Смерть в Сонагачи - Рижула Дас

лампе, очарованная сиянием. Геккон терпеливо ждал, не мигая; слегка продвинулся вперед, ползком на гладком белом брюхе, и снова замер. Лали затаила дыхание, наблюдая за добычей и хищником. В своем последнем броске, за пару вдохов от жертвы, геккон вытянул шею и схватил стрекозу в рот. Стрекоза сопротивлялась, дергая лапками, хлопая крыльями, но геккон цепко держал добычу. Наконец он с силой прикусил ее, и стрекоза затихла. Лали сомкнула веки.

Когда утром отперли засовы, Лали накинула на себя сари, отчаянно пытаясь дважды обернуть ткань вокруг обнаженных грудей; на одной из них остались синяки и следы зубов среди засохших капелек крови. Она выскользнула за дверь, покосившись на стражника, но тот смотрел в другую сторону, повернувшись лицом к стене.

Лали шла вперед, не сводя глаз со своих босых ног, шлепающих по пыльному гравию, моля о том, чтобы не забыть дорогу. Она чувствовала на себе пристальные взгляды, от которых покалывало кожу. Раз или два подняла голову, встретившись глазами с севикой. Задрапированные с ног до головы в одежды, служанки оставляли открытыми солнцу только лицо и руки. Одна из них посмотрела на нее с такой глубокой печалью, что Лали пришлось прикусить ладонь, чтобы не сломаться и не рухнуть на гравий, свернувшись клубком.

В комнате не оказалось ни Дурги с Лакшми, ни Сони. Лали подошла к окну и долго смотрела, как дерутся и каркают вороны в тяжелой, удушающей неподвижности летней жары, пока свет не потускнел, медленно съедаемый темнотой.

Лали расслышала мягкие шаги за спиной, остановившиеся на полпути. Она не обернулась, чтобы посмотреть, кто вошел, отметила только, что гость включил свет. Спустя несколько мгновений она почувствовала руку на своем плече. Открыла глаза и увидела длинные белые пальцы Сони. Ни одна из них не проронила ни слова. Лали не испытывала никаких эмоций, даже гнева, и теперь, когда не могла укрыться за броней негодования, и вовсе чувствовала себя обделенной.

Она задалась вопросом, знает ли Соня.

Соня смотрела мимо Лали в окно, на деревья. Финансовый кризис 2008 года привел к исходу узбекских девушек из Дубая в Индию, где ушлые кураторы давно смекнули: светлая кожа и гибкие тела принесут много прибыли. Соня по себе знала, что так оно и есть. Лали работала за 2000, 1500, даже 500 рупий в трудные времена; другие индийские девушки, как те, которых куратор Сони, Чарли, рекламировал на своем веб-сайте, получали намного больше. Соня когда-то думала, что Майя идеально подходит для работы у Чарли. Майя обладала потенциалом и при небольшом обучении могла бы обрести тот высокий класс, который искали клиенты Чарли, готовые потратить от двадцати пяти до пятидесяти тысяч на любую из них. Но за «русских», как Соня, давали неизмеримо больше, ночь могла начинаться от семидесяти тысяч рупий и доходить даже до лакха. Соня не раз задавалась вопросом, сколько девушек, которых она встречала в Сонагачи, знали эту кухню. Дарья, ее сестра, определенно не знала.

Глядя на спящую Лали, Соня чувствовала себя измученной. Такого не должно было случиться, но как все должно было пройти, ей было неведомо. Когда она смотрела на Лали и маленьких близняшек, ей хотелось сделать то, чего она не делала уже тысячу лет. Давным-давно — так давно, что казалось, будто в другой жизни, но той, о которой неприятно вспоминать, — у Сони был свой ритуал. Она била стекло, выискивала самые уродливые осколки и проверяла их остроту на своей коже. Расцветая кровавыми узорами, кожа вскоре покрывалась коркой, которая, подсыхая, осыпалась ржавой пылью, и тогда пульсирующие рубцы вздувались на бледных предплечьях, бедрах, животе. Соня содрогнулась. После Дарьи она пообещала себе, что больше не будет этого делать. Жизнь — слишком большая драгоценность, чтобы подвергать ее этой бесконечной репетиции смерти. Но как только близняшки сели в машину, тщательный план Сони, ее стратегия выхода из игры пошатнулись.

Соня смотрела, как Лали хмурит брови во сне, как осторожно прикрывает лицо рукой, избегая синяков.

— Тебе не следовало так портить счастливое спасение, — прячась за сардонической улыбкой, тихо произнесла она.

Лали открыла глаза, левой ладонью защищаясь от света единственной белой лампочки в комнате.

Соня засмеялась:

— Людям нравятся хорошие истории спасения, не так ли? Махараджа здесь спасает таких падших женщин, как мы.

Лали скривилась от боли, когда попыталась повернуться на бок. Ее безразличие бесило Соню. Местные девушки отличались самоуспокоенностью, непоколебимой верой в руку «судьбы» — судьбы, которую одинаково обвиняли и восхваляли. Поначалу ее приводило в замешательство, когда она слышала от них: «Все написано у нас на лбу», а потом кто-то объяснил ей, что так они говорят о судьбе. Кино жизни, начертанное судьбой невидимыми чернилами у них на лбу в момент рождения. Я бы сожгла этот лоб, сказала им Соня. Так мы говорим, когда умирают наши мужья, ответили ей. Такая философия, оскорбительная для человеческих устремлений, наполняла ее гневом, который больше жалил, чем причинял боль. Для Сони в этом было много личного. Дарья верила в судьбу, но даже не догадывалась, куда заведет ее эта вера, в какую адскую дыру, на какой край света, откуда так легко исчезнуть с лица земли.

— Ты говорила, что мы уедем далеко. Что ты имела в виду? — прошептала Лали то ли осознанно, то ли во сне. — Что мы делаем здесь? — пробормотала она.

Дурги и Лакшми в комнате не было. Соня подумала, что это к лучшему. Взрослым всегда легче довериться друг другу. Лали могла сама позаботиться о себе, как и Соня. Перед глазами всплыла картинка из отеля, когда Лали семенила следом за ней, такая нелепая в декорациях лобби. Бедняжка даже не подозревала о том, что ей предстоит проверка и что люди, которые сочтут ее пригодной, проложат путь в этот ашрам и еще дальше.

Лали хотела что-то сказать, спросить, понять, но никак не могла сформулировать вопросы, облечь в слова то, что хотела знать. Когда мужчина ударил ее в живот, она согнулась пополам. В ослепляющей боли она распознала стратегию таких, как он, и мысленно улыбнулась. Ударь меня там, где не видно следов, подумала она и представила синяк на животе. Сначала синий, потом черный и постепенно желтеющий по мере заживления.

Низкий потолочный вентилятор гудел с артритными стонами, вращаясь над головой.

Соня нарушила молчание:

— Я ничего не выиграю от того, что буду держать тебя в неведении. Я — не Рэмбо, не мадам и уж точно не этот сумасшедший богочеловек. — Она кивнула в сторону портрета на стене, который Лали не хотела