Слезы темной воды - Корбан Эддисон

– Вы здоровы, – сказала она девушке. – Нужно будет еще провести анализы, но у вас есть повод радоваться.

– Субханаллах, – произнесла Халима, и ее большие глаза заблестели. – Хвала Всевышнему.

Ванесса провела девушку до коридора, где ее ждала мать.

– Я бы хотела увидеть вас снова через пару месяцев. В регистратуре назначат день.

Халима улыбнулась:

– Вы очень добры, доктор Ванесса. До свидания.

Как только она ушла, аккуратно выстроенный фасад, возведенный Ванессой, пошел трещинами. Она быстро вернулась в кабинет и заперла за собой дверь. Ее горе напоминало тропический ураган: невозможно было предугадать, когда он налетит и с какой силой. Ей случалось расклеиваться и на людях, и поэтому она всегда носила с собой бумажные носовые платочки. Но такое происходило редко. За прошедшие два месяца она почти превратилась в затворника, редко выходила из дома и мало где бывала, кроме практики и послеоперационной палаты, сначала в Джорджтаунском медицинском центре, а теперь в Национальном реабилитационном госпитале «МедСтар». Она знала, что чем раньше вернется к обычному ритму жизни, тем скорее ее сердце начнет заживать. Но одиночество безопасно, а люди непредсказуемы. Намного чаще ей хотелось быть одной.

Вскоре разгар урагана миновал. Она посмотрела на часы. В больнице нужно быть через час, а ехать туда тридцать минут. Она закрыла глаза и сосредоточилась на дыхании. Нужно быть сильной ради Квентина. Допрос будет для него настоящим испытанием. Он согласился на него, и доктор Гринберг, его нейрофизиолог, дал ему разрешение, несмотря на провалы в памяти Квентина. Но в ФБР работают безжалостно дотошные люди. Ванесса провела два дня со следователями, и не раз случалось, что их вопросы доводили ее до слез.

Она открыла глаза, и ее взгляд упал на письмо, лежащее рядом с компьютером. Последнее письмо Дэниела, отправленное в тот день, когда они покинули Сейшелы. Чтение его превратилось для нее в ежедневное священнодействие. Для нее это письмо было хвалебной песнью Квентину и портретом того человека, каким он стал бы, если бы его мозг исцелился.

Дорогая моя В.

Мы отправляемся на Реюньон. На Сейшелах мы провели восхитительную неделю. Каждый из островов по-своему неповторим, но Ла-Диг – это что-то. Настоящий рай из солнца, песка и моря, бесконечно далекий от шумной суматохи современных джунглей, которые нам так хорошо знакомы. На Ла-Диге душе не нужно съеживаться, чтобы защитить себя. Она расправляет крылья и взлетает.

В этом месте мы познали суть истинного счастья. Квентин почти все время ползал по бесчисленным гранитным валунам, которые тянутся вдоль берега и уходят в море, создавая отдельные бассейны посреди прибоя. Я не рискнул следовать за ним, но наслаждался жизнью, гуляя босиком по песку и глядя, как он карабкается на монолиты и выпрямляется в полный рост на самом высоком из них, темный силуэт на фоне неба.

Тебе лучше, чем кому-либо, известно, как трудно мне далось отцовство. Ты знаешь, какие сомнения преследовали меня и как я боялся, что Квентин унаследует худшие из моих слабостей, что я, требуя от него слишком многого, превращу его в бесхребетного слизня, угодника, который боится любого риска, каким я был почти всю свою жизнь. До путешествия эти страхи казались не только обоснованными, но даже такими, которые наверняка сбудутся.

Но довольно об этом. Мальчик, который раньше ползал, как гусеница, превратился в бабочку. Он ожил, Ванесса. Я не встречал человека более живого, чем он. Он красив, он силен, он умен и талантлив. Оставшуюся часть пути он может преодолеть сам, и я не сомневаюсь, что он добрался бы до дома без меня.

И в этом я вижу больше твою заслугу, чем свою. Он, как и ты, видит сердца людей. Он глубоко сочувствует чужой боли. Когда-то я боролся с собой, чтобы полюбить его. Теперь я смотрю на него снизу вверх. Я бы хотел быть таким, как он. Может, когда-нибудь буду. Но, даже если это никогда не случится, меня утешает то, что хотя бы тут я никого не подвел. Я не подвел нашего сына.

Кем он станет в этой жизни? Только время знает. Но я верю, что своим детям он будет рассказывать истории лучше, чем та история, которую я рассказываю тебе сейчас. Он настолько пуленепробиваем, насколько это вообще дано человеку. Ничто не может его удержать. Он научился возвышаться над своими страхами.

