Цивилизации - Фелипе Фернандес-Арместо

Торжество буддизма как государственной религии, возможно, связано с преданностью жены Джайявармана, которая в своем горе, когда он уезжал на войну, искала утешения «в безмятежной тропе мудреца, идущего между пламенем мучений и морем страданий»[454]. Байон — «золотая башня» Чжоу Дагуаня — обладает солидной центральной массой, что заставляет вспомнить центральные возвышения древних кхмерских столиц; но во внутренних помещениях башни не индуистский образ Деваджары, как в предыдущих королевствах, а Будда, который должен символизировать апофеоз короля-основателя, чьи изображения «смотрят во все стороны» с наружных фризов. Переход к господству при дворе буддизма, начатый Джайяварманом, продолжался в дни Чжоу, потому что корни индуизма были очень прочны. Город построен по тому же плану, что и храм: оба повторяют божественную конструкцию мира, общую для космологии индуизма и буддизма: центральная гора, концентрические окружности, каменная внешняя стена, окружающие воды. Поскольку боги оставляют природу сработанной грубо, люди должны приводить ее в порядок, в соответствии с божественными идеалами. Рамакандра Каулакара, архитектор XI века из Ориссы, где при господстве мусульман воздвигнуты лучшие индуистские храмы, уловил главные принципы строительства Ангкора:

Создатель… составляет план вселенной в соответствии с мерой и числом… Он прототип и модель строителя храмов, который в своем лице объединяет архитектора, священника и скульптора… Малую вселенную надлежит создавать с уважением к вселенной обширной… Она должна соответствовать… ходу солнца и движениям планет… Совсем не простая арифметическая операция, которую можно выполнить, прикладывая измерительную линейку… поскольку план храма… синтезирует орбиты солнца, луны и планет… он символизирует и периодическую последовательность времени: дня, месяца, года[455].

Королевская столица, воздвигнутая в XI веке Удайадитиаварманом II, раскинулась вокруг центральной башни, на которой есть характерная надпись: «Считая, что центр вселенной обозначен Меру, он подумал, что подобает иметь Меру в центре столицы»[456]. Надписи, помещенные Джайяварманом VII по углам святилища Ангкор Тома, в той же традиции сравнивают центральную башню, внешние стены и окружающий их ров: «Первая пронзает своей вершиной яркое небо, второй уходит вниз, в непостижимые глубины мира змей. Эта гора победы и этот океан победы, построенные королем, означают возвышение его великой славы»[457]. В правление Джайявармана ученый брамин из Бирмы еще мог приехать в Камбоджу, чтобы поучиться у многих «известных знатоков Вед», которые жили здесь. Санскритские надписи, которые исчезли в соседнем королевстве Чампа в 1253 году, в Камбодже делались до 1330-х годов[458].

Вслед за тем монументальное строительство в Ангкоре прекратилось больше чем на сто лет. Не следует принимать на веру миф красных кхмеров: ангкорское государство было не просто замкнутым сельскохозяйственным обществом. На одном из рельефов Байона изображен морской мир юго-восточной Азии, часть которого составляет и Ангкор: моря изобилуют рыбой, они полны рыбачьих лодок, прогулочных яхт с крытыми палубами, боевых и торговых кораблей с глубокими трюмами. Но кхмеры не занимались торговлей с дальними странами, как делали истинно преуспевающие государства позднего Средневековья, например Шривиджая или Маджапахит (см. ниже, с. 484–491). Не могла элита Ангкора и бесконечно платить армиям, как не могла строить в прежних масштабах. Все труднее становилось продавать рис за золото. Начиная с XII века на северо-востоке Азии появились новые обширные районы производства риса; почвы, не такие плодородные, как в Ангкоре, подверглись воздействию новых технологий под руководством правителей и религиозных организаций. Динамичное и агрессивное тайское государство богатело, а Ангкор пребывал в застое. Со временем в 1430-е годы кхмеры ушли в более компактный оборонительный круг в Пномпене и, после того как тайцы унесли все, что смогли унести, покинули Ангкор и бросили его на милость леса.

К разочарованию исследователей, в тропической Африке нет ничего подобного Тикалю или Ангкору. Но есть Бенин. В первые столетия европейской заморской экспансии великолепие Бенина восстановило легко утраченную белыми людьми веру в способность черных создавать собственные цивилизации. Ослепительный образ средневекового Мали, пленивший воображение латинского христианского мира, быстро померк при непосредственном знакомстве (см. выше, с. 134). В Конго португальские монархи обращались с местными королями как с равными, и знатные чернокожие могли становиться князьями и епископами. Но близкое знакомство порождает презрение, и португальцы, жившие в колониях, считали туземцев презренными и жалкими существами. Даже великолепие Эфиопии показалось разочаровывающим после того возбуждения, которые вызвала в Европе легенда о пресвитере Иоанне. В 1570-е годы португальцы не смогли покорить Мвене Мутапу, но в западной литературе это место рассматривалось как необычное и экзотически варварское (см. ниже, с. 370).

