Перепутья - Антанас Венуолис

— А где теперь король Ягайла? — спросила княгиня Анна.

— Только что прибыли два гонца и сообщили: светлейший польский король Владислав со светлейшей королевой Ядвигой уже выехали из Дрогичина и направляются прямым путем в Островец, не заезжая ни в Волковыск, ни в Слоним, — объяснил Рамбаудас.

— А когда он прибудет в Островец? — снова спросила княгиня.

— Если король не пожелает поохотиться в Островецкой пуще и если не свернет с дороги, то от Дрогичина до Островца день пути.

— А нам сколько? — спросил князь.

— Нам, если выедем сейчас же и нигде не задержимся, от Слонима немногим больше, чем полдня пути.

— Хорошо, можем трогаться… Да, правда, Рамбаудас, позови ко мне боярина Греже.

— Слушаюсь, светлейший князь. — Боярин Рамбаудас поклонился и вышел.

— Почему-то мне кажется, что Греже ходит сам не свой, — заметила княгиня Анна своему мужу.

— Конечно, поначалу будет чувствовать себя неловко: не так-то легко сбросить с себя не только платье, но и дух крестоносца. Наверно, и Маргариту все время вспоминает: он не уверен, что найдет ее в Островце. Я думаю, теперь в Мариенбурге на него всех собак вешают… Но ничего. Ты, княгиня, будь с ним поласковей. И Книстаутайте утешь. Я тоже про них не забуду. Не забуду и ее братьев.

Через некоторое время дверь распахнулась, и в горницу вошли бояре Рамбаудас и Греже. Рамбаудас встал в сторонке, возле двери, а боярин Греже сделал два шага к столу, за которым сидели князь с княгиней, и, левой рукой придерживая выглядывавший из-под плаща меч, низко поклонился.

— Боярин Греже, от Слонима ты будешь сопровождать уже не меня, а княгиню и, надеюсь, станешь так же преданно ей служить, как служил мне, — сказал ему Витаутас и ласково посмотрел на бывшего рыцаря крестоносцев.

— Сегодня я счастлив вдвойне, светлейший князь и светлейшая княгиня, — с изящным поклоном ответил бывший рыцарь.

— А завтра, боярин, ты будешь счастлив втройне… втройне, — улыбнулась княгиня, подчеркивая слово «втройне».

— По вашей милости, светлейшая княгиня.

— Боярин Юргис, платье литовского боярина идет тебе больше, чем белый плащ крестоносцев с черными крестами… Вот удивится Маргарита, увидев тебя. — И княгиня сама обрадовалась.

Боярин Греже снова поклонился и, смущенно улыбнувшись, покраснел.

— Скажи мне, боярин Греже, как ты думаешь, что станут предпринимать крестоносцы, узнав о нашем союзе с королем Ягайлой?.. Нападут ли они на нашу Жемайтию или пойдут на польские земли? — спросил Витаутас.

— Трудно сказать, светлейший князь, но я думаю, что после такого удара они пока ничего предпринимать не будут: уже и прежде в ордене всякое говорили о великом магистре Конраде Валленроде, а теперь, полагаю, просто объявят его предателем, и состоятся новые выборы.

Князь Витаутас в задумчивости молчал.

— Я считаю, — поразмыслив, продолжал боярин Греже, — что теперь они не пойдут ни на нас, ни на поляков, а будут готовиться к решительной схватке… Граф фон Плауэн и раньше резко возражал против маленьких походов на Литву. А теперь в Мариенбурге его мнение будет значить больше, чем мнение великого магистра.

— Хорошо, — со вздохом сказал князь, — пусть они там точат оружие, а мы тем временем отточим свои языки, чтобы суметь противостоять краковским епископам и вельможным панам… Теперь поляки для нас опаснее, чем крестоносцы… Не знаешь, Рамбаудас, много ли шляхты и епископов сопровождает королевскую чету?

— Краковский епископ, два королевских каштеляна, несколько прелатов и около сотни вельможных панов со своими женами.

— А остальная свита?

— Не больше нашей.

— Ну, тогда хорошо. Наверно, пора уже. Давайте трогаться, — сказал князь и вышел из-за стола.

Посмотреть на князя и княгиню собрались из всех окрестных деревень толпы людей, и небольшой городок Слоним превратился в шумный лагерь.

Когда князь с княгиней вышли из избы, плотная толпа зевак всколыхнулась; мужчины сняли шапки, некоторые опустились на колени.

Боярин Рамбаудас снял шапку и, повернувшись к князю, воскликнул: «Да здравствует!». Толпа подхватила его клич, и все наперебой закричали:

— Да здравствует наш князь!..

