Законы войны - Александр Маркьянов

Но и боевики — знают, что мы можем сделать с телефоном. Еще в Персии — знали не до конца, вот почему в первые два года, нам удалось нанести тяжелейший урон махдистам, фактически обескровив организацию. Но теперь научились… гады, во многом благодаря журналистам, которые рассказывают, что не надо. Например — многие считают, чтобы нейтрализовать телефон, надо достать из него аккумулятор, но это не так. На самом деле надо достать СИМку, когда вынут аккумулятор — телефон может быть выключен, но кое-какие функции питаются от батарейки, и трубку можно отследить. А вот если нет СИМки — телефон можно использовать и как видеокамеру, и как фотоаппарат, и как видеоплейер для просмотра роликов — что многие и делают. Мало кто знает, что мы можем включить дистанционно любой телефон если знаем его номер — и тогда телефон превращается в подслушивающее устройство, которое ты сам носишь при себе, и одновременно — маяк. Мало кто знает, что определив один телефон, мы можем определить любую трубку, на которую с нее когда-либо звонили. Мало кто знает, что если сменить СИМку — мы все равно сможем следить за этим телефонным аппаратом. Мало кто знает, что мы можем определить дистанционно с какого телефона на какой что переписывали, используя инфракрасный канал. Мало кто знает, что мы можем определить, какая трубка лежит рядом с другой трубкой, если обе включены.

Поэтому, многие из тех, кто на джихаде — носят с собой не одну, а две трубки. Одна без СИМки, на нее они пишут флешки, смотрят ролики, включают в самых экстренных случаях. Другая — «левая», то есть купленная на постороннего человека, как минимум раз в месяц ее меняют. Раньше разбивали или бросали в реку, теперь догадались — продают, чтобы добавить нам работы.

— Прокололись… — кивнул я — видимо, у него не оказалось трубки под рукой, он не мог купить — а позвонить кому-то надо было очень срочно. Он поставил СИМку и позвонил с того телефона, на который писал флешку. Но мы его установили.

— И кто это? — нехорошим тоном спросил Араб

— Кто… Майор Иноходцев, Валерий Сергеевич, оперативная группа Генерального штаба. Один из тех, кто сдал Аскера.

— Вот же с. а!

— Не торопись.

— Не торопиться?! Да это же предатель!

— Предатель… Мне кажется, что дело в другом.

— В чем?

— Хочешь узнать?

Араб ни секунды не колебался

— Да

— Тогда кое-что надо сделать…

Араб похлопал по боку

— Я в деле.

— Не спеши. Сними квартиру. Или даже комнату. На месяц хватит. В центре города, но небольшую.

— Может, виллу?

— Нет. Квартиру на втором этаже в самый раз, многие дуканщики сдают комнаты.

— Понял. Еще что?

— Купи два компьютера. Самых мощных, какие только найдешь. Привези туда и подключи — но не подсоединяй к Интернету. Никакого Интернета быть не должно, попроси даже, чтобы удалили встроенные модемы. Никакого Интернета.

— Понял…

— Тогда поехали. Очень много работы…

Мандави — базар

07 ноября 2016 года

Знаете, в чем настоящая проблема. В том, что доверять действительно никому нельзя. И ни в чем. Это Афганистан. Вирус предательства, лицемерия, измены — здесь везде.

Кажется, с возрастом — я начинаю кое-что понимать лучше. В отрочестве — мы немало времени на уроках истории посвятили десятым двадцатым годам прошлого века России. Времени мятежей и восстаний, времени, когда против крестьянской Вандеи пришлось бросать целые кавалерийские дивизии, времени, когда как в ермоловские времена на Кавказе сжигались целые деревни за сопротивление. Конечно, в этом были виноваты эсеры, социалисты — революционеры, ведущие агитацию: а как же иначе? И большевики — хотя они больше среди промышленных рабочих агитировали. Те тоже — будь здоров, державу подгрызали. Сейчас такого нет, это стараются забыть как страшный сон: когда русский шел на русского, когда русские истребляли русских. Могилы вожаков крестьянских мятежей — в большинстве своем никому не известно, и дело их — проклято и забыто.

А вот сейчас — я, кажется, начинаю кое-что понимать. Доходить до меня начало еще в Персии, там тоже крови пролили будь здоров, и я все пытался понять — почему простые, бедные люди — готовы насмерть идти на части регулярной армии, почему они скрывают в домах и не выдают бандитов? Здесь — к этим вопросам добавился еще один: почему кругом столько предательства. Почему самый обычный человек, небогатый, которому новая власть дала порядок, покой и даже возможности стать кем-то лучшим, и даже если не самому, то его детям — так почему же этот человек готов выстрелить нам в спину.

Вопрос — в сложности общества, понимаете?

Самый простой тип общества — крестьянская община. Нет ни армии, ни полиции, ничего. Из власти — один староста, да и тот мало чего от этого имеет — если честный конечно. А нечестного сместить могут — это тебе не Дума. Весь прибавочный продукт — а он очень и очень невелик — остается в крестьянской общине и максимально идет на потребление, которое и так тут — не сытное.

