Механист - Вадим Вознесенский

Вик усмехнулся: ему про такое рассказывал Палыч, надо же — действительно прокатывает. Теперь неплохо бы для пущего эффекта найти открытый огонь. Жалко, что армиллярная сфера никакой не механизм — не производит чуждых возмущений, не забивает восприятие, не смущает чуткие разумы. Но ведь и без того, похоже, получилось неплохо.

Лучше было оставить керамическую пулю у ребенка, тогда бы вогулы стали совсем как шелковые. Но Старьевщик пожалел — фарфор хоть и абсолютно нейтрален, но можно столько нафантазировать о непроницаемой механистской штуковине, от которой ни заговорить, ни оберечься, что на всю жизнь останется след на карме.

Зато прием безотказный — ребенок возьмет пулю, потому что он ребенок, а взрослый у ребенка заберет — потому что взрослый. На себя механистову порчу примет. То, что нет в пуле никакой порчи, — дело десятое, главное — что ни один видок не определит в фарфоре ни добра, ни зла. А значит, и защиты не придумает.

— Чего эта? — сглотнув, спросил Килим.

— Пуля, — честно ответил механист, — не выбрасывай ее.

— А то, что тогда будет?

— Да не знаю я. — Вик многозначительно оскалился.

Совсем рядом обнаружился огонь в вынесенном на улицу чувале — то ли его так обжигали, то ли собирались вытапливать что-нибудь вонючее, не для дома. Финальный аккорд. Вик сжал ладони над пламенем и эффектным жестом бросил порох. Полыхнуло несильно, но заметно.

— Забери давай, — сквозь зубы выдавил охотник.

Хорохорится.

— Заберу, — не стал спорить Старьевщик, — когда до Вычегды отведешь.

— А может, лучше тебе башка открутить? — выдвинулся вперед вогул посолиднее Килима — похожий на главного.

— Отдай ему пулю, — посоветовал Вик охотнику.

Килим облегченно рыпнулся, но местный главный уже задвинулся обратно. Охотник, вздохнув, выудил из-за пазухи кожаную ладанку и положил фарфорку туда. В таких мешочках местные таскали свои фетишки. Со стороны — всякий мусор, какие-то перья с засохшим птичьим дерьмом, заплесневевшие веточки, кости, черепки и прочий хлам, имеющий сакральный смысл только для их обладателя. Старьевщик расслабился — патрона, конечно, жалко, но теперь проводник до Вычегды им обеспечен.

— У тебя по-людски с ними договориться не возникала мысль? — Венди шла в тройке последней, очередь прокладывать лыжню была Килима.

Сложный вопрос. В общении с незнакомыми людьми есть два метода — располагающий и подавляющий. Для одного нужно время и средства, для второго — нахальство и дурная слава. Последнего у Вика хватало, первого — было жалко тратить на дикарей. Уж очень похожие на них внешне ребята дубасили его по пяткам в рудничных норах.

Венедис не согласилась — даже если приходится обманывать человека, тот не должен чувствовать себя цинично использованным. Тогда энергетика лучше усваивается.

— А в конкретном случае, смотри, те, которые были возле Писаного Камня, пойдут по нашему следу. Очень ты их заинтересовал. Эти, которых ты сейчас зацепил, им помогут…

Как будто, случись иначе, спляши механист им всем лезгинку и раздари стеклянные бусы, потом бы вышло по-другому. В том, что погоня будет, он не сомневался. Последнее время с механистом получалось только так.

Килим, впрочем, не выглядел совсем забитым, вел по курсу, как отрабатывал, и Вик даже решил в конце пути предложить Венедис как-нибудь отблагодарить охотника. А пока просто буркнул:

— В следующий раз сама добазариться пробуй.

Венедис ничего не ответила.

Только когда охотник через восемь дней привел их к Вычегде, в немаленький по северным меркам поселок с непроизносимым названием Югыдъяг, после двухдневной остановки, сопровождающейся периодическими посиделками Венедис со старейшинами, в дальнейший путь по замерзшей уже реке отправились на оленьих упряжках. Правил нартами все тот же, но заметно повеселевший Килим.

Север Запада ничем не отличался от севера Востока. Ни природой, ни людьми, ни электромагнитным фоном.

Ехать в санях по льду оказалось намного приятнее, чем бороздить на лыжах по глубокому снегу. И быстрее. Время от времени извлекаемая на свет армиллярная сфера свидетельствовала об уверенном приближении к конечной точке маршрута.

Механист пришел к выводу, что олени реально удобнее лошадей. Могут двигаться эшелоном — в качестве каюра Килим справлялся замечательно. Темп олени держали монотонно, но уверенно, причем такой, что, когда начинаешь замерзать, можно соскочить и пробежаться, держась за дугу у основания нарты.

