Дочь орла - Джудит Тарр

Для Исмаила Аллах был гораздо более важной частью его существа, чем Бог для Аспасии. Исмаил соблюдал обряды своей религии так добросовестно, как только мог, не только по форме, но и по сути, с усердием, достойным святого. В мусульманском раю любовь приветствовалась так, как никогда на небесах христиан.

Аспасия удержалась и не сказала вслух ничего. Все это ересь, и возмутительная; она достойна проклятия. Но она так в ней погрязла, что ничто ее не волнует.

Она заговорила очень осторожно, взвешивая каждое слово, прежде чем произнести его.

— Кто знает, почему один человек любит другого? Он таков, каким его желал видеть Бог, таков, каким Бог его создал. Но при этом любящий не желает лучшего.

— Рост, — сказала Феофано. — Красота. Мягкость характера.

— Таких качеств у меня тоже нет.

Феофано покачала головой.

— Он невозможен. Откажись от него. Герцог Карл возьмет тебя; ему не нужно знать, как ты проводила свои вдовьи годы. Слава Богу, у тебя нет детей. Было бы трудно объяснить, откуда взялся выводок маленьких мавров.

Аспасия глядела на нее в изумлении. Какая холодность и какая твердость. Это необходимо, чтобы быть императрицей. Но быть такой холодной и такой твердой! Разве она забыла, кто какая Аспасия? Разве она не может или не желает ничего понять?

В темных глазах не было понимания, не было снисхождения:

— Я его уволю. Так будет лучше. Он может вернуться к папе или куда пожелает. Он хорошо служил мне. Я признательна ему за это. Он получит самые лучшие отзывы и любую помощь, какую я смогу оказать.

— Нет, — сказала Аспасия, — ты не можешь отослать его.

Брови Феофано изогнулись.

— Разве ты можешь указывать мне, что я могу делать, а что нет?

— Если ты его уволишь, я уйду с ним. Я обещаю это, ваше величество.

— Я запрещаю тебе.

— Можешь запретить. Можешь даже запереть меня в тюрьму. Я жена этого человека перед Богом. Я буду там, где будет он. Я пойду туда, куда пойдет он. Мы останемся здесь оба, или ни один из нас. Вот такой у тебя выбор.

Наступило молчание. Аспасия почувствовала, что дрожит. Она не могла унять дрожь. И не могла взять назад сказанное.

Что-то разбилось. Сначала она подумала, что это ее сердце. Оно разбилось; но не только оно.

Они выросли раздельно, она и Феофано. Она знала это давно; и знала также, что ее тайна тут совершенно ни при чем. Феофано, став взрослой, отдалилась от женщины, которая была ей матерью больше, чем та, которая ее родила. Такова была жизнь, и это было естественно. Это нужно было признать, об этом можно было немного сожалеть, можно было позволить себе радоваться, что твое дитя стало императрицей, достойной супругой императора.

Она все еще оставалась ребенком Аспасии, почти дочерью. И Аспасия сказала ей прямо в лицо, что, прежде чем стать ей матерью, она была женщиной, и она выбрала для себя быть женщиной. Хуже того: она выбрала неверного.

Может быть, если бы она рассказала Феофано все в самом начале, когда еще ничто не устоялось, она могла бы надеяться на прощение. Теперь оставался только холодный выбор и холодная правда.

— Я не выйду замуж, — сказала Аспасия, — если я не могу выйти за Исмаила. Я не останусь, если не останется он.

Феофано была так же неподвижна, как тогда в колоннаде, когда она увидела и поняла, что видит. Укоряла ли она себя за слепоту?

— Иди, — сказала она. Голос ее был совершенно спокоен. — Я позову тебя, когда буду готова судить.

Судить. Да, она это сделает. Она делает это сейчас, брошенное дитя и христианская королева: один суд для обоих и один приговор.

Аспасия медлила. Феофано закрыла глаза, отпуская ее.

— Пусть так и будет, — сказала Аспасия. Может быть, не так холодно, как ей хотелось бы, но достаточно непреклонно.

19

— Не знаю, чему я удивляюсь, — говорила Аспасия. — Она так же безжалостна, как я, и так же ни с чем не считается. И она лучшая христианка, чем я когда-либо могла мечтать быть.

— Неужели ты думаешь, что она простит тебя?

Аспасия резко обернулась к Исмаилу.

— Только Бог может прощать такие грехи, как мои.

Он приподнялся, опершись на локоть. Он был в постели, потому что она заставила его лечь; но сама она не могла сидеть спокойно. Она мерила шагами тесную комнатку, поворачивалась, шла обратно. Он смотрел на нее снизу — холодно, как могло бы показаться.

— Вот, значит, до чего дошло.

— Нет, — сказала Аспасия. — Я куплю себе епископа. Или папу, как знать? И получу отпущение грехов.

Исмаила этим было не удивить. Он знал нравы папской курии. Но брови его сошлись.

— Я не должен был позволить тебе отстранить меня от этого дела.

— Это было лучшее, что я могла сделать. Она злится на меня. Ты здесь ни при чем.

— Разве? — Он покачал головой. — Она права. Это невозможно. Это заставило нас лгать и изворачиваться. Теперь это поссорило тебя с твоей императрицей.

— Самое худшее, что она может сделать, это отослать меня с глаз долой.

— Изгнание, — сказал Исмаил. — Ты не можешь хотеть этого.

— Это не изгнание, пока я с тобой.

Он снова покачал головой.

— Я не то, что тебе нужно. Ты увидишь это, когда придешь в себя. — Он сел. — Я уеду. Так будет лучше всего. Ты достаточно изучила мое искусство, чтобы позаботиться о ее величестве. Может быть, она не сразу простит тебя, но ты будешь ей нужна. Нужда заставит ее полюбить тебя снова. Ты будешь жить хорошо и без меня.

— Нет, — сказала Аспасия яростно. — Нет! Я выбрала тебя перед лицом моей императрицы. И я не изменю своего выбора.

— Изменишь. — Он был так же упрям, как она. — Пока я здесь, она будет помнить, кто я и что я сделал, и она не смирится с этим.

— Она научится, — сказала Аспасия.

— Только не она, — возразил Исмаил. — Некоторые вещи, да, она принимает с истинно христианским милосердием. Но не это. Не меня. Когда я прикасаюсь к ней, лечу ее — это она еще выдержит, поскольку никто другой не может помочь ей. Но то, что я прикасаюсь к тебе… Она никогда не простит и не забудет.

— Я научу ее, — сказала Аспасия.

Его губы сжались в тонкую линию. Ему было неважно, что Аспасия вырастила Феофано с детских лет, что она знала свою императрицу как никто другой. Он знал то, что знал, и этого было довольно.

Ей хотелось ударить его. Его глаза вызывали ее на это. Она стиснула кулачки за спиной и заставила себя успокоиться, чтобы сказать без всякого выражения:

— Может быть, я слишком оттолкнула ее. Возможно. Не стану отрицать. Тем более я не приползу к ней, потому что мой невыносимый любовник покинул меня. Как я смогу после этого уважать себя? Как я смогу держать голову высоко?