Внешний мир — несет в крестьянскую общину только беду. Королевские солдаты — приходят, чтобы забрать кого-то, кто что-то не так сказал или сделал и казнить. Королевские мытари — собирают подати. Королевские вербовщики — вербуют крестьянских детей в армию, чаще всего — по обязательному призыву. И это у нас в свое время — в армии бывший крестьянин получал жалование достаточное, чтобы содержать семью на родине — сам то он и столуется за казенный счет и форму ему выдадут, сапоги, которые крестьяне вовек не видели. А здесь — армия при Короле совсем другая была, а казармах земляной пол был, а жалование солдат — распределяли меж собой офицеры. Поэтому — крестьянская община любой власти изначально враждебна и пытается сбросить ее при первой возможности. Что будет дальше — о том дум нет, люди просто не привыкли так далеко загадывать…

Мы — думаем, что несем в общину благо, но на самом деле — несем беду. Да, мы предлагаем тракторы, предлагаем кредиты, предлагаем орошение — но тем самым мы разбиваем общину, которой люди живут здесь тысячу лет. Потому что если будет орошение — значит, не нужно будет столько людей, не нужны будут кяризы и мастера — кяризники, которые их делают. Много чего будет не нужно. И часть людей — окажется лишней. Выброшенной из жизни. Ненужной.

А часть — разбогатеет. И станет худшими из угнетателей для бывших своих же…

Потом — потом, конечно, проблему можно будет решить. Ее почти решил шахиншах — открывая заводы, которые вбирали разорившихся крестьян, как дешевую рабочую силу. Если бы он сам — не решил поиграть с агрессивным исламом, если бы не решил примерит на своего сына мантию двенадцатого, сокрытого имама Махди — может быть, и сейчас бы властвовал в Тегеране. Но сослагательного наклонения в истории не бывает.

А что будет здесь, в горах?

Согласно последним исследованиям, которым многие не поверили — во время крестьянских бунтов в России — крестьяне первым делом шли грабить и жечь не дворянские и барские усадьбы — а хутора и отрубы. На которых — жили бывшие свои, те, кто выделился из общины благодаря столыпинской реформе и стал, благодаря казенным кредитам, которые в то время только начали выделяться — становиться все богаче и богаче. Правильно сказал Козимо Медичи — сказано, что мы должны прощать своих врагов, но нигде не сказано, что мы должны прощать своих бывших друзей. Те, кто вышел из общины десять лет назад — были более ненавистны крестьянскому миру, чем барин, который брал с них барщину и оброк последние сто лет.

А здесь — то же самое, только с отсрочкой в сто лет. Мусульманская община — называется умма. Чаще всего это крестьянская община, в городе она распадается. Когда местные крестьяне так остро реагируют на слова проповедников о том, что нет никаких законов кроме шариата, а любой правитель, правящий не по шариату есть тагут — так это потому, что они никогда в жизни не видели ничего хорошего ни от одного правителя. Это потому, что ни один закон никогда не был согласован с ними и не был принят в их интересах — они подозрительно относятся к любым законам. Для них — полуграмотный мулла, вершащий правосудие по своему пониманию фикха[84] — ближе и роднее закончившего полный курс юридического судьи именно потому, что мулла живет рядом с ними, он — один из них. Для них — ислам прав потому, что запрещает брать любые проценты с денег, даваемых в долг, они просто не понимают, что мы — даем им на куда лучших условиях, и для того, чтобы они улучшили свою жизнь, провели воду и купили технику. Этот запрет лихвы — против ростовщиков, которые обирают их. И то, что мы считаем модернизацией — они считают грехом. Харамом.

Но большой ошибкой — будет считать афганца кем-то вроде народа — богоносца, как сто лет назад народом — богоносцем считали наших крестьян: изнасилованные и убитые дочери помещиков и хуторян, подожженные дома и усадьбы, изрубленные в припадке темной злобы лошади, коровы и прочая живность быстро показали, что это не так. Бывали случаи, когда в зажиточном селе одна часть села шла на другую войной, бедная ли на богатую, богатая ли на бедную, и прежде чем успевала прибыть воинская команда — село оказывалось завалено трупами[85]. Прежде чем позаботиться о духовном — надо позаботиться о мирском, а здесь, несмотря на наличие монарха до нашего прихода о мирском никто не заботился. Пуштуны — темный, злобный и жестокий народ, их жестокость напоминает жестокость зверей, а не людей и проистекает из веков страданий и угнетения. Они не верят в прогресс, в науку как мы — зато готовы поверить самым диким слухам. Я расскажу, что подтолкнуло сопротивление в самом начале, хотя вы в это, наверное, не поверите. Когда мы вошли и начали распределять керосин — он здесь крайне нужен — его распределяли в очень удобных пластиковых пяти и восемнадцатилитровых канистрах с крышкой и удобной ручкой, таких здесь никогда не видели. Никто и не подумал требовать вернуть канистры — зачем они нам — и у афганцев их скопилось достаточное количество. А так как в Кабуле не было центрального водопровода и воду развозили хазарейцы — водовозы — эти же удобные канистры начали использовать под воду. А когда получалось где-то раздобыть керосин — то снова наливали керосин, а потом опять воду и не мыли — вода слишком дорога, чтобы ей мыть. Бачата — приспособились в них же продавать бензин на обочинах дорог — те, кто покупал, потом опять могли использовать это под воду, не вымыв. Стали болеть, травиться. Муллы бросили клич, что русские хотят отравить всех афганцев, чтобы занять их землю — и после одного пятничного намаза афганцы бросились убивать. Потом, когда немного спала волна насилия, мы, конечно, разобрались — но и с той и с другой стороны пролилась кровь, а многие афганцы нам просто не поверили — что нельзя под воду и под керосин использовать одну и ту же емкость. Так и пошла литься кровушка…