Надеюсь, скоро увидимся. Может, в Кейптауне?

Ванесса отложила письмо, благодарная Дэниелу за лучик надежды в самые темные часы ее ночи. Ее, как и много раз до этого, посетила мысль: он как будто предчувствовал, что произойдет. Смешно, конечно, так думать, но она невольно спрашивала себя: а что если в то утро на Сейшелах к нему прикоснулся ангел? Когда-нибудь она прочитает эти слова Квентину. Когда-нибудь он вспомнит, каким был в конце его отец. Письмо это было лучшей эпитафией, чем все, что она могла написать.

Она встала, собрала вещи и попрощалась с сотрудниками. Астер встретила Ванессу в коридоре и, увидев высохшие следы слез, обняла ее и долго не отпускала.

– Тебя это не смущает? – спросила она. – Он правда готов отвечать на вопросы?

Еще несколько минут назад Ванесса могла бы ответить «нет», но письмо придало ей мужества.

– Думаю, готов.

Астер внимательно посмотрела на нее:

– А ты готова?

Ванесса кивнула:

– Я ведь дошла до этого, верно?

– Моя мать всегда учила меня, что ты сама выбираешь, быть тебе сильной или слабой. Будь сильной.

Ванесса улыбнулась.

«Лучше бы я была пуленепробиваемой. Как мой сын».

По дороге в Вашингтон Ванесса включила «Бранденбургские концерты» Баха, но мысли ее устремились назад в прошлое, через дни и недели, прошедшие после того, как Квентин вернулся в Соединенные Штаты и был помещен в отделение интенсивной терапии в Джорджтауне. Длинной и мучительной была дорога до той точки, где он мог поговорить с федеральными агентами, где он мог понять, что с ним произошло и почему ему вообще нужно отвечать на их вопросы.

Ванесса дни напролет не отходила от его кровати, наблюдая за тем, как он медленно выходит из комы. Проведя целый ряд анализов, неврологи подтвердили подозрения военных медиков: он пережил временную аноксию – или кислородную недостаточность мозга – в результате остановки сердца, вызванной тампонадой. Однако четких прогнозов не мог дать никто. Никто не мог сказать с уверенностью, как на нем отразится ранение. Поэтому Ванесса попросила их даже не пытаться.

Первые три недели были временем ожидания, иногда мучительного, иногда радостного. Он учился самостоятельно дышать, глотать пищу, доставать мысли из облака путаницы и забвения и облекать их в слова. Ванесса включала его любимую фортепианную музыку: Шопена, Листа, Шуберта, Римского-Корсакова, Дебюсси. Она читала ему рассказы, поэзию и электронные письма Ариадны. К огромному изумлению Ванессы, случившееся не испугало девушку. Она всячески старалась поддержать его, вместо того чтобы исчезнуть. Ее слова производили на него почти гипнотическое воздействие, успокаивали душу и озаряли глаза внутренним светом.

Спустя четыре недели врачи отключили его от аппаратов жизнеобеспечения и перевели в НРГ на другом конце города, где отмеченная наградами команда терапевтов стала помогать ему восстанавливать умственные способности, долгосрочную память и моторные навыки. Чем больше он оживал и набирался сил, тем более отчетливо в его памяти проступало прошлое и тем лучше он управлялся со своими мышцами: удерживал равновесие, стоя на месте, ходил по неровным поверхностям, держал зубную щетку, одевался и ел самостоятельно.

Но на этой дороге были и ухабы. Речь Квентина, его способность принимать решения – известная как «функция организации» – и память о днях, предшествовавших перестрелке, были в значительной степени снижены. Поначалу он как будто не догадывался о своем состоянии. Но чем здоровее становились его разум и тело, тем больше волновала Квентина его ограниченность. Особенно его тревожили афазия и амнезия. Когда он пытался составить из слов предложения или заполнить очередное белое пятно в памяти, он расхаживал по палате, как тигр, бормоча что-то себе под нос. Порой, когда его навещала Ванесса, он отказывался с ней говорить.

Однако для Ванессы самыми тяжелыми оказались не сложности выздоровления Квентина, а депрессия, в которую он впал, когда она сообщила ему о смерти отца. Он много раз спрашивал о Дэниеле. Но Ванесса уходила от ответа, как в разговоре с ребенком. «Он сейчас в другом месте», – говорила она ему. В начале второй недели реабилитации доктор Гринберг посоветовал ей не заходить слишком далеко в поддержании этой иллюзии. Поэтому она собрала в кулак все свое мужество и рассказала ему правду. Его реакция подтвердила ее самые худшие опасения. С болью в сердце она наблюдала, как исказилось его лицо, как открылся рот, а глаза погасли, когда он погрузился в другую кому – кому души.