Амур-батюшка - Николай Задорнов

Хогота, отец Гапчи, седоусый, приземистый, с красными, воспаленными глазами, радушно встретил Федора. По-русски он разговаривал лучше сына.

– Ну, как живете? Как с лавочниками обошлось дело? – спрашивал Федор.

– Ладно обошлось, помирились… Конесно, еще заботу имеем.

– Слышь, а где же Григорий?

– Тадяна, Тадяна!.. – крикнул Гапчи.

Вошла толстая молодая гольдка, с лицом белым и румяным, как у русской купчихи. Она стала подавать кушанья.

– Моя баба! – с восторгом воскликнул Гапчи. – Че тебе, нравил такой баба? Ей морда белый-белый… Правда? Че сказес?

Гапчи заговорил с гольдкой по-своему. Тадяна остановилась на свету и с лаской смотрела на мужа своими черными, чуть навыкате, маслянистыми глазами.

– Ну как? – снова обратился молодой гольд к Федору.

– Чего же! Славная…

– Моя шибко нравил, – Гапчи радовался, как ребенок, глядя на жену. – Такой другой нету, ага?

– Ты давно женился? – спросил Федор, делая вид, что не знает про вражду двух стойбищ.

– Ой, Федор! – вздохнул старик. – Он ее как брал-то! Увозом женил, таскал…

Хогота стал жаловаться на сына.

– А моя охота нынче хорошо ходил, – перебил Гапчи. Он стал приносить шкуры лис, выдр, рысей, соболей.

Гапчи старался показать, что счастлив; он хвастался всем, что имел: женой, добычей, оружием. Потом стал приводить охотничьих собак. Он, должно быть, радовал всем этим и самого себя.

Когда хвастаться стало нечем, Гапчи сник и повесил голову.

– А я бы на твоем месте не стал мириться. Ну их к чертям! – говорил Барабанов. – Мне, знаешь, эти мылкинские не нравятся.

– Нельзя, Федор, надо. Такой у нас закон.

Гапчи встрепенулся. Он поднялся, ушел в угол, сел там подле жены и обнял ее. Супруги о чем-то заговорили.

– За нее почему бы и не дать выкупа, кабы люди-то хорошие были. Баба славная. Опять же у вас закон.

– Не знаю, что будем делать, если много запросят, – задумчиво говорил Хогота.

– Моя баба всем нравил. Только отец че-то сам не знает – нравил ему моя баба, нет ли! – вдруг с раздражением заговорил сын.

Федор стал догадываться, почему его позвали. Несмотря на достаток и на любовь Гапчи и Тадяны, в этом доме не было покоя. Федору казалось, что невестка не принесла счастья этому дому. По словам старика Хоготы, едва они приехали, как тотчас же на нее обратили внимание лавочники и зачастили в дом. А прежде они никогда не бывали тут. А сын Гапчи – слабый человек. Его стали спаивать, угощать, звать к себе. Хогота понимал, к чему идет дело. Сын радовался, что у него жена красивая, но что в этом было толку, когда лавочники вились около нее, готовы были погубить всю семью. Не на счастье весельчак Гапчи увез ее от старика. А тут еще и нет замирения и мылкинские грозят местью.

– К чертям всех! Никому ничего не давай! – сказал Федор.

– Они тогда убьют кого-нибудь.

– Пусть только попробуют!.. А если их к становому, знаешь, можно такое им присобачить – сразу охота пропадет. У нас по-русски, без разговоров…

Федор не утешил гольда. Не того Хогота ждал от гостя.

– Ну, а что нового, у вас? – оживился Барабанов, подумавши, что все эти гольдские дела – пустяки, а что ему еще предстоит заехать в лавку. – Как Кальдука-то? Вот старичишка!

– Кальдука женихов ищет, девок хочет продавать, бедным быть не хочет.

– Вишь ты! И ту продавать, что у Ваньки?

– И ту бы, конечно, отдал, да жениха нету.

– Ну вот, значит, теперь у вас все ладно. С охоты пришли, с китайцами замирились. Теперь только Мылки…

– Баба, конечно, хорошая, – снова заговорил про свое старик, – только сын сильно беспокоится, когда в тайге бывает. С охоты домой спешит.

– Поди, боится, что обратно отобьют?

– Зимой молодые все охотятся, а старики не придут, – уклончиво ответил Хогота и вдруг горько усмехнулся. – Не этого, конечно, боится. Вот сейчас-то опасное время. Мы на охоту не идем. Надо кому-то ехать просить замирения. Мне нельзя… Боюсь: если много попросят, чем платить?.. Слух до нас дошел, что пять котлов хотят просить. Где возьмем? Пожалуй, не стоит.

Гапчи разъярился и вскочил с кана. Отец и сын долго кричали друг на друга.

Барабанов стал собираться в лавку.

– Ты когда домой поедешь, то Мылки рядом, нам помогай, – попросил Хогота.

– Как же, постараюсь! Если встречусь.

– Ну ладно, если встретишь, тогда уж помогай. Говори, чтоб дешевле мирили.

