Избранное. Мудрость Пушкина - Михаил Гершензон

и Пушкин без стеснения перефразирует эти стихи (Онегин. I. 33):

Как я завидовал волнам,Бегущим бурной чередоюС любовью лечь к ее ногам.

Или хочет он изобразить веселую гурьбу ребят на воде – он вспоминает из той же «Душеньки» сходный образ:

Тритонов водяной народВыходит к ней из бездны вод, —

и пишет пародируя (Онегин. IV 42):

Мальчишек радостный народ…

и дальше:

Задумав плыть по лону вод…

или, описывая Москву, вспоминает стихи из описания Москвы у Батюшкова (К Д. В. Дашкову, 1813 г.)[64]:

И там, где зданья величавыИ башни древние царей,Свидетели протекшей славы —

и повторяет последний стих (Онегин. VII 38):

Прощай, свидетель нашей славы,Петровский замок!

Прежние исследователи, в особенности В. П. Гаевский, Л. Н. Майков, П. О. Морозов и Б. Б. Никольский, обнаружили у Пушкина, даже в поздние периоды его творчества, немало поэтических реминисценций, преимущественно, правда, из французских поэтов. Он несравненно обильнее черпал у своих русских предшественников и даже современников, и мы еще далеки от правильного представления о размерах этой его практики – о количестве и бесцеремонности его заимствований. Я приведу ряд русских заимствований Пушкина, до сих пор, кажется, не обнаруженных.

Он начал: «Богат и славен Кочубей», – хочет сказать: «богат по-украински», память подает ему украинские стихи Рылеева («Петр Великий в Острогожске», напеч. в 1823 г.):

Где в лугах необозримыхПри журчании волныКобылиц неукротимыхГордо ходят табуны. —

он берет строфу и лепит из нее свои стихи:

Его луга необозримы;Там табуны его конейПасутся вольны, нехранимы.

Ему понадобилось напомнить о том, как Олег прибил свой щит к воротам Константинополя, – он берет четверостишие Рылеева («Олег вещий», напеч. в 1822 г.):

Но в трепет гордой Византии    И в память всем векамПрибил свой щит с гербом России    К Царьградским воротам —

и воспроизводит их стих за стихом (Олегов щит, 1829 г.):

Тогда во славу Руси ратной,Строптиву греку в стыд и страх,Ты пригвоздил свой щит булатныйНа цареградских воротах.

Из его писем мы знаем, что он в Кишиневе читал «Сын Отечества»{136}; и вот, в 1821 году{137} он прочитал в этом журнале стихотворение В. Филимонова «К Леоконое», перевод оды Горация; восемь лет спустя он вспомнит отсюда три стиха:

И разъяренные валы,Кипящи пеною седоюДробит о грозные скалы, —

и начнет свой (Обвал. 1822) перифразом этих стихов:

Дробясь о мрачные скалы,Шумят и пенятся валы.

Желая выразить свое удивление пред идиллиями Дельвига, он вспомнил стихи старого В. Капниста, хвалу Батюшкову за то, что он

    в хладном севере на снегеРастил Сор(р)ентские цветы.

(в Послании к Батюшкову), и в своей эпиграмме повторил этот образ (Загадка):

Кто на снегах возрастилФеокритовы нежные розы?

Стих Батюшкова (Элегия, из Тибулла, 1814):

На утлом корабле скитаться здесь и там

вспомнился ему в 1836 году, и он воспользовался им (Из Пиндемонте):

По прихоти своей скитаться здесь и там.

В «Полководце», по поводу Барклая де Толли, он неожиданно вспоминал стих Княжнина из его «Послания от Рифмоскрыпова дяди»:

Ты помнишь ли врача, достойна слез и смеха?..

– и повторил его по-своему:

О, люди, жалкий род, достойный слез и смеха.

В урочную минуту он вспомнит стих И. И. Дмитриева{138} – тоже о портрете (о портрете гр. Румянцова):

Украшу им свою смиренную обитель,

и скажет (в «Мадонне»):

Украсить я всегда желал свою обитель.

и дальше – у Дмитриева (К гр. Н. П. Румянцеву, 1798 г.) и у Пушкина одна и та же рифма: зритель.

Надо заметить, как часто заимствование сопровождается у Пушкина тожеством стихотворного размера; в этом отношении последние три случая особенно разительны. Таково же и следующее заимствование у Державина; его стих из «Водопада»:

Что в поле гладком, вкруг отверзтом,

как и самый размер, мы находим в Пушкинском наброске 1830 года:

Как быстро в поле, вкруг открытом…

Стих в «Туче» Пушкина, так не нравившийся Толстому и Тургеневу:

И молния грозно тебя обвивала

заимствован у Дмитриева, из перевода 3-й оды, 1-й книги Горация (1794 г.):

И стрелы молний обвивалиВерхи Эпирских грозных скал.

