Воспоминания (Катакомбы XX века) - В. Василевская

[…] Я обратилась к своему духовнику с просьбой, чтобы он принял мои обеты и сделал так, как это делают католики. Он улыбнулся и сказал, что у нас этого нет, что сделать этого он не может. Но я не унималась, и каждый раз, когда мы встречались, я всегда просила его: "Нет, а Вы все-таки сделайте, как они. Сделайте это, о. Петр".

О. Петр приезжал раз в месяц в Москву — он был близко знаком с моей Марен*, которая покровительствовала всем гонимым и скрывающимся священникам, которые ей встречались. Надо сказать, что о. Петр (Шипков) не служил явно ни в одной церкви — он скрывался, работал простым бухгалтером в Загорске, а служил тайно — по домам. Он был представителем "Катакомбной церкви" скрытой, потому что тогда был раскол, и часть церковных приходов ушла под водительство еп. Афанасия (Сахарова), который и был нашим епископом. Я узнала об этом позже.

-----------------------

* Marraine — крестная мать (фр.), Елена Васильевна Кирсанова (прим. ред.)

Видя мое упорство, о. Петр, наконец, сказал: "Хорошо, я Вас отвезу в такое место, где Вы получите то, чего ищите. Я не могу принять Ваши обеты, но там Вы можете получить то, чего ищите".

Он повез меня в Загорск, к уже многим тогда известной матушке схиигуменье Марии. Раньше она была игуменьей большого женского монастыря в городе Вольске, где-то в Поволжье. В монастыре этом было 500 монахинь. Когда начались преследования, их всех разогнали. Матушку преследовали особенно, потому что у нее было много духовных детей и она пользовалась большой известностью. Но духовные дети ее прятали. В конце концов ей выправили документы на чужое имя, и она по благословению своего духовного руководителя, старца, которого она называла о. Ионой, приехала в Загорск и поселилась там. Матушка рассказывала, что старец Иона ей сказал: "Поезжай к преподобному Сергию, под его покровительство, и он сохранит тебя".

Вскоре около нее собралась группа таких же гонимых, как она, монахинь. Обычно с ней жило несколько человек, но фактически в ее маленький домик приезжало много людей, которые скрывались. Они находили здесь совет, поддержку и убежище. Это было удивительное место — приют для многих гонимых. Сама она (я потом узнала ее ближе) была изумительный человек. Вот к такой матушке о. Петр и решил меня привезти.

Я поехала с о. Петром в Загорск и перешагнула порог этого маленького домика. И сразу попала в совершенно другой мир. Мне показалось, что я в книгах Мельникова-Печерского. Маленький домик, низкие комнаты, крашеные полы, какой-то особенный запах меда и воска и горящих лампад. И вообще все это было удивительно: и манера разговаривать, и здороваться. "Благословите" простите"", — раздавалось все время. И когда к матушке подходили, то кланялись ей в ноги, и она давала целовать свою руку"

Когда мы вошли в домик, нам навстречу вышла небольшого роста старушка, с первого взгляда ничем не примечательная. Она молча и как-то тихо выслушала почтительные вступительные слова о. Петра, что вот-де, мол, матушка, я привез свою духовную дочь" уж Вы не откажите, Вы ее примите, Вы с ней поговорите" и т. д. и т. д. Она взглянула на меня искоса, и это был такой взгляд" Он будто пронизал меня насквозь — я почувствовала это физически. Небольшие серые глаза и с такой силой" Она протянула с некоторой иронической интонацией:

— Из образованных?

— Да, — ответила я открыто и покорно, — из образованных.

— А что ж, ты меня, дуру необразованную, будешь слушать?

— Буду, — решительно ответила я.

— Будешь слушаться меня?

— Буду, — повторила я.

— Ну что ж, — сказала матушка, — посмотрим.

Жизнь в маленькой общине в Загорске была совершенно необыкновенной. Это был островок среди общей жизни тогдашней Советской России. И не чувствовать этого было невозможно. Здесь было какое-то особенное сочетание жизни "бытового" монашества конца XIX века и вместе с тем жизни глубоко мистической, сокровенной, органически связанной с первыми веками христианства, когда не было никакого разделения церквей, — от начала до IV века, и потом, когда составлялись известные книги "Добротолюбия". Как будто параллельно шли две жизни в нашей маленькой общине: с одной стороны, быт, полный юмора и лукавства, смешного и иногда просто детского, а с другой стороны — молитва и мистическая связь с невидимым миром, который через матушку ощущался особенно близким.

