Камера - Джон Гришем

— Эдди принимал участие в движении?

— Нет. Слава Богу, хватило ума. Сочувствовать он сочувствовал, но рта не раскрывал. В наших местах шумели в основном евреи. Помощи со стороны им не требовалось.

— Что он делал, уйдя из дома?

— Записался в армию. Это был самый простой способ свалить из Миссисипи. Вернувшись через три года, привез с собой жену. Жить молодые предпочли в Клэнтоне, видели мы их нечасто. Иногда Эдди навещал мать, со мной же почти не разговаривал. Тогда, в начале шестидесятых, как раз начали поднимать голову афроамериканцы. Естественно, активизировался и Клан, особенно на юге штата. Но Эдди избегал наших сборищ.

— В то время на свет появился я.

— Эвелин родила тебя, когда шли поиски трех пропавших борцов за гражданские права. Помню, Эдди даже собрался с духом и спросил, не причастен ли к их исчезновению и я.

— Что ты ответил?

— Нет, конечно. О том, кто там был замешан, я узнал почти год спустя.

— Клан?

— Клан.

— Весть об их смерти принесла тебе радость?

— Какое это имеет отношение к газовой камере?

— Эдди знал, что ты устанавливаешь бомбы?

— Об этом в нашем округе никто не догадывался. Мы не лезли на рожон. Говорю тебе, главные дела вершились на юге штата, в окрестностях Меридиана.

— Но тебе не терпелось помочь?

— Да, я хотел поддержать друзей. Феды прикормили в Клане множество осведомителей, доверия друг к другу становилось меньше с каждым днем. Нужно было что-то предпринимать. Мне нечего стыдиться.

Улыбнувшись, Адам покачал головой:

— За тебя это делал Эдди.

— До взрыва конторы Крамера Эдди ничего не знал.

— Зачем же ты вовлек его?

— Я его не вовлекал.

— Ну да! Ты приказал своей жене вместе с Эдди отправиться в Кливленд и отогнать оттуда машину. Фактически Эдди стал соучастником.

— Я сидел в камере. Меня мучил страх. К тому же в этом не было никакого греха.

— Боюсь, Эдди так не думал.

— Не знаю, о чем там думал Эдди. К тому времени как меня выпустили из тюрьмы, он уже укатил вместе с вами. Встретились мы с ним только на похоронах его матери, да и тогда он никому не сказал ни слова. — Сэм провел рукой по волосам. — Последний раз я видел Эдди возле церкви, сразу после похорон, он садился в машину. На мои похороны он бы не приехал — зачем? Вот так. Потеряв жену, я навсегда потерял и сына. Мы с Ли стояли на ступенях и смотрели ему вслед.

— А найти Эдди ты не пытался?

— Нет. Ли сказала, что он дал ей свой телефон, но я не стал унижаться. Было ясно, что Эдди не хочет иметь со мной ничего общего. Что ж, его дело. Я часто думал о тебе, не раз говорил жене: хорошо бы повидать внука. Однако вашими поисками я себя не утруждал — не хватало времени.

— Скорее всего поиски окончились бы ничем.

— И я так думал. Эдди иногда звонил сестре. Похоже, вы исколесили всю Калифорнию.

— За двенадцать лет я сменил шесть школ.

— Почему? Чем он занимался?

— Трудно перечислить. Эдди периодически терял работу, приходилось переезжать, потому что он не мог платить за жилье. Потом подворачивалось что-нибудь матери, и мы вновь трогались в путь.

— Кем он работал?

— Одно время развозил почту, до тех пор, пока его не уволили. Тогда Эдди пригрозил бывшему боссу судом и развязал против почтового ведомства настоящую войну. Нанять адвоката он не сумел, поэтому постоянно слал кому-то письма. Печатал их на старенькой машинке, раскладывал по папкам ответы. Машинка и архив составляли все его богатство. Перестук клавишей не смолкал иногда до самого утра. Федеральные власти Эдди ни во что не ставил.

— Совсем как я.

— Да, но по другим причинам. Однажды к нему прицепилась налоговая служба. Это даже мне, мальчишке, показалось странным. Налог с доходов Эдди никогда не превышал трех долларов. Он объявил новый поход, теперь уже против налоговиков. Через год его лишили водительских прав: он просто забыл продлить их. Последовал очередной скандал. Мать возила Эдди целых два года, прежде чем он решил уступить бюрократам. Письма он слал губернатору, членам сената, конгрессменам, президенту. Если получал от кого-нибудь ответ, то уже считал это победой. Затеял громкую ссору с соседом, чей пес постоянно задирал заднюю ногу на наше крыльцо. К перебранке через живую изгородь с удовольствием прислушивалась вся округа. Входя в раж, оба начинали козырять именами высокопоставленных покровителей, которые вот-вот упрячут обидчика за решетку. В конце концов отец не выдержал, достал из папки штук пятнадцать писем от губернатора Калифорнии и принялся размахивать ими перед лицом соседа. Вид конвертов сразил беднягу наповал. Ссора тут же себя исчерпала, и пес у нашего крыльца больше не показывался. Сам понимаешь, в каждом письме губернатор вежливо просил Эдди убраться ко всем чертям.

