Выродок (Время Нергала) - Вячеслав Барковский

Начиналась ЕГО ночь! Сегодня должно было не просто совершиться очередное Жертвоприношение. Сегодня огромное количество людей должны были увидеть божественную сущность ЕГО как истинного художника абсолютной истины — СМЕРТИ!

Получая сам великое наслаждение, ОН продемонстрирует и докажет всем, что ЕГО действия не безумны, как они считают, но правомерны и что некоторые из них, ИЗБРАННЫЕ тоже, могут получать такое же наслаждение, как и ОН сам.

Это будет очередной, а может быть, и решающий шаг к Великой цели! Миллионы людей увидят, узнают, что ожидает их всех — и содрогнутся, и одновременно насладятся увиденным, предвкушая и свой скорый конец.

Они ждут этого, они хотят, в глубине души все они сладостно стремятся к Приобщению к Смерти! Так пусть получат!

В палатах оставалось несколько посетителей. На втором этаже в конце коридора в шестой сидел Александр Варюхин, пришедший к отцу. Он принес ему фрукты, конфеты и переживал, что батя ничего не хочет есть. Саша как раз уговаривал отца съесть хотя бы мандаринчик, когда в корпус ворвался Выродок. Варюхин не очень испугался. Он, конечно, читал в газетах и слышал от ребят на заводе о маньяке-убийце, но удивлялся, как это молодые здоровые омоновцы не могут справиться с одним человеком. Самому Александру не раз приходилось по пьяни участвовать в драках и бил он, по признаниям приятелей, крепко. Поэтому, когда в корпусе начался шум, поднялась паника, Варюхин-младший решил посидеть в палате у отца и в случае чего защитить стариков, а заодно и Выродка „привести в чувство“.

В третьей палате задержалась на свою беду сестра больной Анны Александровны Шипко, Нина Александровна.

Младшая, которой было 73 года, в кои-то веки собралась навестить старшую восьмидесятилетнюю, а тут — страх Божий! Выродок пожаловал! Как в коридорах начались крики да стоны, Нина Александровна не знала, куда деваться, где спастись, но сообразила, легла на свободную койку, укрылась больничным одеялом с головой. Теперь она лежала, ее сильно знобило от страха и неизвестности, она старалась плотнее закутаться в одеяло, но слух помимо воли улавливал каждый шорох за дверью палаты, в коридоре.

Из четвертой палаты не успели уйти две женщины. Сейчас они сели рядышком, крепко взялись за руки, словно лучшие подруги, и, цепенея от ужаса, время от времени пытались подбодрить друг друга, шепотом комментируя происходящее и уверяя самих себя, что убийце до них, конечно же, нет никакого дела, и скоро всё кончится.

В корпусе вдруг наступила тишина, которой не бывало здесь даже в 2–3 часа ночи, когда спят не только больные, но и сестры располагаются на отдых.

Были в палатах несколько стариков и старух, у которых временный период просветления наступил, на их беду, именно в эту ночь.

Они лежали, мучились бессонницей и понимали, что вокруг происходит что-то страшное. Вернувшееся сознание подсказывало им, что тишина, царившая вокруг, неестественна. Они хотели позвать на помощь, но инстинкт самосохранения подсказывал им, что сейчас нельзя этого делать. И они лежали молча, вслушиваясь в тишину.

Старик Васильев, навестить которого приехала да не успела уехать дочь Люба, время от времени тихонечко, шепотом спрашивал у гостьи:

— Так что, бандиты к нам пожаловали, что ли?

— Спи папа, спи, — отвечала так же шепотом Люба. — Там кто-то кричал, что пришел Нергал. Это тот сумасшедший маньяк… Ты спи. Он нас не тронет. — Люба говорила, а сама вся сжалась от ужаса: „Тот самый! Выродок!“

— Так он сумасшедший, — не унимался старик. — А здесь все сумасшедшие. Смотри! Мы же все такие… А ты бы уезжала! У тебя ведь дела, семья.

— Уеду, папа, уеду, — говорила Люба, напряженно прислушивалась и все думала: „Как убежать, как отсюда вырваться?! Я-то ни при чем. Они старики, а мне надо убежать. Они и не понимают, что к чему. Я-то здесь при чем?“

В коридоре скрипнула половица. Люба вздрогнула: „Боже, как страшно! Кто-то идет! Это не ОН! У НЕГО шаги тяжелые“.

Скрип повторился. Полы в корпусе старые, дощатые. Каждый шаг слышно. Кто-то крадучись шел по коридору. Остановился у дверей палаты. Сердце у Любы Подпрыгнуло к горлу, опустилось и бешено заколотилось. „Что делать, что делать? В окно прыгать? Боже, что делать?“

— Ты куда это пошла, милашка? — вдруг послышался голос.

— Я никуда, — ответил тонкий испуганный голосок. — Я в туалет.

— Успеешь. Пока подойди ко мне!