(Любопытно это как бы сомнамбулическое перенесение эпитета «грозный», от скал к самой молнии.)

У того же Дмитриева (из стихотворения «Мой друг, судьба определила», 1788 г.) Пушкин заимствовал стих:

И жар к поэзии погас,слегка изменив его:Но огнь поэзии погас

(Эпилог Руслана и Людмилы).

Примечание [издателя[65]]

В настоящий сборник вошли статьи М. О. Гершензона о Пушкине, ни разу не объединенные им в отдельной книге. Две статьи из собранных здесь – «Путешествие в Арзрум» и «Заметка для однодневной газеты «Пушкин» – печатаются впервые. Остальные были опубликованы в следующих изданиях: «Сны Пушкина» – в сборнике Пушкинской Комиссии при Обществе любителей русской словесности «Пушкин» под ред. Н. К. Пиксанова, М., 1925; «Тень Пушкина» – в журнале «Искусство», № 1, 1923; «Чтение Пушкина» и «Явь и Сон» – в «Вопросах психологии творчества», кн. VIII (ред. Лезина), 1923; «Пушкин и Батюшков» – в историко-литературном временнике «Атеней» I, П, 1924; «Граф Нулин» – при поэме в издании М. В. Сабашникова, М., 1918; «Пушкин и Чаадаев» – в т. VI Пушкина, изд. Брокгауз и Эфрон. П., 1915; «Плагиаты Пушкина» – в «Искусстве» № 2,1925; «Ответ на анкету «Пушкин и Современность» – в журнале «Всемирная иллюстрация» за 1924 г.

Некоторого комментария требует только неоконченная статья «Плагиаты Пушкина». Над этим исследованием М. О. Гершензон работал перед самой своей смертью. К каким выводам пришел бы покойный исследователь в результате сделанных сопоставлений, осталось неизвестным для его окружающих. Ни в бумагах М. О. Гершензона нет указаний на замысел этого исследования, ни в личных беседах он никому не успел сообщить конечных целей своей работы. Сохранился только ряд подготовительных карточек к этой статье, на которых выписаны стихи различных поэтов, предшественников и современников Пушкина, чьи произведения могли оказывать на него литературное влияние. Приведем некоторые из этих выписок, в ряде случаев указывающих на несомненные совпадения. Мы воспроизводим ряд карточек без соответствующих цитат из Пушкина ввиду общеизвестности приведенных в них стихов.

Словом, видел ли картины,Непостижные уму?

Державин. Хариты. 1796.

Тогда пустыннику явятсяХимеры, адские мечты,Плоды душевной пустоты.

Карамзин. Послание к А. А. Плещееву. 1794.

Он любит отдыхать с ЭратойРазнообразной и живой.

Батюшков. <С.С. Уварову>. 1817.

Один в нас (поэтах) пламенеет жар.

Жуковский. К кн. П. А. Вяземскому. 1814.

Как серны, вниз склонив рога,Зрят в мгле спокойно под собоюРожденье молний и громов.

(О Кавказе).Державин. На возвращение графа Зубова из Персии. 1797.

и стихи Жуковского в его послании к Батюшкову. 1812.

О друг! Служенье музДолжно быть их достойно.

Приведем также несколько карточек полностью (с соответственными пушкинскими стихами).

В «19 окт.» (1825) стих (о Кюхельбекере) —

Мой брат родной по музе, по судьбам.

и стих Баратынского в «Пирах» 1821 г. о Дельвиге:

Мой брат по музам и по лени.Чья кисть, чей пламенный резец…

П. Кто знает край. (1827).

Я. Н. Толстой в послании к Пушкину 1819 г.:

Возьми ж свой пламенный резец,Владыко рифмы и размера…

Славы блеск.

Радищев. Бова.

Батюшков. Мечта. 1803.

Ни свет, ни славы блеск пустой.

П. «Всё в жертву памяти твоей». 1825.

И славы блеск, и мрак изгнанья,

И смерть, и жизнь, и бешенство желаньяБегут по вспыхнувшей крови.

Д. Давыдов. О, пощади!. 1817

П. К. Ф.Ф. Юрьеву[66].

Я нравлюсь юной красотеБесстыдным бешенством желаний. 1818.

Мечтателю. 1818:

И сохнул в бешенстве бесплодного желанья.

Дорида. 1820.