– Чего-нибудь придумаем. Ванька приедет – с ним посоветуюсь.

Желая утешить старика, Барабанов похлопал его по плечу, думая тем временем, как бы половчей от него отвязаться.

Отъехав от фанзы, Федор почувствовал некоторую неловкость. Ему вдруг стало совестно, что гольд так просил его, а он ничем не взялся помочь.

«Черт их знает! Может, на самом деле как-нибудь пособить. Не так уж трудно припугнуть мылкинских. Такой славный старик. Верно, помочь, что ль, по-человечески? А то, видишь, Ванька, тварь, взялся тут всем помогать».

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

Когда Федор вошел в лавку, на полу лежала такая груда мехов, что ее не обхватить было обеими руками.

– А-а, Федор! – воскликнул Гао. – Ну, как поживаешь? У меня сегодня братка домой пришел, он далеко ездил.

– Здравствуй, здравствуй! – вскочил с кана младший брат.

– Сиди как дома, – сказал старший торговец, усаживая Федора за столик. – Чай пей буду, ешь? Почему не хочу? Зачем напрасно? Чай пей, лапшу кушай, лепешки у нас шибко сладкие, язык проглотить можно! Пожалуйста, сиди, наша мало-мало торгуй.

Такое дружеское, простое обращение богатого китайца было приятно Федору. Его встречали как своего, выказывали радость, угощали и не стеснялись вести при нем свои дела. Как и предполагал Федор, торговец, после того как его поколотил Егор, заметно переменился.

«Эх, вот это богатство! – с восхищением смотрел Барабанов на груду мехов. – Вот как ведут дело! Куда Ванька лезет? Никогда ему за ними не угнаться. Вот это жизнь! Чистое дело – торговля!»

Он вспомнил Додьгу, переселенческие землянки, отощалых земляков, тяжелый их труд на релке… А тут шум, толпа народу, возгласы хозяев и охотников, меха на полу и на канах. Все это было ему по душе. Федор и раньше слыхал, что китайцы вывозят с Амура много мехов, но только сейчас, при виде такого вороха пушнины, он понял, что это означает.

Повсюду лежали и висели вывороченные мездрой кверху желтые, как пергаментная бумага, белки с голубыми и черными пушистыми хвостами. На прилавке высилась грудка соболей. Младший торговец и работник разбирали их, откладывая отдельно черных и желтых, и составляли пачки штук по двадцать в каждой.

«Ловко придется, скажу, что Ванька против них задумал… Вот схватятся, – со злорадством подумал Федор. – Они у него все расстроят…»

Гао Да-пу опять не церемонился с гольдами. Все равно теперь меха пошли. Он что-то насмешливо говорил старому охотнику Ногдиме. Гольды то и дело качали головами, усмехались и переглядывались друг с другом. Заметно было, что они сочувствуют сородичу, но остроумная речь торговца овладела ими, и они понимают, что вряд ли Ногдима сумеет настоять на своем.

Ногдима лишь изредка что-то тихо и неуверенно возражал. До сих пор он представлялся Федору человеком твердым и решительным. Его плоское черное лицо с острыми глазами, в тонко изогнутых косых прорезях, сильные скулы, тонкие, словно крепко сжатые губы – все это, казалось, выражало свирепость, упрямый, крутой нрав, уверенность в себе и в своей силе.

Но перед торгашом Ногдима оробел. Он ворочал мутно-желтыми, в кровавых прожилках белками, стараясь не глядеть на хозяина, как бы чувствуя вину перед ним, и возражал все слабее и слабее.

«Гольды некрепкий народ, – размышлял Федор. – Видно, Ванька Гао, чего захочет, вдолбит им. Это надо знать и мне».

Наконец гольд махнул рукой и с таким видом, словно соглашался на все. Он отдал меха, вышел из толпы и уселся в углу.

– Кальдука, иди сюда! – взвизгнул торгаш.

Все засмеялись.

Маленький выбрался из толпы. Голова его дрожала. Улыбаясь трусливо и заискивающе, он кланялся.

Торговец протянул руку под прилавок. Маленький решил, что хозяин ищет палку, чтобы поколотить его, и повалился на пол. Лавочник вытащил пачку табаку. Шутка удалась. Все оживились.

Подскочил младший брат и поднял Кальдуку Маленького.

– Что ты? Наша помирился… Больше ругаться не будем! – смеясь, говорил Гао Да-пу по-русски, а сам косился на Федора. – Кальдука, вот я тебе этот табак дарю! Я тебе ничего не жалею.

Федор сообразил, что все это говорилось для него. «Считают меня заодно с Егором. Ну и пусть!»

Торгаш закрыл долговую книгу. Гольды разошлись.

– Ну как, ловко я Кальдуку напугал? Моя так всегда играй. Только играй… Моя никогда настояще не бей. Гольды зря говорят, что моя бей. Моя их не бей. Моя их люби!

– Наша только вот так всегда играй, – подхватил младший брат. – Мало-мало шути, играй. Без пошути как жить? Нельзя!