В специальной жратве олени не нуждались — по вечерам Килим просто отпускал их на все четыре стороны, и они носились сами по оврагам, выискивая под снегом ягель или чего там еще входило в их рацион. Утром проводник вытаскивал из мешка горсть соли и орал на всю округу. Похоже, соль считалась у оленей авторитетным лакомством — сбегались на зов. Не исключено, что для общения с животными Килим использовал вдобавок какие-то внутренние резервы, но все равно: фунт соли на тысячу километров — экономичнее транспорта Вик не встречал даже в описаниях Древних.

Короче, ехать на оленях механисту нравилось. Что примечательно — если один из упряжных оскальзывался и падал, на общий ход всего каравана это никак не влияло. Венди поначалу кричала Килиму, глядя, как олени тащат барахтающегося на боку собрата, пока тому не удастся встать. На привале проводник, философски подняв палец, пояснил:

— Один олень упал, два олень упал — ничего, все олень упал — мой бежит, ничего, едем.

Видимо, к оленям вогул в глубине души приравнивал и механиста, потому что тот поначалу, без привычки, вываливался из своей повозки с периодичностью примерно один раз в час. Нарта — весьма неустойчивая штуковина. Караван скорость не сбавлял, и Вику приходилось, матеря на чем свет проводника, догонять упряжки своим ходом. После третьего или четвертого забега механист почти всерьез пообещал пристрелить каюра. Стать пристреленным Килим совершенно не испугался.

Странно — носить в ладанке непостижимую чувствам керамическую пулю боялся, а быть застреленным — нет.

К третьему дню Старьевщик придрочился не задумываясь удерживать равновесие и даже дремать под звон маленьких бубенчиков на постромках.

Дилинь…

Дилинь…

И вот уже совсем иная реальность.

Обожженная Феникс жалка, как обычно. Змей — неправильный Дракон снова похож на корявое корневище. Уроборос… откуда мне известно это имя? Истинное имя этого Дракона. Феникс ковыляет на крошащихся лапах. Уроборос даже не ползет — переваливается, практически оставаясь на месте. Гнилой обрубок корня Великого Дерева. У него даже нет рта — его питает сама Земля. Сквозь белесые махрящиеся отростки. Одеревеневший червь.

Червь и Ворона.

Силы, должные противоборствовать, сейчас, похоже, вместе.

Я — сторонний наблюдатель. Это что — пещера? Потеки, желтой пеной сползающие по стенам, пол, покрытый скользким слоем или мха, или плесени, рассеянный свет без источника — просто видно, и все.

Червь и Ворона. Феникс и Уроборос. Вместе. Кружат. Медленно. Миллиметр в Вечность. Возле Ребенка. Не так — РЕБЕНКА.

Грязного. Тощего. Обнаженного. Покрытого струпьями и опрелостями. Со сбившимися в комья бесцветными волосами. С обгрызенными почти до основания ногтями. Слезящимися глазами, косящими настолько, что непонятно, может ли он видеть.

Феникс давится в немом крике, хлюпая раздавленной гортанью. Уроборос скрипит пересохшим телом, его голос — стенания мертвой кожи. Но я слышу. Их слова.

Убей!

Убей!

Убей-убей-убей-убей!!!

А ребенок совсем не боится…

Толчок, удар — и снег забивает ноздри.

Вик невидяще шарит по земле, караван вновь удаляется от механиста.

Чтоб вас!., с вашими санями… с вашими «олень упал — ничего, едем»… Старьевщик, с трудом передвигая затекшие ноги, спешит вслед бодро трусящим оленям. Он не кричит, экономя дыхание. Он вообще страшится что-либо произносить, потому что недавняя реальность еще не совсем вытеснена настоящей. И стоит в ушах беззвучный вопль двух странных созданий. Все-таки творцы наших снов — мы сами.

Убей.

Ребенка.

Наслушаешься такого от скал.

Однако — уже давно сознание не будоражили такие бредовые видения. С чего бы это снова?

А мимо пролетают страшный Сыктывкар с заросшими лесом алтарями и весь из себя оживленный Котлас. Однажды в караван даже стреляют с высокого берега, и Вик стреляет в ответ, но не для того, чтобы попасть, а просто, чтобы знали.

Четыре раза им встречаются на пути другие упряжки. Однажды — связка аж из семи нарт, а в последнем случае — санями правит девушка. Замерзшая Вычегда — оживленная магистраль. На каких-то восемь сотен верст — столько встреч. С той девушкой Килим некоторое время едет одним курсом и переговаривается на вогульском наречии, в котором знакомыми Старьевщику кажутся лишь ругательства. Впрочем, в беседе ими пользуются без зла, мимоходом.