Не отдавая себе в том отчета, оба улыбались.

— Но если у него не было постоянной работы, то как вы умудрились выжить?

— По правде говоря, не знаю. Эвелин с утра до вечера гнула спину, временами в двух местах сразу. Сидела за кассой овощного магазинчика и мыла полы в аптеке. Она могла делать что угодно. Пару раз ей везло, брали секретаршей. Позже отец устроился страховым агентом, это стало у него чем-то вроде постоянной работы. Думаю, с обязанностями своими он справлялся неплохо, поскольку мы уже не бедствовали. Работал Эдди ровно столько, сколько хотел, никто ему ничего не указывал. Такое положение дел отца удовлетворяло, хотя он и говорил, что терпеть не может страховые компании. Одной Эдди предъявил за что-то иск, за что — не помню, но суд решил дело в пользу ответчика. Разумеется, он свалил всю вину на адвоката, и тот совершил ошибку, прислав ему длинное письмо с разъяснениями. Эдди три дня просидел за машинкой, а потом с гордостью показал свой шедевр жене. Перечень всех неточностей и явных юридических ляпсусов адвоката занял двадцать одну страницу. В ответ Эвелин только покачала головой. Тяжба с адвокатом длилась несколько лет.

— Каким Эдди был отцом?

— Не знаю. Трудный вопрос.

— Почему?

— Все дело в его смерти. Когда он покончил с собой, я долго не мог прийти в себя, все думал: «Значит, он бросил нас, значит, мы ему не нужны». Узнав же истинные причины, я разозлился. Неужели стоило все эти годы лгать, менять имена, скрываться? Чего ради? От таких мыслей у меня голова шла кругом. Да и сейчас идет.

— В тебе до сих пор говорит злость?

— Нет. Стараюсь помнить только хорошее. Поскольку другого отца у меня не было, я не знаю, как оценить его. Он не курил, не пил, не играл в азартные игры, не употреблял наркотиков. Что еще? Не волочился за женщинами, не истязал детей. У Эдди возникали проблемы с работой, но семья никогда не оставалась без крыши над головой, не голодала. Родители часто вели разговоры о разводе, однако дальше споров дело не заходило. Несколько раз оставляла дом Эвелин, несколько раз — Эдди. Но оба возвращались. Мы с Кармен к этому даже привыкли. Когда наступали мрачные дни или, как мы их называли, тяжелые времена, Эдди удалялся в свою комнату, запирал на ключ дверь, опускал шторы. Эвелин терпеливо нам объясняла: «Папочка нездоров, поэтому ведите себя потише, не приближайтесь к телевизору, не включайте радио». Она не только старалась помочь отцу, она его опекала. Проходила неделя, и Эдди широко распахивал дверь, будто ничего и не было. Выглядел он при этом совершенно нормально. Если мы с Кармен задавали ему вопросы, он всегда находил для нас время. Водил на ярмарки, играл с мальчишками в бейсбол на заднем дворе. Пару раз мы выбирались в Диснейленд. Наверное, Эдди был добрым человеком и хорошим отцом. Просто иногда на него нападала хандра.

— Но настоящей близости с ним у тебя не было.

— Это правда. Эдди помогал мне делать уроки, требовал только отличных оценок. Мы вели умные беседы о Солнечной системе и окружающей среде, но обходили молчанием девчонок и автомобили. В наших разговорах отсутствовала тема семьи или предков. Отец производил впечатление очень замкнутого человека. В минуты, когда мне больше всего на свете не хватало именно его, он без слов запирался в своей комнате.

Сэм потер глаза, откинулся на спинку стула.

— Как он ушел?

— Ушел?

— Я имею в виду его смерть.

Адам надолго задумался. Рассказать о самоубийстве отца он мог по-разному. Мог позволить себе быть жестоким и бесстрастно изложить факты. Подобная откровенность уничтожила бы сидевшего перед ним старика. Адам испытывал сильнейшее искушение так и поступить. Еще до первой встречи с Кэйхоллом у него мелькала мысль: «Я обязан это сделать. Сэм должен страдать, должен в полной мере ощутить свою чудовищную вину перед сыном. Пусть потекут по его лицу слезы раскаяния».

Но в то же время ему хотелось как можно быстрее снять с плеч тяжкий груз, опустить гнетущие подробности и двигаться дальше, дальше. Сэм был уже достаточно наказан, от смерти старика отделяло меньше четырех недель.