У матушки были насельницы — типичные монахини, и каждая из них, оставаясь у нее жить подольше, конечно, старалась как можно больше ей угодить. Поэтому между ними было соревнование, с моей точки зрения — не совсем доброкачественное. Например, приказание: "Ставьте самовар!" Матушка требовала, чтобы все делалось как можно скорей, а это было довольно трудно: время военное — ни электричества, ни керосина. Вставали рано, до рассвета, и чтобы приготовить пищу, пользовались огарками церковных свечей. И вот, чтобы как можно скорее исполнить приказание матушки, у каждой был свой тайник (его называли "похоронка"), где было спрятано все необходимое для растопки березовая кора, щепки, спички и т. п. В этом отношении горбатенькая Раечка, которая постоянно жила с матушкой, была особенно ловка. Однажды я приехала туда пожить на две недели. Приехала с большой радостью, с готовностью хотя бы на эти две недели глубже войти в монашескую жизнь. Быт матушки совершенно сбил меня с толку.

В первые дни я ничего не знала о тайниках, и когда мне приходилось поставить самовар, я бросалась — и не могла найти ничего. Например, с трудом нахожу трубу для самовара, прижимаю ее к себе, чтобы кто-то не выхватил, а в это время пропали спички или кусочек коры. В общем, я была в ужасном положении, и если бы не Раечка, мне пришлось бы очень плохо. Но, к счастью, Раечка взяла меня под свое покровительство: показала мне свой "тайник", где лежало все необходимое, и я кое-как справлялась.

В этом быту случалось и много смешного. Однажды матушка сказала мне: "Вымой и свари макароны!" Сказала она это машинально. Но я уже сознавала всю важность для меня послушания, послушания без рассуждений. Из жития святых я знала, как святой Иоанн Дамаскин по послушанию сажал капусту вверх корешками. И вот, по его примеру я решила поступить так же. Я знала, конечно, что макароны не моют. И все-таки я их старательно вымыла, сварила, и у меня получился большой скользкий комок. Кушанье было испорчено, и матушка так выразительно взглянула на меня, что я явно услышала ее мысль: "Что ж с этой дуры образованной спрашивать? Что они в этом понимают?" Но я-то все понимала и поступила так сознательно. За этими, как будто нелепыми, приказаниями скрывается глубина делания, или исполнения, послушания на практике. Я думаю, что слепое послушание нужно как тренировка для отказа от себя — отказа от своего ума и своей воли.

За две недели я получила у матушки очень много. И все эти наивные и невинные хитрости и такие смешные несогласия, когда они старались "подсидеть" друг друга, чтобы занять первое место около матушки, были очень несерьезными, детскими и порой смешными. У Раечки было большое чувство юмора, и, бывало, мы сядем где-нибудь в уголке и смеемся. И действительно смешно: вот две старые монахини ссорятся. Матушка выходит и говорит: "Кланяйтесь сейчас же друг другу и просите прощения! Чтобы этого не было!" И вот они начинают кланяться и говорить: "Прости меня Христа ради" Прости меня Христа ради"", а сами одна другой показывают кулак и говорят: "Озорница" Озорница"" Потом опять: "Прости меня Христа ради"" Ну как тут не посмеяться? Конечно же, смеешься от души.

Меня они тоже старались подвести под гнев матушки. Вот одна говорит: "Матушка, а ведь у нее собака" она ее в дом-то пускает. Собака-то у нее какой породы? Бородатая" А она ее в кресло сажает, как человека, и потом эта собака-то ей тарелки подает, матушка". Матушка всплескивает руками и начинает смеяться: "Вот дура-то, — говорит матушка, — вот дура-то!" И смеется. И мне никакого замечания за это не делает. Широта у нее была очень большая.

Иногда матушка бывала вспыльчива и горяча. И тогда она говорила нам: "Никуда вы не годитесь! А все-таки в ад вы не попадете. Бесы-то готовы вас тащить в ад, таких негодниц. А Божия Матерь скажет: "Не трог! Они точно свиньи, но они — Мои свиньи. Не трог!"" В ад вы не попадете — Божия Матерь не допустит".

Матушка была полна юмора, бытового, простонародного юмора, сочного и здорового. И при том она немного юродствовала — это был ее стиль, ее способ общения с людьми.

Иногда, бывало, придешь к матушке и начинаешь жаловаться: "Матушка, я больше не могу так жить" мне это трудно" мне это не под силу"". Матушка слушает с сочувствием и потом говорит: "Ну, ничего, ничего! Вот я ей (Марен) скажу, я ей сейчас вихор завью!" Как будто такой барыне, как Марен, можно было "завить вихор"! Впрочем, матушка могла "завить вихор" любому человеку. Когда Марен приезжает с подобными жалобами на меня, то она говорит то же самое ей: "Не беспокойся" вот я ей ужо завью" Я ей скажу"" Вот такой был метод.