С другой стороны Бенин долгое время был исключением из общего презрительного отношения. В 1668 году, изображая его в своих работах, голландский гравер показал город большой и правильный, украшенный высокими шпилями, на которых сидят большие птицы, явные послания небес, хорошо знакомые нам по уцелевшим образцам бенинских изделий в бронзе. Одно из таких изделий — туземная модель королевского дворца в Бенине с богато украшенными стенами и Элегантной конической крышей над центральным залом — свидетельствует, что версия гравюр, хотя и преувеличенная, имеет под собой реальное основание[459].

Слава и известность Бенина постепенно росли с начала XV века, когда город впервые выделился из множества мелких общин[460]. Удивительно, что эти края вызвали уважение европейцев, пусть и заслуженное: здесь очень жарко и влажно, это настоящий инкубатор лихорадки, и такой климат обычно считался несовместимым с цивилизацией. Здесь выпадает до восьмидесяти дюймов осадков в год; когда идет дождь, в зале для королевских аудиенций невозможно расслышать голоса. Согласно отчетам 1538 года и последующим[461] королевский двор полон зловония разлагающихся остатков человеческих жертвоприношений. Здания дворца, хотя и прочные и величественные, с чеканными рельефами и орнаментальными медными пластинами, сделаны из глины — материала, традиционно недооцениваемого европейскими судьями от архитектуры. Но преимущество Бенина в том, что он стал известен европейцам в конце XV века, в период своего высшего расцвета. В сознании европейцев смелость на войне и в искусстве ставили этот город на особое место среди городов-государств низовьев Нигера. Искусство и война объединялись в культе королей: правитель считался божественным существом, не нуждающемся ни в пище, ни в сне.

Два вида искусства, в которых бенинские ремесленники достигли высочайшего уровня, соединялись в алтарных приношениях: выразительные медные головы изображали стилизованных королей и их матерей; с середины XVIII века к ним добавились слоновьи бивни со сложной резьбой, укрепленные в специальных углублениях голов и вздымающиеся над ними, как плюмаж. Письменности в Бенине не было, но дворцовые декоративные щиты, украшенные чеканными рельефами с картинами придворной жизни или изображениями исторических сражений, «были как указатели на картах… и на них ссылались во время споров об этикете»[462].

На алтарных кольцах, назначение которых сегодня забыто, стервятники рвут на части связанные, искалеченные тела побежденных врагов, рты у которых заткнуты. Алтарь украшен копьями, щитами, мечами и отрубленными головами. Массивные земляные укрепления, которые возводились из грунта, извлеченного из ныне не существующих рвов, — «земляная летопись долгого процесса слияния полурассеянных общин… в городское сообщество, которое нуждается в защите на уровне города»[463]. Консолидация которая произошла в середине XV века, превратила Бенин в город-завоеватель, постепенно приобретавший подданных, дань и рабов со все более обширной территории, занимавшей к началу XVII века свыше пятисот миль вдоль Нигера до самого моря, включавшей колонизованные болотистые леса на реке Бенин и подчиненные общины вплоть до Лагоса[464].

Помимо человеческих жертвоприношений, которые должны были принести успех в войнах и хороший урожай, в жертву приносили также крокодилов, ильную рыбу, орехи кола, пальмовые листья (символизирующие пальмовое вино), скот карликовых пород, специально выводившихся для леса[465], и детей. Церемониальную пищу тщательно упаковывали и ели в небольших количествах. Орехи кола, которые королевские слуги подавали с большим почтением, обладали горьким вкусом и стимулирующим действием: король дарил их посетившим его вождям, и они служили роскошной приправой[466]. По крайней мере с начала XVI века основной пищей служил ямс. Богатство Бенина определялось не сельским хозяйством, а торговлей. Причем основу этой торговли составляли не рабы, как в соседнем королевстве Дагомея, возможно потому, что, когда случался избыток рабов, жители Бенина предпочитали использовать их сами, или потому, что европейских покупателей отпугивал слишком высокий уровень смертности по сравнению с прибрежной работорговлей. Королевство не было богато и металлами: медь оно ввозило, и уже из готовой меди делался сплав, из которого создавались произведения искусства. В некоторые периоды ценился местный хлопок, и по крайней мере поначалу европейскую торговлю привлекала в Бенин приправа, известная как хвостатый, или бенинский, перец[467]. До бума пальмового масла в конце XIX века главным ресурсом Бенина была слоновая кость, и в XVIII веке именно Бенин был ее основным поставщиком в Европу[468].