Князь выехал из окружения своих бояр и одарил всех кричащих и ликующих многозначительным взглядом; княгиня швырнула в толпу несколько горстей новых сверкающих монет. Возле крыльца образовалась давка; все бросились на землю, хватали, ловили блестящие медяки, вырывали их друг у друга, толкались, кричали… Дальние, которые забрались было на заборы, на крыши, теперь, увидев, что княгиня бросает деньги, стремглав скатились вниз и принялись проталкиваться ближе к крыльцу. Княгиня подала боярину Греже мешочек с медяками и приказала бросать их в толпу подальше. Но и после этого не обошлось без давки и шума: одних сильно помяли, других свалили на землю, втоптали в грязь чью-то шапку, у кого-то сорвали с головы платок…

Вдруг толпа вздрогнула, заволновалась, все повернулись назад и увидели приближающийся отряд всадников.

— Кто там? — спросил князь Витаутас стоявшего рядом островецкого воеводу.

— Это наш боярин Морозов, старик. Он со свитой прибыл выразить тебе свое почтение, — объяснил воевода.

— Морозов! Русский! Знаю, знаю, — обрадовался князь, — я еще от отца слышал, что русские — наши лучшие и самые верные союзники против крестоносцев и меченосцев.

Когда конный отряд приблизился, вперед выехал седой старик. Двое слуг придержали стремена и помогли боярину слезть с коня.

Древний старик, облачившийся в старомодное военное платье, с трудом передвигал ноги. Он не мог удержать голову, которая беспрерывно тряслась, весь дрожал, его длинная седая голова колыхалась, губы тряслись. Слуги вложили в его дрожащие руки поднос с хлебом-солью.

— Будь здоров, наш князь! Бью тебе челом и прошу принять наш хлеб-соль. — И, с этими словами вручив князю поднос, боярин, придерживаемый двумя слугами, поклонился и рукой притронулся к земле.

Князь принял подношение, отведал хлеб-соль и, передав поднос рыцарю Греже, поздоровался с боярином.

— Спасибо! Здравствуй, старина! — И, сделав шаг вперед, похлопал боярина рукой по плечу.

— Я верой и правдой служил отцу твоему, князю Кестутису. Ходил с ним на Балгу, бил ляхов. Два раза был ранен… — И старый воин хотел распахнуть на груди платье и показать свои былые раны.

— Знаю я тебя, старина, знаю. Спасибо. Как живешь? В чем нуждаешься?

— Чего? — пробормотал старик.

— Он глухой и почти не видит, — объяснил князю воевода.

— Сколько же ему лет?

— А кто его знает: может, сто, может, полтораста. Ведь еще совсем недавно он с двумя слугами на медведя ходил.

Князь пошептался с воеводой и крикнул старику в ухо:

— Жалую тебя казной, старина!

— Чего? — снова прошептал боярин.

Все притихли.

— Будь здоров! Живи еще долго, долго! — еще громче крикнул боярину в ухо князь и, прощаясь, похлопал его по плечу.

Похлопала боярина по плечу своей рукой и княгиня.

Провожающие оттеснили толпу в сторону; двое бояр подвели князю белого коня и придержали стремена. Княгиню с почестями усадили в коляску. В других колясках разместились боярыни из ее свиты, туда же были сложены платья, вещи княгини; все бояре и провожающие быстро заняли свои места возле колясок и рядом с князем, и красочная кавалькада растянулась через весь городок.

Толпа сопровождала кавалькаду, многие бежали огородами, перекатывались через заборы и торопились обогнать всех, чтобы еще раз вблизи увидеть князя и княгиню. Провожая их, все кричали:

— Да здравствует наш князь!

Некоторые и верхом, и пешком провожали князя до самою Островца.

Чем ближе подъезжала кавалькада к городу, тем больше собиралось вокруг нее конных и пеших, которые толпами и поодиночке бежали по полям, выходили из лесов, ждали на дороге и, обнажив головы, беспрерывно приветствовали:

— Да здравствует наш князь!..

Князь со своим двором приехал в Островец в полдень. Хлебом-солью встретили его местные бояре, белорусские священники и толпы людей. В церкви звонили в колокола.

Никогда еще, даже в больших сражениях, так сильно не билось сердце у Юргиса Греже, как теперь при виде стен Островца. Он задрожал, пришпорил коня и, когда толпа преграждала путь, готов был мечом прокладывать себе дорогу. Он устремлял свой взгляд далеко вперед, к стенам и воротам замка, где собрались местные бояре, и все искал свою возлюбленную Маргариту. Но ни ее, ни ее матери нигде не было видно.

«Неужели и из Островца их вывезли?» — мелькнула мысль в голове Греже, и он глянул на князя.

Но князь разговаривал с польским вельможным паном, островецким боярином Кристином, а княгиню окружали островецкие боярыни, и она, казалось, совсем забыла о Маргарите и о нем.