, что был с вами. А ты меня не выдавай!

Актеры захихикали над хитрым «воином». И никто не заметил, как на одной из скамей вздохнула Авита.

Да, «лиса»-художница тоже была здесь. Десятник отпустил ее в театр разобраться с костюмами актеров... вернее, не отпустил, а сам послал, приказав, чтоб держала глаза и уши начеку. Мало ли кто о чем проболтается! Приход Авиты никого в театре не удивил, она здесь была уже своя. Сразу оценила, что на Нуросе наряд неподходящий. Во времена, о которых идет речь в пьесе, женщины так не носили покрывала. Но это не беда, можно покрывало спустить сзади до талии, концы закрепить нитками на плечах – и все будет как надо!

И теперь, укладывая материю на плече Нуросы красивыми складками, Авита сокрушалась: вот почему она вчера пошла в эту жуткую кладовую? Звали ведь дуру! Обязательно заметила бы важную деталь для разгадки тайны! Она же «лиса»! У нее же глаз художницы! Или хотя бы запомнила всё в подробностях. Не то что эти дурехи, которые пищали и путались в показаниях. Всё бы выложила Ларшу. Как бы он был доволен!

Кстати, с чего бы ее мысли все время возвращаются к Ларшу?

Да ни с чего! Командир хороший, вот и всё. Умный, смелый, краси... тьфу! Это тут еще при чем?

Кстати, Милеста шепнула, что Ларш заглядывается на Нуросу. Вот на эту певичку, которой она, Авита, сейчас закрепляет складки покрывала на платье. Чтоб певичка выглядела еще красивее!

Ну и пусть! Ей, Авите, что за печаль? Она «лиса» из особого десятка, она служит под командой Ларша, и нет ей никакого дела до его флирта со смазливой девицей.

Но почему тогда хочется всадить Нуросе иглу в круглое плечо?

А Нуроса, не чувствуя опасности, промурлыкала:

– Как не вовремя все это случилось! Я хотела рассказать Шеркату, что его браслет нашелся. А теперь ему не до браслета... и, увы, не до меня.

– Так браслет-вьюнок принадлежит Шеркату? – удивилась Авита.

– Ну да...

Тем временем добрая Милеста сказала:

– До чего же Шерката жалко! Они с Арризаром были не как двоюродные, а как родные братья!

– Он хорошо держится, спокойно, – отозвалась Авита, радуясь, что ее отвлекли от непонятных и неприятных мыслей. – Я утром встретила десятника, он ходил известить Шерката, что нашли тело его кузена. Говорит, Шеркат в трауре, но не хнычет.

– Мужчине стыдно хныкать, – раздался от входа ровный голос, которого никто не ожидал здесь услышать.

Все ахнули и разом обернулись.

Да, Шеркат был уже в трауре: плащ расшит серебряными еловыми веточками. Пожалуй, спал с лица, побледнел. Но в остальном – прежний «кузен-Лебедь».

Он прошел меж рядов скамей, взмахом ладони остановил тех, кто попытался с ним заговорить:

– Никаких соболезнований, никаких утешений. Раушарни, хоть одна цитата из трагической роли – и я за себя не ручаюсь. Я сейчас иду распоряжаться похоронами. И не стал бы, конечно, сюда заходить. Однако по дороге со мной случилось мелкое, но странное событие.

Все послушно молчали, скрывая любопытство.

– Меня остановил незнакомец в темном плаще с капюшоном. Он поклонился так низко, что я не видел его лица, и спросил, не угодно ли мне купить обезьяну. Всем, мол, известно, что я по просьбе Хранителя создаю зверинец, а он привез из Наррабана обезьяну и рад бы ее продать. Я не стал бы его слушать, мне сейчас не до покупок. Но вспомнил вашу просьбу и, не торгуясь, дал ему ту цену, какую он назвал.

Он повернулся к входу и повысил голос:

– Эй, заноси!

Двое грузчиков, распахнув дверь, занесли в зал большую клетку, получили от Шерката немного мелочи, поклонились и ушли.

Актеры во все глаза разглядывали сидящую в клетке крупную печальную обезьяну.

– Хороша! – воскликнула Барилла.

– Из зала будет хорошо смотреться, – кивнул Раушарни.

– Ой, ей тесно в этой клетке, – пожалела зверя Милеста.

– Не ей, а ему, – поправил Шеркат. – Это самец. И в зверинце его ждет более просторная клетка. Я же его вам не дарю, только одалживаю для спектакля... Нет-нет, не благодарите! И руки целовать не нужно!.. Раушарни, я же сказал: никаких речей! Лучше покормите его. Лепешек дайте, яблок. И вообще поберегите его, животное не из дешевых. А я пойду, меня ждут в Погребальной балке.

Уже у выхода Шеркат обернулся:

– Да, забыл... Продавец уверял, что животное обучено повторять за людьми разные движения и позы. Я не проверял, правда это или вранье. Сами разберетесь.

Едва за щедрым Лебедем закрылась дверь, как вся труппа кинулась к клетке с ласковыми словами и восторженными причитаниями.

– А ну разойдись! – прикрикнул на актеров Раушарни и встал перед клеткой. – Так ты чему-то научен, о неразумное созданье, игра и прихоть тех