Слышен скрип половиц, шаги, сдавленный крик. Снова тишина.

„Господи, если ты есть, ну спаси меня! Я ведь ни в чем не виновата! Господи!“

В коридоре снова послышались шаги. Тяжелые, решительные. ОН. „Господи, все, конец! Господи!“

В палату вошел Выродок, осмотрелся взял под мышки двух стариков и, не обращая внимания на Васильева с посетительницей, вышел. Люба посидела, посидела и зарыдала вдруг глухо, истерично. Старик Васильев просто закрыл глаза…

В коридоре опять шаги. Люба снова затихла, напряглась вся, уже и молиться не может Господу, в которого не верит. Шаги ближе, ближе… Мимо… В соседнюю палату. Вот хлопнула дверь. Вышел. Опять шаги в другую сторону… „Еще кого-нибудь понес“, — непроизвольно подумала Люба.

Вдруг опять ЕГО голос:

— Ну-ка сестричка подойди! Ты мне нужна!

Опять скрип половиц, быстрые шажки, хлопанье дверей, сдавленный то ли крик, то ли стон.

В ординаторской пожилая сестра Анна Ильинична, стоя на коленях в углу, где должна была бы висеть икона, закрыв глаза и опустив голову, исступленно молилась.

Молоденькая сестричка, недавно пришедшая сюда из медучилища, зарылась лицом в подушку на смотровой лежанке. В голове одно: „Не меня, не меня! Не надо меня!“

Тяжелые шаги.

„Не надо! Не меня!“

Кто-то грубо взял ее за руку.

— А ты чего в подушку уткнулась? Мне третья сестра нужна!

Дежурная ночная нянечка сидела в комнате сестры-хозяйки. В ней все застыло. Ей казалось, что сидит она так уже многие годы, хотя прошло всего, может, 15, может, 20 минут. Она окаменела и ждала… ОН вошел. Она встала. ОН осмотрел комнатку и вышел. Нянечка постояла, постояла и рухнула. На руках у НЕГО и на лице была кровь…

В сестринской сидели санитары. Они зашли, потому что заведующая велела им отнести пару жмуриков в морг, а потом за услуги обещала накапать спирту. Вот они и ждали… ОН вошел, оценивающе посмотрел на них. Здоровые мужики! Ростом с НЕГО самого.

— Тебе чего, друг? — спросил один.

— Да так, — ответил ОН. Подошел и вдруг шарахнул их головами друг о друга, потом кулаком добил и за шиворот одного за другим перетащил в операционную.

Люба сидела в первой палате, ближе всех к операционной. Она уже не могла ни думать, ни говорить. Все прислушивалась к тому, что происходит в коридоре.

Вот опять ОН прошел. Дальше, видно, в самый конец коридора. Там шестая палата… Вдруг Люба услышала шум, возню потом то ли крикнул, то ли всхлипнул кто-то… Возвращается… Тяжело идет… У самых дверей остановился, что-то грохнулось на пол. Еще кого-то убил… Бормочет… Люба вслушивалась, мучаясь страхом, вдруг про нее вспомнит?.. Нет, вроде говорит свое что-то… „Здоровый мужик… Такие Нергалу нужны… А змею Нергал тебе подарит… Змея каждому нужна… Тем более такому здоровенному… Рука как у Нергала…“ Замолчал… Крякнул, видно, тело поднял и дальше, в операционную… „Ох, да что же ОН еще задумал? Куда теперь пойдет?“

Но в коридоре опять стало тихо…

Великое действо должно быть прежде всего обставлено соответствующими декорациями.

ЕГО слегка лихорадило от возбуждения и восторга. ОН несколько раз ловил себя на том, что начинает суетиться, стремясь как можно скорее подготовить сцену. Суетливость не пристала Богу. ОН стал действовать более спокойно, хотя внутреннее напряжение все время росло и подталкивало: быстрее! быстрее!

Сначала ОН перенес в операционную нескольких стариков и старух. ОН усадил их вдоль стен так, чтобы они, облокачиваясь друг на друга, могли сидеть и таким образом лучше видеть все, что будет происходить в зале.

Некоторые из них были настолько немощны, что падали на пол. В конце концов ОН перестал обращать на упавших внимание. Зрителей было достаточно.

После этого ОН усадил на высокий табурет журналиста и крепко привязал его к трубе парового отопления.

Следующими были сестры. В операционной было три окна. ОН вводил в зал сестер поодиночке, одним взмахом скальпеля перерезал им горло, с наслаждением вдыхая запах свежей крови. Потом отгрызал им соски с упругих прекрасных грудей, едва сдерживая при этом оргазм. От этого усилия — удержаться от извержения спермы — ОН получал еще большее наслаждение.

Полностью раздев жертву, ОН надевал на нее белый халат и подвешивал за руки к трубе, проходящей под потолком, так, чтобы тело висело в проеме окна.