Срединное море. История Средиземноморья - Джон Норвич

Брату короля Людовика IX Карлу в то время было тридцать пять лет. В 1246 г. он благодаря своей жене получил графство Прованс, которое несказанно обогатило его; помимо прочего, он владел процветающим портом — Марселем. Этому холодному, жестокому и чрезвычайно честолюбивому искателю собственных выгод папа предложил возможность, которую нельзя было упускать. Войско, которое Карл должен был повести против Манфреда и которое начал собирать в Северной Италии осенью 1265 г., должно было официально именоваться армией крестоносцев. Последнее означало, что, как и всегда, это будет разношерстная толпа, куда войдут, среди прочих, искатели приключений (желающие приобрести поместья в Южной Италии), пилигримы (ищущие отпущения грехов) и головорезы (жаждущие наживы). Вместе с ними, однако, в поход собиралось внушительное число рыцарей со всей Западной Европы — из Франции, Германии, Испании, Италии и Прованса (на всякий случай к ним присоединили даже несколько англичан), они, как твердо верил Карл, легко одолеют любое войско, которое сможет выставить против него Манфред.

6 января 1266 г. папа Урбан возложил на голову Карла Анжуйского корону Сицилии; не прошло и месяца, как 3 февраля армия Карла пересекла границу и вторглась в Сицилийское королевство. На этот раз кампания не затянулась надолго. Две армии встретились 26 февраля неподалеку от основанного еще древними римлянами города Беневенто, и очень скоро все было кончено. Манфред со своей обычной храбростью удерживал позиции и продолжал сражаться, но его войска перед лицом намного превосходящего их численностью противника вскоре бежали с поля боя. Битва имела решающее значение; Крестовый поход закончился. То же — или почти то же — произошло и с домом Гогенштауфенов. Два года спустя сын короля Конрада Конрад IV — более известный как Конрадин — и принц Генрих Кастильский предприняли последнюю отчаянную попытку спасти положение — повели в Сицилийское королевство армию, состоявшую из немцев, итальянцев и испанцев. Карл поспешил встретить их близ приграничной деревни Тальякоццо. На этот раз битва, состоявшаяся 23 августа 1268 г., оказалась куда более жаркой — обе стороны пострадали в результате страшной резни, — но в конце концов Ангевины[153] вновь одержали победу. Конрадин бежал с поля боя, но вскоре его схватили. Затем в Неаполе состоялся суд — настоящий спектакль, после которого, 29 октября, юного принца (ему было всего шестнадцать лет) притащили на рыночную площадь и тут же, на месте, обезглавили.

И Манфред, и Конрадин были героями, хотя каждый по-своему. Вряд ли их можно винить в том, что они находились в тени отца и соответственно деда. Такое достижение, как свободное владение шестью языками, в XIII в. встречалось еще реже, чем в наши дни; вдобавок Фридрих писал утонченные лирические стихи (сонет изобрели именно при его дворе), оказывал щедрое покровительство искусствам, был опытным командующим, выдающимся государственным деятелем и величайшим натуралистом своего времени. Страсть к знаниям позволила ему глубоко изучить философию и астрономию, геометрию и алгебру, медицину и науки о природе. Не последним из заслуживающих упоминания его качеств был талант шоумена. Одна лишь сила характера и поразительные личные качества позволяли ему неизменно производить впечатление, однако он не ограничивался только этим и обдуманно формировал свой имидж: вспомним его необыкновенный зверинец, личную гвардию, состоявшую из сарацин, и даже гарем. Личная гвардия и гарем являлись своего рода знаками, исполненными ясного смысла: император отличался от прочих людей. Он был титаном, полубогом, к которому оказывались неприложимы общепринятые правила поведения.

