Семь цветов страсти - Елена Арсеньева

— Вы явно делаете успехи, Майкл. Наши упражнения в языке достигли таких высот, что мы можем решить, когда направиться в Россию. А главное — стоит ли это делать?

Стараясь понять смысл моей фразы, он прищурился.

— Вы сомневаетесь, стоит ли принимать всерьез последнюю волю покойной?

— Я, в сущности, не знала Клавдию. А московских родственников — тем более. Они вряд ли обрадуются, увидев какую-то чужую заезжую даму…

— Зря вы, Дикси. Никто не может, не имеет права оценить степень родства и близости между людьми. Для этого есть долг. Мы должны его выполнить. Возможно, это важнее для нас, чем для Клавдии и погребенных.

— Вы верующий, Майкл?

— Увы. Никак не получается. Хотел бы.

— Ладно. Вы меня как-то сразу уговорили. Но вначале взглянем на поместье, чтобы оценить великодушие нашего поступка, — я имею в виду паломничество ко гробам. — Я открыла сумочку, выискивая шиллинги. — Ну что, Майкл, до завтра?

— До завтра, Дикси. — Он поманил официанта и достал кошелек.

— Прекратите, вы в гостях! Здесь какие-то копейки. — Я дала официанту деньги и вывела кузена в аллею.

— Вы совершенно зря помешали мне расплатиться. У меня достаточно денег на питание и гостиницу. А ем я совсем мало. Сегодня прошел утром мимо музеев — везде билет стоит не менее 100 шиллингов. Так что сейчас растрачу весь свой обед.

— Боже, голод ради искусства! Какие возвышенные потребности! Завтра о вас напишут газеты! — Я закинула на плечо ремешок сумочки. — Пойдемте-ка лучше гулять. Надо смотреть живой город.

— Только, позвольте, гидом буду я, — предложил Майкл.

Никогда еще мне не приходилось шататься по переполненному цветами и солнцем городу под руку с человеком в похоронном костюме и скверных (я таки разглядела) зимних ботинках. На нас оглядывались венские бело-розовые праздно-внимательные старушки. Пусть думают, что я прогуливаю прибывшего из провинции дядюшку. Майкл вывел меня на Ринг и начал экскурсию.

Наверно, он основательно ознакомился с путеводителем, собираясь в эту поездку, — на меня посыпались имена архитекторов и даты.

— Здесь полно кафе, Дикси. В Европе кофе стал модным напитком после турецких войн. Великий композитор Иоганн Себастьян Бах написал даже «Кофейную кантату», где с юмором отразил это увлечение.

Майкл не замечал ни жары, ни нелепости своего вида. Солнце светило уже во всю мощь, и мне все трудней становилось изображать туристический энтузиазм. Не дойдя и до «Бургтеатра», я поняла, что таю в своем официальном костюме и узких туфлях.

— Посидим, я, кажется, утомилась.

— Простите, вы же все это знаете с пеленок! Я в эйфории, как провинциал, рассказывающий парижанину про Эйфелеву башню. Простите, Дикси! К тому же очень жарко… — Он обмахивал лицо прихваченным где-то рекламным проспектом.

Мы сели на скамейку у фонтана, возле которого фотографировались улыбчивые японочки. Одна из них поманила моего спутника и попросила запечатлеть ее с подругой на фоне розовых кустов. Великолепно. Я вспомнила о Соле и подумала, как позабавилась бы его «фирма», наблюдая за нашей прогулкой. Впрочем, достаточно родственной любезности и гостеприимства. Я старательно объяснила Майклу маршрут в метро до его отеля, находящегося аж у самого Пратера, старинного парка на окраине Вены, и мы распрощались.

В номере я с облегчением сбросила туфли и проверила душ. Все в порядке. Десять минут под горячей, а потом прохладной водой — и на диван, накручивать телефонный диск.

— Сол? Удивительно, что я застала тебя. Что? И высокая температура? Боже, гонконгский грипп в такую жару — ты просто феномен! У меня тоже интересная новость: я звоню из Вены, где получаю наследство какой-то неведомой тетушки.

— Шутишь!

— Честное слово!

— И много?

— Я не поняла, но в списке фигурировал дом под Веной и банковские счета. Только я не единственная наследница. Нас двое. Майкл, русский, он из Москвы.

— Что-что? Майкл из Москвы? Горбачев, что ли?

— Прекрати, не смешно. Обыкновенный, вполне нормальный человек. Только весь в черном.

Сол что-то быстро зашептал:

— Это я молюсь по-бельгийски и по-еврейски, на всякий случай. Ведь я, если честно, полукровка.

— Что, помогает от гриппа?

— Да за тебя, дуреха! Благодарю того, кто прислал к нам Майкла. Он женат?

— Фу, балда! Он старик и страшнее Квазимодо!

— Ну, тогда ты скоро станешь единственной наследницей, пляши, детка. Позвони Чаку, мне почему-то кажется, что его это может порадовать.

Я повесила трубку. Это мысль! Только немного рановато. Вот после завтрашнего визита в поместье, пожалуй, удивлю дружка. А на душе почему-то стало кисленько. От того, что назвала Майкла стариком и Квазимодо. Он, конечно, не красавец, но простодушен и мил. Да так по-детски радуется нашему буржуазному благополучию — салфетку хотел утащить… И что-то в нем есть еще, наверно, «загадочная русская душа»…

Засыпая, я думала о Клавдии и умоляла ее простить мне возможную непочтительность по отношению к ее любимому дому. Представляю я эти «уголки» замшелых провинциальных аристократов! Бисерные подушечки и портреты в позолоченных рамах, масса дорогого сердцу хлама… Клавдия, прости, я просто обожаю бисерные подушки и все-все, что оставила мне ты…

У места встречи нас ожидал коллега Зипуша, оказавшийся молодым человеком с пестрой шелковой «бабочкой» на нежно-розовой рубахе. Летняя Вена позволяет такие роскошества, особенно если у тебя новенький «гольф» и в плане — полуофициальная поездка за город. Светлый пиджак господина Хладека, аккуратно помещенный в целлофановый чехол, висел возле его сиденья.

Для поездки я надела полотняный брючный костюм цвета топленых сливок, очень идущий к моему загару, и деревянную бижутерию. Деревяшки украшали мою сумку и даже плетеные босоножки. Я заранее решила быть любезной с Майклом и сдерживать иронию по поводу дарованной собственности. Ангельской кротости дама и хороша! Чего стоят одни лишь волосы, небрежно прихваченные сзади косынкой! Ого! Да этот человек, на которого я не обратила внимания издали, оказался кузеном! Помощник Зипуша, Кристиан Хладек, встретив меня, замахал руками кому-то, и от газетных стоек отделился поджарый господин в новеньких ладно сидящих джинсах и затемненных очках в металлической оправе. Поздоровавшись, мы разместились на заднем сиденье.

— Вот, только что купил. Хамелеоны. Всю жизнь мечтал о хороших очках. У меня минус три, и когда я в самолете раздавил свои очки, то не только ослеп, но и онемел. Знаете, как-то слабеешь сразу во всех направлениях, если удар нанесен в самую больную точку.