Одним словом, у него был свой стиль — а что до стиля, то это специфически итальянская черта. (Так было всегда, и наши дни не исключение.) Возможно, Фридрих стал одним из первых (таких людей во всей мировой истории на удивление мало), кто имел прочные позиции в обоих мирах — немецком и итальянском — и одинаково уверенно чувствовал себя по обе стороны Альп. Но сердце его оставалось в Италии, где он провел большую часть жизни, и в этой книге мы уделяем ему внимание именно как итальянцу. В культурном отношении он дал своей стране очень много. Если бы провансальские трубадуры, бежавшие от ужасов Альбигойского крестового похода, не встретили теплого приема при палермском дворе и не воспламенили местных поэтов, привив им идеалы куртуазной любви, развитие итальянской литературы могло пойти в диаметрально противоположном направлении и «Божественная комедия» никогда не была бы написана. В области архитектуры Фридрих также показал себя новатором. Огромных укрепленных ворот в приграничном городе Капуя, выстроенных для защиты моста через реку Вультурно и спланированных самим императором, более не существует, однако значительная часть украшавшей их скульптуры хранится в местном музее. При взгляде на нее очевидно, что император свободно пользовался изобразительными средствами Древнего Рима, предвосхищая Ренессанс, когда до наступления этой эпохи оставалось еще более ста лет. Еще больше бросаются в глаза классические фронтоны и пилястры его великолепного охотничьего замка Дель-Монте — огромного восьмиугольного здания с башенками, выстроенного из известняка на вершине отдаленного холма в Апулии. Однако, быть может, удивляться не следует. В конце концов, Фридрих был римским императором и исходил из того, что мы не должны забывать об этом.

С другой стороны, в политическом отношении он был неудачником. Он мечтал слить Италию и Сицилию в единое королевство в рамках империи со столицей в Риме; первостепенная цель папства, поддержанная городами и местечками Ломбардии, состояла в том, чтобы эта мечта никогда не стала явью. Императору не повезло в том отношении, что ему пришлось состязаться с двумя такими способными и целеустремленными людьми, как Григорий и Иннокентий, но в конце концов борьба не могла иметь иного исхода. Империя — даже ее германская часть — утратила силу и единство; на верность германских князей — и даже на их глубокую заинтересованность — более невозможно было рассчитывать. Что до Северной и Центральной Италии, то города Ломбардии раз и навсегда перестали подчиняться пустым угрозам имперской власти. Если бы только Фридрих признал этот факт, угроза в адрес папства оказалась бы устранена, и его возлюбленное Сицилийское королевство продолжало бы существовать. Увы, он отверг эту истину и в результате не только потерял Италию, но и подписал своей династии смертный приговор.

Глава X

КОНЕЦ ОТРЕМЕРА

Европа никогда не видела двух правителей-современников, менее схожих между собой, чем император Фридрих II и король Людовик IX Французский. Фридрих был интеллектуалом и вольнодумцем. Он не питал особого почтения к религии и к тому же значительную часть жизни был отлучен от церкви. Иногда он предпринимал решительные действия в адрес еретиков, особенно если они нарушали мир в империи или угрожали ее безопасности; в то же время, будучи воспитан при палермском дворе среди арабов и греков, он глубоко уважал и понимал как ислам, так и православие. Для него не было большего удовольствия, чем обсуждать теологические вопросы из тех, что потруднее, со знатоками обеих религий. С политической точки зрения его никоим образом нельзя назвать беспринципным правителем, но он также был прагматиком и очень хорошо понимал, что если ему и его империи суждено выжить, он просто не может позволить себе быть чересчур деликатным в вопросах совести. Что до внешнего облика, он не был красавцем: широкий и коренастый, с жидкими рыжеватыми волосами. Физически он был очень вынослив.

Король Людовик IX, в свою очередь, был святым и выглядел соответствующе. Монах, его современник, видевший французского монарха, перед тем как тот отправился в Святую землю, описывает его как «тонкого, стройного, худощавого и высокого, с милостивым выражением на ангельском лике». По временам его лицо, обрамленное белокурыми волосами, обезображивали красноватые язвы, вызванные рожистым воспалением, мучиться от которого ему пришлось всю жизнь; тем не менее он, казалось, излучал благость. «Не многие человеческие существа, — пишет сэр Стивен Рансимен, — были столь совестливы и искренне добродетельны». Вместе с тем, что достаточно странно, в нем не было ни капли ханжества: напротив, Людовик был энергичен, в битвах отличался храбростью и при необходимости выказывал стойкость и бескомпромиссность. Когда он бодрствовал, то большую часть времени проводил в молитвах; подчас он простирался на земле и молился столь отрешенно, что поднимался в изумлении, не понимая, где находится; но, как сам он признавался, его слез было недостаточно, чтобы «увлажнить пустыню его сердца». Возможно, в этом заключалась одна из причин того, что он регулярно умерщвлял свою плоть постом, бичеванием и ношением власяницы. А также славился заботливостью по отношению к больным — особенно к тем, чьи недуги были особенно отталкивающими. Что до греха, он с трудом выносил самый вид его. Тем не менее к еретикам и неверным он был беспощаден, и ему никогда не удалось бы завоевать святые места без кровопролития, как то с таким изяществом совершил Фридрих.